– Ты их всехлюбила? – спрашивает Спенсер.

– Это же университет, – объясняет Хейзл, – Я просто не хотела упускать свой шанс.

– Ах вот, как это называется.

Ни один из этих недолгих романов не доставил ей особой радости, о чем, впрочем, неплохо было бы знать заранее. Но Хейзл продолжает наступать на те же грабли, чтобы вновь в этом убедиться. Студенческая жизнь не была для Хейзл «лучшими днями жизни» до тех пор, пока в один прекрасный день она не столкнулась в коридоре с Марианной, а может, с Луизой или, например, с Линн:

– Хейзл, внизу тебя ждет очаровательный полицейский, – было доложено ей.

Он сидит за столом на общей кухне и передвигает форменную фуражку взад-вперед по столу. Он представляется сержантом городской полиции из Нортумбрии, или из Манчестера, или из Лондона. Он высок и худ, у него короткие темные волосы, аристократический нос и всепрощающий взгляд карих глаз. На черной ткани его отглаженной униформы – ни соринки. У него очень доброе лицо, он мило улыбается, и Хейзл становится страшно. Прежде чем она успевает сознаться в мошенничестве с коробками для сбора пожертвований и телефонными картами, он предлагает ей присесть и спокойно объясняет, что из всех телефонов-автоматов, которые были вскрыты хулиганами за последнее время, было сделано несколько звонков на номер ее родителей и на номер платного таксофона, установленного у нее на этаже.

Хейзл вдруг обнаруживает, что она не в состоянии помочь этому обходительному представителю закона. Она призывает на помощь весь свой студенческо-театральный опыт и произносит:

– Мне часто звонят из автоматов.

– Один и тот же человек?

Хейзл кашляет в руку.

– Я училась в частной школе. Звонить мог кто угодно и откуда угодно.

– Но вы же понимаете, что этот кто-то звонил с конкретного номера.

Даже не заглянув в записную книжку, которая наверняка у него есть, полицейский перечисляет адреса всех телефонных аппаратов, которые были вскрыты. За адресами следует потерянная сумма. То есть украденная сумма, поправляет себя сержант.

К концу списка Хейзл чувствует, что такая преданность Спенсера ей льстит.

– У меня много друзей, – говорит она, и полицейский смотрит на нее таким взглядом, который она еще только учиться распознавать и говорит:

– Наверняка.

Он внимательно осматривает края фуражки. Убирает с ткани красную нитку. Они договариваются, что если она надумает рассказать ему еще что-нибудь, то должна будет немедленно с ним связаться. Он смотрит ей прямо в глаза.

– Вы же понимаете, что это очень серьезно?

– Да, – отвечает Хейзл. – Да, конечно, понимаю.

После этого визита рейтинг Хейзл взлетает до неба. Начинают ползти слухи. Хейзл работает на МИ-6, она торгует наркотиками, она воинствующая феминистка, освободившаяся досрочно под обещание вести себя прилично. Ее тайный любовник – коп. Как бы там ни было, но там, где она побывала, кипит настоящая жизнь, и Хейзл – ее часть. Она не просто заносчивая девица и смазливая блондинка. Хейзл благодарит небеса за Спенсера, ее собственное, секретное, непредвиденное обстоятельство. В знак примирения Луиза, Линн и Марианна скидываются и покупают ей плакат, изображающий чайку с косяком в клюве. Хейзл немедленно вешает его на то место, где раньше висела репродукция Ван Гога или Вермеера, Лоури или Дэвида Джоунза, – неважно что, но что-то настолько скучное и положительное, что все девушки пришли к выводу, что это необходимо убрать и немедленно.Ей позволили оставить плакат с Ривером Фениксом в объятьях Грэйс Забриски («Мой личный штат Айдахо»). Ривер превратился в культ с того самого момента, когда умер – вчера ночью и навсегда.

\Теперь девушки берут Хейзл с собой на вечеринки, и все вместе они выясняют, что, оказывается, у каждого студента в университете есть своя проблема. К счастью, проблема эта относится к тому виду проблем, которыми они все с удовольствием обзаводятся. Обычно ею становится девушка, или юноша (без любви, конечно, не обходится), философские дилеммы, или политика, или совесть. Хейзл кажется очень странным, что она – среди десяти тысяч таких же студентов, которые молятся, лишь бы на них снизошла благодать в виде непредвиденного обстоятельства. Как правило, таким обстоятельством является потрясающий парень или очаровательная девушка, или фантастический экзамен, засчитанный без сдачи. Все надеются на чудо, на прямое попадание молнии, на сверхъестественную умную бомбу, которая разорвется и направит жизнь в нужное русло.

Хейзл не исключение, она тоже пребывает в ожидании какого-нибудь настоящего чуда. Она приходит домой. Она придвигает стул к телефону-автомату и звонит Спенсеру. Она не говорит ему о визите из полиции, потому что могут прослушивать линию. Она тонко намекает ему на свое расположение и благодарность за самоотверженность и бесстрашие, и спрашивает, что он будет делать, когда у него закончатся деньги, имея в виду и то, что у нее тоже могут закончиться карточки? Она не украла ни одной с тех пор, как уехала из дома.

– Все просто, – отвечает Спенсер, – мы станем жить вместе, обустроимся и заведем детишек. Только представь себе, сколько денег мы сэкономим.

– А если серьезно?

– Я не знаю. Ты что думаешь?

Найду работу, думает Хейзл, и куплю себе телефон. Но до этого пока далеко.

– Я не знаю, – отвечает она, и тут Линн, или Марианна, или Луиза похлопывает ее по плечу и выразительными жестами призывают ее саботировать охоту на лис, или покурить травы, или позвонить старосте группы и сообщить, что в статуях в вестибюле заложена бомба.

Хейзл говорит Спенсеру, что она должна бежать. Уже пора. И она убегает.

– Так, Грэйс? – сказала Хейзл, ладони на коленях, хорошо ладит с детьми. – Почему ты не в школе?

Они сидели на кухне – здесь Хейзл надеялась поговорить со Спенсером с глазу на глаз. Она хотела знать, что именно Генри Мицуи сказал по телефону, а также, что именно к ней испытывает Спенсер. Вместо этого она только что познакомилась с его десятилетней племянницей Грэйс.

– Угадай, почему я не пошла в школу? – спросила Грэйс. – Потому, что сегодня вечером там будет фейерверк, а папа считает что это слишком опасно, или, может быть, у меня выходной потому, что сегодня мой день рожденья, или мне не разрешили идти в школу потому, что я нарядилась вампиром и хотела укусить соседа?

– У них сегодня ежегодный национальный праздник, – сказал Спенсер. – В честь старины-брата герцога Веллингтонского.

– Но в этом году праздник еще и потому, что мы вступили в Европу, – заявила Грэйс. – Я здесь только до полдника, но хочу остаться на подольше, потому что терпеть не могу маму и папу.

– Еще чего. Нельзя так говорить о родителях.

– Дядю Спенсера и Уильяма я люблю больше.

– Ну, не всегда, – уточнил Спенсер.

– Всегда. И всегда тебе все рассказываю. Вот, например, что случилось с моей подругой Надин.

– Давай ты расскажешь об этом своей маме.

– Она очень разозлится. Ты же не знаешь, что случилось с Надин.

Спенсер подхватил Грэйс под мышки и посадил ее на стол. Для себя он подвинул стул, а Хейзл стояла, прислонившись к стене. Когда Грэйс решила, что ее готовы выслушать, она рассказала, что однажды Надин шла домой из школы, и за ней до самого дома шел мужчина. Она дико испугалась. Она слышала шаги до самой двери в квартиру. В конце концов, она обернулась, полная решимости не впустить незнакомца в квартиру и даже, может быть, закричать. Мужчина остановился у двери и уставился на нее.

Грэйс изобразила, как именно мужчина уставился на Надин.

– И что потом?

– А ты обещаешь не говорить папе?

– Обещаю. Что же он сделал?

– Он спросил, все ли с ней в порядке.

– И?

– А потом сказал, что если он ее напугал, она должна была бы ему об этом сказать.

– А потом что?

– Потом извинился и ушел. Надин вошла в дом и села пить чай.

Грэйс спрыгнула со стола и уверенно приземлилась на обе ноги.