НАДЯ. Я представляю.
СЕМЕН. А я понимаю. Представить, конечно, можно. Я не совсем точно сказал. Понять — нельзя со стороны. Это можно понять, только пережив самому. Когда человек, с которым в первый раз стал на лыжи, первый раз поехал на велосипеде, в первый раз пришел с ним в школу — с которым прожил двадцать два года и которому верил как самому себе, — оказывается врагом, вернее, когда моя советская власть говорит, что он враг, — представить можно. А понять... Нет, понять нельзя.
НАДЯ. Ты очень плохо выглядишь, Сень...
СЕМЕН. Ерунда. Просто я чуть-чуть устал.
НАДЯ. Я тебя очень люблю, Сенька...
СЕМЕН. Я тебя тоже очень люблю.
НАДЯ. Дурачок... Я тебя люблю. Понимаешь? Просто люблю. А ты меня — очень любишь. Как Леньку, например.
СЕМЕН. Зачем же ты меня любишь, малыш?
НАДЯ. Потому что...
СЕМЕН. Исчерпывающее объяснение.
НАДЯ. Вот и за это — тоже.
СЕМЕН. Слушай, а зачем ты так коротко постриглась?
НАДЯ. Теперь модно.
СЕМЕН. Ты похожа на кавалериста с такой прической.
НАДЯ. Нет, она, знаешь, как называется?
СЕМЕН. Как?
НАДЯ. «Я у мамы дурочка». Очень верно, да?
СЕМЕН. Какая же ты дурочка? Ты хороший человечек, я тебя очень...
НАДЯ. Молодец. Только не говори, что ты меня очень уважаешь, ладно?
СЕМЕН. Ладно.
НАДЯ. Знаешь, я, может быть, побегу в приемную к ребятам, узнаю там, а?
СЕМЕН. Беги...
НАДЯ. Но ты...
СЕМЕН. Я не повешусь, не перережу себе жилы и не стану провозглашать антисоветские лозунги.
НАДЯ. Ты с ума сошел!
СЕМЕН. Пока еще нет. Просто я знаю: вы дежурите, чтобы не оставлять меня одного, думаешь, я не знаю?
НАДЯ. Глупости. Я не о том... Я думаю — неужели все? Неужели ты не веришь, что правду можно найти? Неужели у нас в стране теперь нет правды? Я вижу: ты молчишь, а раньше никогда так не молчал.
СЕМЕН. Просто я раньше мало думал. Помолчать — это иногда очень полезно.
НАДЯ. Ты — думай, только...
СЕМЕН. Смешной ты человечек, Надя. Я сейчас так верю нашей правде, как раньше никогда не мог верить. Я раньше знал, а теперь — убедился. Сам убедился. По Маху и Авенариусу — эмпирически.
НАДЯ. Это после того, как посадили твоего отца, тебя выгнали из института и исключили из комсомола?
СЕМЕН. Именно. Не ты же меня исключила? Не Ленька. Не Виктор? Не директор? Не комитет комсомола и не райком! Попов с Макаровым — разве я не знаю? Но вы-то мои друзья! Вы — вокруг! Знаешь, как в троллейбусе рано утром, когда рабочие на завод едут: ты руками не держишься за поручни, а все равно на ногах твердо стоишь, потому что товарищи вокруг плечами поддерживают. Сделай они шаг в сторону — шлепнешься к черту, нос расшибешь. Вы шага в сторону не сделали. Вот я и стою. Поэтому думаю чуть больше обычного.
НАДЯ. А тебе не страшно?
СЕМЕН. Нет. Знаешь, мне даже радостно.
НАДЯ. А отец?
СЕМЕН. Я думаю, малыш, ему — тоже.
НАДЯ. Может, мне не бегать сейчас к ребятам? Может, я сейчас нужна тебе здесь? Хочешь, я останусь у тебя? И на ночь тоже?
СЕМЕН. Это будет здорово нечестно. Только не сердись, Надюша.
НАДЯ. Я не сержусь.
СЕМЕН. Понимаешь...
НАДЯ. Понимаю... Ты мне только не объясняй. Я все равно к тебе буду приходить каждое утро. А уходить буду поздно вечером, с тишиной. Я не буду тебе мешать. Я ведь умею не очень мешать, да, Семка?
СЕМЕН. Ты просто чудесный человечище, Надюш...
НАДЯ. То человечек, то человечище. Нельзя быть таким непостоянным в оценках, товарищ Иванов. Ладно. Я пошла. Сень. Я пойду к ребятам.
СЕМЕН. Иди. Иди, малыш. Я, может, посплю часок. Только ты скорей возвращайся!
НАДЯ. Будет уже ночь. Сень...
СЕМЕН. Нет. Не будет никакой ночи. Только ты скорее возвращайся.
НАДЯ уходит, Семен ложится на диван и, укрывшись шинелью отца, начинает тихонько петь: «Запрягайте, хлопцы, конив...» Он поет все тише, тише, а потом — засыпает...
Картина четвертая
ПОПОВ входит в свой кабинет, быстро идет к телефону, садится на краешек стола и набирает номер телефона.
ПОПОВ. Алло, это ты?.. Да. Я. Ну, как тебе это понравилось? Законность, видите ли... Дзержинский, Менжинский и другие старцы... На всякий случай я сейчас буду все свои дела завершать, чтобы не висели. Пускай потом разбираются. Это ведь только живые трепачи, мертвые — они молчальники... Да... Да... А вообще мне все это не понравилось. Надо будет Лаврентию Павловичу доложить про это совещание — он меры примет. Свои меры. Да, да. Я доложу. Ну, пока.
Входит МАКАРОВ.
МАКАРОВ. Разрешите?
ПОПОВ. Валяй. Ну? Спортачил, Шерлок Холмс? Ничего не добился от его дружков?
МАКАРОВ. А что я мог поделать, Константин Федорович? Они стеной! Их — вон сколько, а я-то один!
ПОПОВ. Конечно, если смотреть на все произошедшее трезво, — тебя надо сажать на гауптвахту! За глупость и негибкость. Это, правда, не очень помогает, но все-таки дисциплинирует. Однако случившееся меня наводит на размышление: почему такая непонятная позиция у целого студенческого коллектива? Может быть, это не коллектив, а группа?
МАКАРОВ. Точно! Все из одной группы — кто с ним-то...
ПОПОВ. Э, ничего ты, милый, не понимаешь, Я говорю не о группе, а о группке! Я говорю о нехорошей, маленькой организации. Понял, Савушка?!
МАКАРОВ. Понял, бабушка!
ПОПОВ. То-то. А фамильярность брось, я тебе не бабушка.
МАКАРОВ. Слушаюсь!
ПОПОВ. Во-во, слушайся! А то нашлепаю. Я теперь имею право многих шлепать!
МАКАРОВ. Да ну?!
ПОПОВ. Да. Лично от Эл. Пе. санкцию получил, так что заруби на носу. А за мятные конфеты — спасибо: стали, черти, привозить. Ты их отчитал?
МАКАРОВ. Я. Кто же еще-то?
ПОПОВ. Похвалю в приказе. Ну, ты понял о группе, группке, группочке, а? Займись разработкой. Зря не спеши, но и не медли. Я их к адмиралу пришью — чтоб дело позвонче получилось, с анерами чтоб... Как старшее поколение развращает молодежь...
МАКАРОВ. Ну, это понятно, конечно...
В кабинет входит НИКОЛЬСКИЙ с двумя людьми в штатском.
НИКОЛЬСКИЙ. Здравствуйте.
ПОПОВ. О, привет! Присаживайтесь! Что привело вас в мою скромную обитель?
НИКОЛЬСКИЙ. Снова с делом Иванова.
ПОПОВ. Как у нас с Ивановым, Макаров?
МАКАРОВ
(хохочет).
Пока живой!
ПОПОВ. Работаем с ним, работаем. А в чем, собственно, дело?
НИКОЛЬСКИЙ. Коммунисты его делом интересуются. И военные организации, и студенты.
ПОПОВ. Понятно. А, простите, что это за люди?
НКИОЛЬСКИЙ. О ком вы?
ПОПОВ. Которые пришли в кабинет заместителя начальника следственной части МГБ и не соизволили представиться!
НИКОЛЬСКИЙ. Товарищи Петров и Савостьянов.
ПОПОВ. Мне фамилии не важны! У меня тоже многозначительная фамилия!
ПЕТРОВ. Я инструктор ЦК партии.
ПОПОВ. Вот теперь уже яснее. Какие будут вопросы?
САВОСТЬЯНОВ. Иванов.
ПОПОВ. Сложное дело. Он тащит за собой большую цепочку. Очень большую цепочку молодежи.
ПЕТРОВ. У нас создалось впечатление, что Иванова арестовали без всяких оснований.
ПОПОВ. Это у вас создалось такое впечатление? Любопытно. Я думал, только у нас встречаются народовольцы вроде Никольского. Пора с этими народовольческими настроениями кончать!
САВОСТЬЯНОВ. Народовольческими, говорите?
МАКАРОВ. Говорим! Тоже, народоборцы!
ПЕТРОВ. Это кто такой у вас?
ПОПОВ. Помощник. Ничего, ничего, он в истории слаб, зато в практике силен.
НИКОЛЬСКИЙ. Я прошу вызвать сюда Иванова из камеры.
ПОПОВ. Что, начинается старая история?
НИКОЛЬСКИЙ. Нет. Новая.
ПОПОВ. Афоризмы произносить и Ларошфуко умел, а вот у нас работать — не каждому под силу. И вообще, мне непонятно это вторжение в кабинет! Вы мне мешаете!
ПЕТРОВ. Пожалуйста, вызовите сюда Иванова. Мы хотим с ним побеседовать.
ПОПОВ. С ним у меня Макаров беседует. У него это лучше получается.
ПЕТРОВ. Я повторяю: вызовите Иванова из камеры, мы с ним будем сейчас беседовать.
