– Боже милостивый, – пробормотал Никки, раздраженно закрывая глаза, а затем предельно сухо выговорил: – Ты, Сид, можешь возвращаться к себе – твою клетку уже почистили.

Борис тем временем обходил кровать по кругу, то приближаясь к ней, то удаляясь.

– Эти две временные, – пояснил Никки, указывая на две стены, которые предполагалось убрать, когда камере понадобится взять более дальний план.

Борис кивнул.

– Классно, Никки, просто классно.

– Идеально, – согласился Тони.

– Жуть, Никки, – гаркнул Сид. – Просто жуть берет!

Никки зарделся и уже хотел было излить самую капельку благодарности в ответ на их похвалу, но тут лицо Сида затуманилось, и он указал на отверстие в декорации.

– А это что такое, черт побери? Окно? Окно нам точно проблемы создаст.

Сид имел в виду широкое пустое пространство напротив одной из сторон кровати, которое в данный момент выходило на целый набор распорок и оттяжек, крепящих обратную сторону декорации.

– Да, от окна лучше избавиться, – сказал Борис. – Никакой задней проекции я использовать не собираюсь. Да и в любом случае – что там должно быть снаружи?

У Никки аж глаза распахнулись от тревоги.

– Ах, дорогуша, огни!Мигающие огни и музыкакасбы! Любовный романскасбы! Ах, окно нам просто необходимо!

Он умоляюще взглянул на Бориса, затем, в отчаянных поисках хоть какой-то поддержки, на Тони, но тот лишь пожал плечами.

– Со всей той еблей, которая здесь будет происходить, в окне, Ник, мы особо много не снимем.

– Но может статься, вам понадобиться какое-то место, чтобы туда срезать! – воскликнул Никки. – Пусть даже исключительно ради вкуса! – Он надменно отвернулся от Тони и стал умолять Бориса: – Послушай, я сам сделаю панель! Она будет идеальна, Б., я тебе обещаю!

Борис с сомнением это обдумал.

– Ладно, Никки, попробуй. Только фальши здесь быть не должно. Вообще-то тебе лучше сделать две стены – одну с окном, одну без. Тогда если из панели получится Микки-Маус, мы сможем использовать другую стену. – Он повернулся к Сиду. – Годится, Сид?

– Годится, Царь, – отозвался тот, делая пометку в своей черной книжечке.

– Спасибо тебе, Б., – сказал Никки, голос его совсем смягчился от благодарности.

– Это великая декорация, Никки, – заверил художника Борис, кладя руку ему на плечо, когда все уже собрались уходить. Затем он вдруг остановился и с хмурым лицом повернулся к декорации. – Погодите минутку, тут что-то не так… – Б. какое-то время глядел на кровать. – Эти простыни не подойдут. Мы будем снимать черный хер на фоне черных простынь – и потеряем всю четкость.

– Эй, а ты прав, – воскликнул Тони.

– Боже милостивый, – простонал Никки, – кто бы мог подумать?

– Очень скверно, – размышлял Борис. – Мне вроде как нравилось зловещее качество всего этого дела. Черного атласа.

– Зато сперма на черном фоне будет смотреться классно, – заметил Сид и тут же увидел, как Никки содрогнулся.

Тони пожал плечами.

– А почему бы нам не пойти кристально-чистым маршрутом? Белые атласные простыни с чудесным белым распятием над кроватью. То же самое, тот же эффект.

Никки был в шоке.

– То же самое? Что ты, черт побери, имеешь в виду?

Сид тоже возмутился.

– Нет, бога ради, только не распятие!

– Насчет распятия я не знаю, – сказал Борис, – но белое ничего хорошего нам не даст. Слишком откровенно. Кроме того, на белом всегда теряются светлые волосы. Как насчет розового атласа? С розовым мы получим хорошую четкость на них обоих, а кроме того, – он указал на полог, – оно вон к тому зеркалу в самый раз подойдет. – Тут Б. взглянул на Тони и улыбнулся. – Может даже сработать в строке про «la vie en ras» [7], верно, Тони?

Тони рассмеялся.

– Отлично. Придать сцене малость престижа – чтобы критикам было потом во что вгрызаться.

Сид охотно сделал заметку у себя в книжечке.

– Вот теперь вы, ребята, и впрямь о кассовом успехе толкуете! – с радостью сказал он, а затем взмолился: – Только, черт побери, давайте это блядское распятие выбросим!

Солнечным июньским утром, когда вокруг сияли потрясающим великолепием сосны и снежные пики, Борис и Сид сидели в огромном «мерсе», припаркованном у взлетно-посадочной полосы, ожидая прибытия из Парижа самолета с Арабеллой. Борис сутулился в одном углу громадного сиденья, внимательно изучая старую немецкую программку скачек, найденную им в шкафчике гостиничного номера. Тем временем Сид, охваченный приступом хронической нервозности при приближении чего-то великого или почти великого, наклонялся вперед, вытирая пот со лба, беспрестанно ерзая, то ослабляя, то затягивая на горле красный шелковый шарф и закуривая одну сигарету за другой.

– Ты и правда считаешь, что она справится?

Борис сложил программку, выглянул из окна, затем, качая головой, снова развернул листок.

– Как странно, – пробормотал он. – Ты думаешь, что знаешь что-то достаточно хорошо – скажем, немецкий. – Он указал на программку. – А затем наталкиваешься на это в другом аспекте, в каком ты еще никогда этого не видел, и понимаешь, что ничего не знаешь. Я здесь ни единого слова не понимаю. – Б. снова сложил программку, бросил ее на пол и выглянул из окна. – Наверное, такое случается, когда забредаешь в какие-то специальные области.

– Да-да, – сказал Сид, снова затягивая шарф. – Послушай, ты и правда считаешь, что она справится? Я хочу сказать – Арабелла.

Борис с любопытством на него взглянул.

– Почему нет? Она очень серьезная актриса.

– Да-да, я знаю, знаю, – отозвался Сид, ерзая на сиденье и вытирая потный лоб, – я как раз это и имею в виду.

Борис какое-то время продолжал смотреть на него, затем улыбнулся.

–  Искусство,мой мальчик, – беспечно произнес он и снова выглянул из окна. – Она все сделает ради искусства – просто идеально.

Сид испытал громадное облегчение от тона Бориса и попытался взять себя в руки.

– Да, верно. Э-э, послушай, а какая она вообще? Ты же знаешь – я с ней никогда не встречался.

Борис пожал плечами.

– Она классная.

– Да? – Похотливость Сида начала просачиваться наружу в форме какой-то половинчатой не то улыбки, не то усмешки. – Надо полагать, вы с ней, гм, чертовски близки?

Борис продолжал глазеть из окна.

– Еще ближе, – пробормотал он.

Сид понимающе кивнул.

– Ага, я читал об этом в газетах – когда ты с ней ту первую картину делал.

– В газетах была полная чушь.

– Ну да, конечно, я знаю. – Сид продолжал развивать эту тему со странной для него сдержанностью и деликатностью. – Но ты должен был… должен был, гм, хотя бы раз этим с ней заниматься.

Борис посмотрел на него, покачал головой и вздохнул.

– Она лесбиянка, Сид. Ты же знаешь.

– Лесбиянка, лесбиянка! – наконец раздраженно взорвался Сид. – Пизда-то у нее есть, так?! Я хочу сказать, внизу, у нее между ног, там есть дыра, верно?!

Борис сохранял терпение.

– Пойми, Сидней… она в мужчин не въезжает.

– Хорошо, в мужчин она не въезжает. Но я хочу сказать, если ты так с ней близок, она все равно должна позволить тебе ее выебать. Кто знает, может, ей это понравится.

– Да кому охота лесбиянку ебать? – спросил Борис и откинулся на спинку сиденья, закрывая глаза.

Несколько мгновений оба молчали, а затем Сид выпалил:

– Мне! Мне охота! Мне страшно охота лесбиянку ебать! Прекрасную лесбиянку! Можешь ты себе вообразить, что значит заставить прекрасную лесбиянку кончить? Да это должна быть просто фантастика! Но больше, чем кого-то еще во всем мире, я хотел бы ебать ее! Арабеллу!Я хочу сказать, ты когда-нибудь на ее жопусмотрел? На ее сиськи?На ее невероятные ножки?На ее лицо?И не говори мне, что ей не нужно, чтобы ее выебли! Христом богом клянусь, Б., и это без бэ, у меня об этой шлюхе последние лет двадцать фантазии были! Влажные фантазии, миллион задрочек, как ты это называешь! Еще со времен «Голубой птицы счастья», ее первой картины, семнадцать лет тому назад! – Он покачал головой и грустно продолжил: – Даже после… после того как я узнал, что она лесбиянка, я все равно по-прежнему ее хотел – даже, быть может, еще больше, чем раньше. Я всю дорогу думал: «Блин, если бы мне только удалось ей вдуть, это бы все изменило!» – Тут Сид всплеснул руками в беспомощном отчаянии. – Итак, теперь ты все знаешь. Господи, я, наверное, на голову болен, да?