Затемнение, долгая пауза. На просцениум выходят л ю д и, м у ж ч и н ы, ж е н щ и н ы, д е т и.
Каждый называет себя:
— Я, маршал Блюхер, погиб в кабинете Берии...
—Я, Сергей Королев, академик, провел пятнадцать лет в сталинских камерах смертников, лагерях и шарашках...
— Я — вдова Рихарда Зорге, меня отравили в сталинском лагере...
—Я, Юра Каменев, мне пятнадцать лет, меня расстреляли в сталинском подвале...
— Я, академик Сергей Вавилов, меня замучили в сталинском застенке...
—Я, Всеволод Мейерхольд, режиссер, меня забили в сталинских застенках...
— Я, Паоло Яшвили, поэт, меня расстреляли в сталинских застенках...
— Я, академик Туполев, меня истязали в сталинских застенках.
— Я, маршал Рокоссовский, меня истязали в сталинских застенках.
— Я, Осип Мандельштам, меня замучили в сталинских застенках.
—Я, член Политбюро Вознесенский, меня замучили сталинские изуверы.
—Я, секретарь ЦК Кузнецов, меня расстреляли в сталинских застенках...
— Я, артист Михоэлс, меня убили сталинские изуверы.
—Я, секретарь ленинградского обкома Попков, меня расстреляли сталинские палачи...
— Я, маршал Мерецков, прошел истязания в сталинских застенках...
БУХАРИН. Я, Бухарин, который предупреждал вас, утверждаю: во время сталинской тирании в нашей стране от голода, ссылок, пыток и расстрелов погибло более двадцати трех миллионов человек. И пока «Память»... Сталин имеют союзников у нас, — рецидив ужаса вероятен. Вот так. Все, товарищи... Мне пора — иду на расстрел...
На просцениум поднимается ИВАНОВ.
ИВАНОВ. Я, Андрей Иванов, шестьдесят второго года рождения, инженер, коммунист, никто из родных Сталиным репрессирован не был. Сплошь и рядом я сегодня слышу: «При Сталине было лучше, царил порядок, и цены снижали»... Если это так, то предлагаю ежегодно проводить «день памяти Сталина»... Вот, например, рядом со мною в этом зале сидела гражданка, которая все время говорила соседу: «Клевета! Шпиона Бухарина с Розенгольцем и Левиным расстреляли правильно, враги народа! Сталин был истинным вождем».
Часть зала аплодирует, слышны крики — «верно!»
(Обращается в зал.)
Согласны повторить это отсюда, гражданка?
На просцениум поднимается Н и н а А Н Д Р Е Е В А.
АНДРЕЕВА. Я, Нина Андреева, химик, повторяю: Сталин был, есть и будет самым великим вождем нашей Родины... Клеветать на него, на нашу историю не позволим никому... Что я, зря под знаменем Сталина жизнь прожила? Хотите сказать, что я дура?! И никогда бы я не призналась в шпионстве, — пусть хоть сто раз арестовывают, — если была честна!
ИВАНОВ. Итак, вы — за «День памяти Сталина»?
АНДРЕЕВА. Да!
Пять человек мгновенно окружают ее, обыскивают, одевают наручники. Срывают с нее одежду, бьют. Андреева кричит, требует предъявить документы. Ей заламывают руки и уводят за кулисы — оттуда раздается нечеловеческий вопль, стон, еще один вопль. Музыкальная пауза, звучит песня «О Сталине мудром».
ИВАНОВ. Введите врага народа Андрееву!
Из-за кулис втаскивают окровавленную, полуживую А Н Д Р Е Е В У.
Ну ты, сука! Сейчас сюда привезут твою мать и у тебя на глазах протрахают раз двадцать... с трипперком. Или сифоном — найдем и таких! Или ты подписываешь то, что мы подготовили, или пенять придется на себя. В «день памяти» мы пытаем, насилуем и расстреливаем без суда... Ну?
АНДРЕЕВА. Что я... должна... показать?
ИВАНОВ. Повторяй за мной: «Сталин — сука, фашистский наймит, блядь! По его, врага народа Сталина заданию, я расстреляла семьсот сорок коммунистов-ленинцев... » Ну!..
АНДРЕЕВА. Сталин — сука... фашист... блядь... По заданию... врага народа Сталина... я расстреляла семьсот сорок... коммунистов-ленинцев...
ИВАНОВ. Молодец! Умница, товарищ Андреева! Правильно понимаешь свой долг перед Родиной. Повторяй дальше: «Я была завербована парагвайской разведкой в баре отеля "Метрополь" в то время, как его реставрировали финны, чтобы выкрасть товарища Кагановича и вновь привести его к власти... »
АНДРЕЕВА. Я была... завербована...
ИВАНОВ
(в зал).
Ну как? Да здравствует «День памяти Сталина»? Или назовем этот день — «Днем сладостной вседозволенности»? Или попробуем обойтись без повторения ужаса? Будем изучать книги, воспоминания, документы, акты? Будем учиться? Или — безнадежно? Мужик, что бык, втемяшится в башку его какая-нибудь блажь, колом ее оттудова не вышибешь... Или без кнута не выбьем из себя рабство? Тогда, может, плебисцит?
Выходит В Ы Ш И Н С К И Й.
ВЫШИНСКИЙ. Давайте, пташеньки, дискутируйте! Мы умеем ждать и вести досье... Сейчас вы — нас, но придет, придет время, когда мы — вас! Правда, товарищ Андреева?!
