b) Hymn. Orph. XXXIX, Недович (гимн Корибанту).

c) Hymn. Orph. XXXI, Недович (гимн Куретам).

67. a) Damasc. 278, II, р. 150, 22 (Куреты —от Реи). В–четырнадцатых, мы спросим в отдельности и самостоятельно, почему первый отец, [Фанет,] и третий, [Зевс,] не производят чина Куретов у эллинов, но одна только Рея рождает Куретов, которых мы называем неумолимыми. Вообще же почему координированы с нею трое, в то время как, по богопредаиному сказанию, у нее — только один «неумолимый»?

b) Procl. In Crat. 396b, p. 58, I (Куреты, Кронос и Зевс; Куреты охраняют не Кроноса, который является их причиной, но Зевса).

Таково превосходство устроения этого бога Кроноса сравнительно с более слабыми и его чистое единение с умопостигаемым, что он не нуждается в охране Куретов так, как Рея, Зевс и Кора. Ибо все они через эманацию во вторичное нуждаются в крепкой охране Куретов. А Кронос, прочно утвердившийся в себе и устранивший себя от всего вторичного, крепче охраны Куретов и единовидно содержит в самом себе их причину. Именно это чистое и непорочное дает осуществление всем эманациям Куретов.

c) Procl. In Tim. 28с, I, p. 317, 11—19 (Куреты — «страшная стража»).

Ибо как богослов ставит вокруг Зевса чин Куретов, так и Платон (Prot. 32Id) говорит, что около него стоит «страшная стража», и как тот утверждает его, [Зевса,] на вершине Олимпа, так и этот предоставил ему акрополь, где он, навеки утвердившись, все устрояет через средние чины. Этим сказано, что он за демиург, и сказано, что божественный ум есть причина всего творения. При этом следует припомнить, что Орфеем и Платоном он воспевается как демиург Зевс.

d) Procl. Theol. Plat. V 3, p. 253, 36 (мыслительная природа Куретов).

Однако Платон, следуя Орфею, неумолимую и непорочную триаду мыслительных богов определенно называет триадой Куретов, как в «Законах» (VII 796) говорит Афинский гость, восхваляя воинственные песни, игры и ритмическую пляску Куретов. Ведь Орфей приставляет стражами к Зевсу трех Куретов. И узаконение критян, и все эллинское богословие относит к этому чину чистую, непорочную жизнь и деятельность. Не указывается ничто другое целомудренное, чистое и незапятнанное.

e) ProcL Theol. Plat. V 35 init., p. 322, 23 (Куреты Афины, относящиеся к чину ее мыслительной чистоты).

Итак, после такого неопределенного и общего учения о богах выставим открыто эллинское предание, сообщенное нам Платоном, и покажем, что он включительно до имен следовал эллинским богословам в мистическом созерцании трех царей и в изъяснении непорочных богов, не отступая от руководства указанных [богословов]. Ибо кто даже из мало знакомых с эллинской теософией не знает, что в их неизреченных таинствах и сочинениях о богах особенно прославляется ими чин Куретов, как представитель непорочной особенности, повелевающий богиней и возложивший на нее охрану мира? Итак, эти боги, говорят, охраняют царицу Рею и Демиурга всего мира, проникая вплоть до виновников частичного рождения живых существ и демиургии, и охраняют Кору и Диониса, изымая их из вторичного, подобно тому как здесь охраняют рождения живых существ всей жизни и перводейственной монады всесовершенной демиургии. Поэтому этот чин Куретов знали не только Орфей и предшествовавшие Платону богословы и, зная, почитали, но воспел его и Афинский гость в «Законах» (VII 796b), ибо на Крите, говорят, воинственные игры Куретов были первоначальными образцами всякого ритмического движения.

Первичные Куреты, будучи богами умопостигаемой и спутниками тайной [монады], довольствуются происходящими оттуда признаками. А Куреты во вторичных и третичных чинах зависят от умозрительной [мыслительной] монады Афины… Отсюда и Куреты получили наименование, будучи представителями нетленной чистоты богов.

f) Procl. In Crat. 406d, p. 112, 14 (то же).

Теперь Сократ воспевает охранительное [начало] под именем Паллады, а усовершительное под именем Афины. Ритмическую пляску выясняет он через движение, которое приписывает первичному чину Куретов, а во вторичном смысле — другим богам. Ведь богиня [Афина] сообразно этой потенции есть вождь Куретов, как говорит Орфей.

g) Procl. In R. P. I, p. 138, 12.

Ведь первичные Куреты и другие посвящены чину Афины и, по преданию, опоясаны ветвью оливы, как говорит Орфей.

h) Procl. In Tim. 42d, III, p. 310, 25.

…И потому, что с ними существует божественность Куретов, озаряющая нетленность мышлением, а движением — стойкость, дающая всем им неумолимую силу, при посредстве которой они, владея собою, руководят всем универсальным.

i) Procl. Theol. Plat. VI 13, p. 382, 10 (Корибанты).

Говорится, что Куреты окружают демиурга–универсума и пляшут вокруг него, выявленные Реею. Итак, среди умозрительных богов первый чин Куретов получил существование. Аналогичен тамошним Куре–там чин Корибантов, предшествующий Коре и отовсюду ее охраняющий, как говорит богословие. Поэтому они и получили свое наименование.

j) Julian. Or. V. 168b (триадическое деление).

Сопровождают его, [Аттиса,] данные Матерью Корибанты, три начальных субстанции из сильнейших после богов родов.

k) Ps. — Jambl. Theol. arithm. IX 59.

И Орфей, и Пифагор характерно называют эту эннеаду, [девятку,] куретической, потому что она тройным образом посвящена трем Куре–там, или Коре…

1. Недостаточность литературных данных. Бросим теперь общий взгляд на все сказанное. Только изредка мы пользовались археологическими данными. В подавляющем же большинстве случаев мы имели дело с показаниями обеих античных литератур и лишь путем исторического анализа реконструировали эти отдаленные и часто весьма загадочные образы критской мифологии. Нечего и говорить о том, что при любой точности метода реконструкции непосредственное использование письменности самого Крита дало бы гораздо более надежный, а главное, гораздо менее фрагментарный, более цельный результат.

Несомненно, на Крите был свой богатейший эпос, были свои песни и поэмы, в которых критские боги, демоны и герои, конечно, выступали в гораздо более ярком и цельном виде, чем это мы можем получить из данных последующей литературы. Однако тут перед нами та неизбежная ограниченность материала, с которой сталкивается всякий исследователь Крита; и в настоящее время здесь ничего нельзя поделать. Привлечение археологических данных в более широких размерах, чем это делали мы, конечно, во многом уточнило бы отдельные мифологические образы и сделало бы наше изложение более конкретным. Но если иметь в виду специально мифологию Зевса, то надеяться на особенно большие результаты археологического исследования совершенно не приходится, так как добытые археологическим путем изображения, лишенные письменных пояснений, всегда создают обширное поле для всякого рода неопределенности, для всякого рода догадок, гипотез и более или менее субъективных домыслов.