– Что за чертовщина? – рявкнул Лес, глядя на часы и хмурясь. – Только не говори мне, что ты уже на сверхурочные перешел!

– Гм, нет, нет-нет, – с запинкой заверил его Сид, безумно напрягая глаза и стараясь разглядеть, что творится на съемочной площадке. – Там, э-э, наверно, уборщицы…

– Жопа там, а не уборщицы – эта площадка освещена! – Лес снова с яростью посмотрел на часы. – Черт, дьявол, сегодня семнадцатое, субботний вечер – уже час и сорок минут золотого времени!Что там, в самом деле, за работа такая?!

Затем послышался безошибочный гулкий щелчок нумератора и неразборчивое бормотание: «Камера»… «Запись»… «Мотор». Лес тут же устремился к съемочной площадке, но то, что он там увидел, буквально отшвырнуло его назад. «Работа с дублершами» была в самом разгаре, и использовались сразу все три девушки. Если говорить более точно, они услаждались дюжиной голых черных гигантов в новой блестящей «оргиастической версии» так называемого эпизода «Круглые сутки», придуманной в тот день Борисом и Тони. Все это снимали три камеры – большой «митчелл» брал средний план, охватывая всю сцену, тогда как два «арри» свободно двигались от одной промежности и до отказа входящего туда пениса к следующей… в общем, так сказать, туда-сюда-обратно.

Борис, Ласло и человек с «солнечным ружьем», переносной лампой высокой интенсивности, лежали на животах примерно в полуметре от одного из самых захватывающих половых действ. Ласло снимал его на «арри», человек с «солнечным ружьем» под разными углами его освещал, а Борис, подобно безумному ученому, вглядывался в видоискатель, устремленный точнехонько на отчаянно близкую промежность, и кратко шептал указания: «Медленней, Симба, медленней… подними левую ногу, Гретхен… левую, блин… а, черт, дайте сюда переводчика. И принесите глицериновый спрей – мы никакого преломления не получаем». Теперь, с подползшими туда немецким переводчиком и глицериновым гримером, их стало пятеро. Все лежали на животах, напряженно вглядываясь в промежность и ходящий туда-сюда пенис в полуметре от них, – а глицериновый гример, получая периодический тычок от Бориса, пускал чуть-чуть спрея на член, когда тот выходил на всю длину, замирая в самой верхней точке своего маршрута, точно нацеленный пистолет. Тем временем переводчик бесстрастным гортанным рычанием повторял девушке шепот Бориса.

Выше каждую из грудей атаковал сосущий и даже слегка пожевывающий громадный черный рот, тогда как губы самой девушки были широко раскрыты, радостно и страстно принимая четвертого члена этого «ensemble macabre» [32],как окрестил его Никки.

Один и тот же весьма причудливый спектакль – плюс-минус степень-другая шоковой величины – одновременно ставился на трех частях съемочной площадки. А потому совокупный графический эффект, особенно для того, кто только что просмотрел шесть часов классической сентиментальщины, оказался довольно ощутимым. Лес так заковылял прочь от площадки, словно крепко получил там правой по челюсти. Мало того, как будто этого еще было недостаточно, – подобно боксеру Арчи Муру, оседающему после убойного правого прямого Рокки Марчиано, а затем, прежде чем рухнуть на настил, получающему дармовой левый хук в духе «на и больше не проси», – Лес огреб еще один страшный удар. Пока он ковылял и шатался, его глаза беспорядочно метались по сцене, ища какого-то объяснения, и в итоге наткнулись – далеко на периферии съемочной площадки – на художника-постановщика фильма «Лики любви», неоднократного лауреата наград Академии Николаса Санчеса. Совершенно голый, гениальный дизайнер стоял на четвереньках и находился в бурной половой гармонии с двумя гигантскими неграми – жадно отсасывая у переднего и одновременно корчась в кошачьем экстазе, пока задний до отказа вставлял черный пенис в его прямую кишку.

От такого зрелища разум Леса не то чтобы совсем помутился, но ему вполне хватила, чтобы выдвинуть из обширного резервуара праведного гнева громогласный ультиматум. Понятное дело, Леспроревел нечто квазибританское: «КАКОГО БЛЯДСКОГО ЧЕРТА?!» Однако этот крик души лишь привел в боеготовность двух здоровил неподалеку – дополнительных «охранников», нанятых Сидом. Эти ребята, бросив свой пост у двери, подобрались поближе к съемочной площадке, желая уловить чуточку странного действа, а теперь были охвачены предельной обидой и раздражением от того, что их обнаружили (такая работенка не каждый день подворачивается). Отсюда ответный удар капитальной сверхкомпенсации, обрушившийся на Леса, когда охранники начали дико метелить его по голове и плечам – еще до того, как Борис в мрачной досаде посмотрел на незваного гостя, узнал Леса и нетерпеливо рявкнул: «Уберите отсюда этого мудака!» Затем он ткнул локтем переводчика, чей вариант вышел, пожалуй, еще более едким и уж точно куда более подстрекательским, поскольку охранники тут же всерьез взялись за Леса – с таким неистовством, что, надо думать, только вмешательство Сида спасло его от смертельных травм.

– Не бейте его, не бейте! – бешено продолжал повторять Сид, пока охранники гнали Леса к двери в безостановочным выплеске быстрых коротких джебов, хуков по почкам, каратистских пинков и патентованных лихтенштейновских ударов коленом по яйцам. – Он наш, я вам говорю! То есть, ч-черт, ведь это… ведь это все его деньги!

Морти отвез полубессознательного Леса в частную психиатрическую больницу в большом «мерсе», водителем которого по этому особому случаю был Липс Мэлоун. Не успели они проехать и полдороги, как Лес начал приходить в себя и Морти пришлось сделать ему первую инъекцию морфия. («Порядок, он тихий, – сказал им ранее Сид. – Пусть он и дальше таким будет».)

– Помедленней, черт побери, – выкрикнул Морт, отчаянно размахивая шприцем. – Как я в него попаду, когда ты ведешь как маньяк?

Липс, не лишенный определенного криминального взгляда на жизнь из окон джерсийских квартир, действительно жег резину на каждом повороте, ведя так, словно они только что ограбили голливудский банк.

– Да не церемонься ты с ним, бога ради! – Липс тоже орал во всю глотку. – Все равно у нас ебаный труп на руках!

– Ты не заткнешься? Думаешь, я не знаю, что делаю? Я был санитаром десанта в Нормандии, черт побери!

Липс, который все это время провел в тюрьме – за разные букмекерские и аморальные делишки, – был нешуточно потрясен.

– Дьявол, вот классно, Морт – я даже не знал, что ты был на военной службе!

– Ты шутишь? – с глубоким возмущением вопросил Морт. – Я столько внутривенных в армии сделал, что уже давно мог бы стать первоклассным толкачом наркоты!

Выдавая себя за личного врача Леса, Морт оказался способен в течение следующих сорока восьми часов содержать его в глубоком – по сути, бессловесном – покое. В порядке дополнительной меры безопасности Морт и Липс порешили, что мудро будет уютно завернуть Леса с головы до ног в стерильный бинт – так что теперь вице-президент «Метро» очень напоминал мумию или кокон – большой продолговатый сверток белой марли, который получал внутривенную кормежку. Морт стоял на вахте у койки и примерно каждые два часа, как только Лес собирался очнуться, всаживал ему пять кубов морфия.

За это время Борис сумел отснять еще две превосходных сцены с Анджелой – одна из которых была совершенно экстраординарна по своему значению. Она начиналась с того, что Энджи сидела верхом на любовнике; когда из этого варианта были извлечены все выгоды, включая несколько первоклассных (в плане актерской игры) множественных оргазмов со стороны Энджи, к ним присоединялся второй черный гигант, который вставал лицом к ней, так что она, по-прежнему сидя прямо, могла орально принимать его член. Задолго до того, как яркая новизна этого образа – который также снимался отраженным в зеркале полога – успевала поблекнуть, в игру включались еще два любовника… эти, встав рядом с Энджи, медленно и величественно-чувственно вводили свои члены в обе ее подмышки, «Подушечка для хуев» – так назвал эту сцену Тони.