Дойдя до автобусной остановки, он совсем не удивился тому, что липы все еще источают свою гадкую, липкую, невезучую жидкость. Невезенье. Дурные знамения налицо: неспроста Хейзл вела себя так странно перед его уходом. Она вела себя так, словно не хотела оставаться в доме одна, пусть даже Уильям все время был где-то поблизости.

– Это был Генри Мицуи, – проинформировала она Спенсера, – Ты с ним по телефону говорил.

– А что с ним?

– Да ничего.

– Что?

– Ничего, забудь.

Она громко сказала себе, что неправильно идти на поводу у страха и взяла с полки еще одну книгу Спенсера: «Дама в очках и с ружьем в автомобиле». Она начала читать с начала, хотя пока не дочитала «Последнее путешествие сэра Джона Магилла».

На ступенях библиотеки толпились люди в шлемах верхолазов, они то и дело поглядывали на остановившиеся часы. Спенсер слышал какие-то рассуждения о дожде и мисс Хэвишем, но ни того, ни другой видно не было. И тут он вспомнил, что прибытие последней назначено на время обеда. Автобус Грэйс должен был прийти лишь через несколько минут, поэтому Спенсер перешел через дорогу к телефонной будке. Он собирался позвонить в больницу: уж если следовать логике контрацептивов, которые следует принимать непосредственно после зачатия, времени осталось очень мало. Однако аппарат очень кстати был раскурочен так, что вряд ли подлежал восстановлению, – ну и кому захочется рожать детей в таком ужасном мире?

Автобус Грэйс подъехал к остановке. Спенсер рванул обратно, к задней двери автобуса. Грэйс уже стояла на тротуаре и ждала его. В зеленом спортивном костюме «Спартан», с рюкзаком «Европейская космическая миссия», руки уперты в бока.

– Опоздал, – сказала Грэйс, делая вид, что смотрит на часы, которых у нее не было, – молодец.

У нее были длинные каштановые волосы и умные карие глаза, и очень скоро Спенсер понял, что на свой десятый день рождения, кроме набора видеокассет с фильмами Ривера Феникса и рюкзака, она получила дар сарказма.

– Вижу, ты не забыл о моем подарке.

– С днем рожденья, Грэйс.

– Отличное начало.

– Давай-ка пойдем и выберем тебе шахматы.

– Я хочу лошадку. И торт. Как у меня получается?

– Прости – что получается?

– Быть настойчивой. Мама говорит, только настойчивость помогает избегать опасных ситуаций. Так у меня получается?

Спенсеру стало смешно.

– Очень непринужденно.

Он игриво ущипнул ее и напомнил о первом дне месяца, они взялись за руки и пошли. Грэйс пришлось идти вприпрыжку, потому что попадать в ногу со Спенсером и одновременно спрашивать, слышал ли он про Ривера Феникса, было довольно затруднительно.

– Он умер, – сообщила Грэйс, – от наркотиков, и ты представляешь, еще сегодня ночью он мне приснился. Он как бы парил в воздухе, и я поняла, что он хотел сказать мне что-то важное, как оракул или что-то вроде того.

Они шли мимо загса, мимо пожарной станции – никаких очевидных знамений.

– Хорошо, Грэйс, и что сказал тебе Ривер Феникс?

– Сначала он как-то прищурился. У него один глаз хуже видит. То есть, видел.

– Так что же он сказал?

– Он сказал: «Эй, ух ты, клево».

– И это все?

– А сегодня он умер. Я прямо поверить не могу. Он же вроде был вегетарианцем.

Грэйс покачала головой, как бы подтверждая нежелание верить в смерть Ривера, и Спенсер крепче сжал ее маленькую руку. Ему было жаль Ривера Феникса, и он подумал обо всем том, что собирался сделать, но так и не сделал, и уже, наверное, не сделает никогда. Например, он никогда уже не откроет собственную пиратскую радиостанцию, потому что женатому человеку с ребенком скорее всего будет не до этого. Как же неумно начинать семейную жизнь, так и не отправившись в главное путешествие своей жизни. Он ведь в любую минуту еще может решиться, ради собственного душевного спокойствия, отправиться на траке какого-нибудь дальнобойщика в Центральную Сербию. Не говоря уже о давно запланированном паломничестве в феллиниевскую «Чинечитту» и амбициозном желании залезть в одежде в фонтан Тревизи в Риме, например, с Анитой Экберг, или, на худой конец, без нее. Он навсегда расстанется со свободой, и ради чего? Да уж, забавно.

Они перешли улицу между застрявших в пробке цирковых грузовиков, и Спенсер задумался, почему он, собственно, никогда не был за границей, почему никогда не угонял мотоцикл и не мчался на бешеной скорости в Милан с Грэйс Забриски, сидящей за спиной на багажнике, почему он никогда не зависал на всю ночь в «Логове Гадюки» в Лос-Анджелесе, не взбирался на водопады в тропиках и не выступал за сборную Великобритании по санному спорту? Почему не ошивался рядом с молодыми секретаршами, и не раздавал им комплименты за их 80 слов в минуту или за их блестящий немецкий, или за их выдающиеся организаторские способности – и все для того, чтобы затащить их в постель. А ведь стоило бы разочек попробовать наладить отношения с Эммой Томпсон. Теперь ему будет не до того. И чтобы наверстать упущенное, осудив себя за все то, что он так и не свершил, с пристрастностью судьи, Спенсер решил немедленно оставить свою десятилетнюю племянницу и уехать с цирком. А что касается Хейзл, то с ней он больше не увидится.

Слоняясь по вестибюлю отеля, мистер Мицуи чувствовал себя полным ничтожеством, хотя он только что переоделся в блейзер, и на нем был фирменный клубный галстук. Несколько молодых людей в домашней одежде с картонными значками «Филип» и «Элисон» на груди обсуждали перестановку мебели. Мистер Мицуи вернулся в свой номер, заперся и сел на кровать. Он должен отправиться на поиски Генри и забрать его с собой в Японию.

А может, оставить его в покое – просто ждать и больше доверять ему? Ему уже 23 года, и не может же он всю жизнь оставаться под отцовским крылышком. Рука мистера Мицуи болела в том месте, где Генри его ущипнул. Пультом он то включал, то методично выключал телевизор. Текстовое сообщение на экране объявляло о следующем фильме на кабельном канале отеля. 12:30 «Кухня» (1993 ч/б) «Повар советует своим коллегам задуматься о лучшей жизни». Он снова выключил телевизор и сосредоточился на своем туманном отражении на черной поверхности экрана, вспоминая, как все изменилось, когда родился Генри. Это произошло случайно – несчастный случай, сюрприз, стихийное бедствие. И если бы они были к этому готовы, кто знает, может, все было бы иначе. Мистер Мицуи попробовал восстановить в памяти тот момент, когда все пошло наперекосяк. Он включил телевизор и снова выключил. С какого подарка все началось, с какой поблажки, с какой ошибки, что стерла грань между любовью и потаканием любой прихоти? В какую секунду стал неизбежным тот день, когда в токийской квартире Генри нашлось достаточно самодельного яда для того, чтобы обезвредить большую часть городских сил самообороны? Этот яд назывался рицин, так сказал доктор Осава, Генри утверждал, что сырьем для него послужили семена, из которых делают касторовое масло. Позже небольшое количество вещества было найдено в сдобном печенье «Джаффа», предназначенном к чаю матери Генри. В итоге ничего страшного не случилось, потому что Генри сам всех предупредил о яде. Если он и представляет опасность, то насколько?

Доктор Осава, вероятно, несколько переоценил значение тех чертежей, которые были найдены в спальне у Генри – аккуратно разложенные по папкам. В них описывались хитроумные приспособления и способы убийства в заколоченных наглухо комнатах. Среди них был чертеж самострельного механизма, встроенного в телефонную трубку, и состав отравляющего газа, который заставлял своих жертв душить себя собственными руками. Особый интерес представлял механизм, приводящий в движение курок пистолета, основанный на свойстве струны сжиматься и на свойстве воды расширяться при замерзании. Там было и описание часов с боем, которые издавали звуки настолько чудовищные, что любая попытка заглушить их вознаграждалась автоматическим лезвием, входящим в незадачливую жертву на уровне живота. Другой самострельный механизм был упрятан в рояль – он срабатывал при первых аккордах «Прелюдии до-диез» Рахманинова. Пули и ножи, высеченные изо льда, также производили неизгладимое впечатление. Как инженер, мистер Мицуи не мог этого не оценить. Как психиатр, доктор Осава предложил Генри немедленно сменить среду.