(Однако, когда «Альтернатива» пошла в «Дружбе народов», бедного Баруздина понудили вынуть из верстки немало фраз и страниц: я был за границей, а к Андропову, увы, обратиться никто не решился.

Именно поэтому я, — чем больше размышляю о трагедии с юж­нокорейским самолетом, сбитом нами, — пришел к выводу, что горе не случилось бы, осмелься кто позвонить с Дальнего Востока ночью в Кремль и разбудить членов Политбюро. Нет, не рискнули, — врожденность рабства, страх побеспокоить патриархов... )

Впрочем, «Семнадцать мгновений весны» тоже вряд ли вышли бы: рукопись обвинили в том, что ее главный герой, Штирлиц, — «инди­видуалист, не советующийся с Центром, излишне самостоятелен, кто дал ему право принимать самовольные решения?! Прежде всего — выполнение приказов сверху!»

(Спасибо А.Н. Яковлеву, — он тогда был заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК, — заступился: «Что ж плохого в том, если общество вырастило человека, способного на самостоятельное принятие кардинальных решений? Выполнять приказы — не велика наука, куда сложнее взять на себя ответственность за дело...»)

Помню, однажды я передал рукопись новой вещи Андропову в четверг, заметив, что этой ночью уезжаю отдыхать в Новый Свет, к директору совхоза Вадиму Карпову, ученику моего старого друга Георгия Авраамова; телефон — Судак, Солнечная Долина, шестнадцать.

В понедельник Андропов позвонил в деревню в девять утра, — сразу как только приехал на работу: «Штука получилась, будут цеплять — деритесь, стойте на своем».

Особенно цепляли фразу: «не начинается ли в стране рецидив тридцать седьмого?»

Стоял на своем.

Отбился.

Без поддержки Ю.В. — не смог бы.

Кстати, в то время когда Андропов уже ушел из КГБ, но Генеральным секретарем еще не стал, на Ленфильме закончилась работа над телесериалом «20 декабря». Там впервые в нашем кино (да и литературе, думается) я показал дружбу первого наркомвнудела Рыкова с Дзержинским: «враг народа» и «рыцарь революции» были на «ты», мучительно переживали временный разрыв; достойно был показан и Л. Каменев — революционер, как и любой человек, имеет право на ошибку.

Лапин, могучий начальник ТВ, фильм, понятно, заволынил.

И снова пришлось звонить Андропову.

—

А что, — задумчиво сказал он, посмотрев четыре серии, — вы ни на йоту не противоречите правде... Почему надо постоянно умалчивать историю?! Был Каменев первым председателем ВЦИКа? Был! Был Рыков первым наркомом внутренних дел? Был! Дружил с Дзержинским? Да. Деритесь. Я на вашей стороне...

...Итак, после ошеломившей меня беседы с одним из культуртрегеров я позвонил Андропову в ЦК, по его старому телефону. Выслушав, он несколько раздраженно ответил:

—

Не могли вам сказать такую чушь о Шаляпине! Позвоните через несколько дней, я убежден, что это — очередные сплетни.

Он, однако, знал, что это были не сплетни. Через несколько дней меня нашли:

—

Юрий Владимирович просит продолжать работу по перезахоронению праха Шаляпина...

О втором письме, привезенном из Лихтенштейна от Федора Федоровича, говорить с Андроповым было неловко, уже главное — добро на продолжение работы — я получил, остальное приложится, иерархия задач — прежде всего... Тем не менее с письмом этим, канувшим в наших архивах, хочу познакомить читателей:

СССР, Москва.

Я, Федор Федорович Шаляпин, ставший после кончины моего старшего брата, художника Бориса Федоровича Шаляпина, главою семьи Шаляпиных, даю мое согласие на перевоз гроба с прахом отца из Парижа на Родину.

Моя сестра Татьяна Федоровна Чернова, урожденная Шаляпина, как мне известно из беседы с нею, так же присоединяется к этому согласию.

Федор Ф. Шаляпин

Документ составлен в Вадуце, Столице Княжества Лихтенштайн, двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года в резиденции барона Эдуарда фон Фальц-Фейна, моего друга.

Свидетели подписания этого документа, барон Эдуард фон Фальц-Фейн и писатель Юлиан Семенов, удостоверяют его подлинность.

...Летом восемьдесят третьего я вновь прилетел к барону; он позвонил мне, и как всегда требовательно — прокричал в трубку:

—

Двенадцатого июня ти дольжен бить у меня! Приезжает Федор! Пока что дело с мертвой точки не сдвигается! Надо встретиться и обгофорить все еще раз!

(Павел Павлович Глоба, ученый, занимающийся весьма неодобряемой наукой, астрологией, посмотрев в свои святцы, сказал, что поездка будет двоякой: поначалу — провал, потом — успех: «Двенадцатое число вас огорчит, дело сорвется, будет пьянка, поверьте

звездам».

Познакомил меня с Глобой мудрейший Владимир Иванович Сафонов, который поставил меня на ноги, когда все врачи отказались, он же определил болезнь дочери своими волшебными ладонями, — уникальный диагност! Впрочем, и Сафонов поныне ходит под секирой нашего дремуче-консервативного «этого не может быть потому, что не может быть никогда»!)

...Двенадцатого июня, действительно, работы не было, началась пьянка, и не потому, что это день рождения моей дочери, а оттого, что Шаляпин в Лихтенштейн не приехал, объяснив нам: «Господа из русского посольства в Риме сказали, что перезахоронением праха отца будут заниматься они... Я здесь живу, в Риме, стоит ли поперек им идти?»

Я позвонил в Рим; молодой атташе по вопросам культуры долго выспрашивал меня, где я нахожусь и почему, собственно, занимаюсь вопросом перезахоронения Шаляпина.

Объяснил молодому культуртрегеру, что занимается этим барон фон Фальц-Файн, я лишь стараюсь помочь, чем могу, услышал сыт­но-снисходительное:

—

Мы не нуждаемся в помощи каких-то баронов! У нас своя, советская гордость...

Говорил молодой человек громко и сердито; барон стоял рядом, поэтому я чуть было не вжал трубку в ухо, — спаси Господь, Эдуард услышит слова этого голубя!

... Словом, из Вадуца я отправился в Париж — в совершенном отчаянии. Встретился с хроникерами и предложил им сенсационный сюжет: барон и я намерены — на основании воли семьи — выкопать прах великого русского певца и отправить его в Москву на средства Фальц-Файна.

Хроникеры оживились — сенсация, еще бы!

...Наш посол во Франции — в то время им был мудрый и добрый Юлий Воронцов — улыбнулся:

—

Дай мне документ.

Я отдал ему подлинник письма Федора Федоровича Шаляпина.

—

Это нам очень поможет, — сказал Воронцов. — И пожалуйста, не делайте с бароном глупостей.

—

Хочешь сказать, что терпение — это гений? — спросил я.

—

Именно, — ответил он. — Только так и никак иначе.

...И вот по прошествии месяцев барон звонит мне в Крым, и голос его трясется от обиды: на церемонию перезахоронения праха Шаляпина его, понятно, не пригласили. О себе не говорю, — со своими у нас считаться не принято, — когда-то еще станем правовым государством... ... А гортань великого русского певца хранится в одной из экспозиций Лондона, — продали сразу после его кончины... Жутковато, а?

РАЗОБЛАЧЕНИЕ (повесть в манере ТВ)

Высокий джентльмен, пожимая руку Честера Грэйва, одного из руководителей таможенной службы Великобритании (так, чтобы его не слышал молодой спутник Грэйва), заключил:

—

Мы и сами не хотим верить в это, Честер... Но если это так, тогда станут понятны те провалы, когда наркотики уходили у нас из- под носа... Улик на кого-либо у нас нет, но косвенные наметки не дают нам покоя... Помните об этом, когда будете вести переговоры в Москве... Нет ничего страшнее, когда один из боссов работает против своих, не вам мне говорить об этом...