МАКАРОВ. Когда? Тут спать некогда. Я с тридцать седьмого года, как сюда попал на службу, только одну книгу прочел: Лаврентия Павловича о большевиках Закавказья. И ту, понимаешь, не читал, а конспектировал: брякнешь что не так — сам знаешь, как посмотрят...
ПОПОВ. Да... Слушай, почему у нас в буфете нет театральных конфеток? Я курить бросил и без этих леденцов просто не могу.
МАКАРОВ. Снабженцы. Нет на них управы: вот на голову и сели. У меня мандарины припасены, может, принести?
ПОПОВ. Нет, спасибо. Буду волю воспитывать... Так вот, придется тебе заняться сыном Иванова. Парень любопытный. Мальчишкой был на фронте. Вот видишь, его удостоверение на три медали: «За боевые заслуги», «За Берлин», «За победу».
МАКАРОВ. От сукин сын...
ПОПОВ. Удостоверения эти мы уничтожим. У тебя спички есть?
МАКАРОВ. Зажигалка.
ПОПОВ. Ого! Откуда?
МАКАРОВ. Да тут к жене одна спекулянтка ходит, шмотки всякие приносит, ну жене подарок сделала...
ПОПОВ. Золотая у тебя жинка. Зажги свою машину, у меня не выходит. Вот так...
(Сжигает удостоверения.)
Хорошо... Нет, значит, никаких удостоверений — проверь, чтоб в описи все совпадало.
МАКАРОВ. Хорошо... Значит, медали у него теперь без документов? Вроде самозваных?
ПОПОВ. Просто ты читаешь мысли на расстоянии, вроде Вольфа Мессинга. Теперь расскажи, что у сына с любовью?
МАКАРОВ. Женится. В воскресенье свадьба.
ПОПОВ. Вызовешь ко мне его невесту. Хотя подожди. Папаша ее где трудится?
МАКАРОВ. На педагогическом фронте.
ПОПОВ. На фронте воюют... Вызывай папашу. Киру не надо. С папашей повоюем!
МАКАРОВ. Хорошо.
ПОПОВ. Сегодня дай команду: пусть парня выселят из адмиральской квартиры. Пусть его куда-нибудь в комнатенку поменьше поселят, ясно? С соседями побеседуй; мол, сын врага народа, разъясни, что к чему...
МАКАРОВ. Ясно.
ПОПОВ. Вызови друзей из его группы. Им тоже разъясни про сына врага народа. Но — осторожно, тонко. Намекни, что вуз у них важный, последний курс, и на распределении плохие друзья могут запятнать на всю жизнь.
МАКАРОВ. Ясно.
ПОПОВ. И тогда: либо он скажет «Будь проклят, отец, поссоривший меня с жизнью!», либо ему будет нечего кушать. А когда нечего кушать — начинают пить. И он — пойдет с горя пить. Больше мне ничего не надо. Я его сведу с папашей: сын пьяница, подонок, и папа — контра. И я тогда предложу папе-контре свои условия взамен на будущее сына, понял меня, Макаров? Пусть он тогда играет в стойкость, этот адмирал! Ну как, теперь понял?
МАКАРОВ. Здорово!
ПОПОВ. Действуй!
МАКАРОВ. Санкцию у кого-нибудь брать надо?
ПОПОВ. Зайди к Рюмину. Коля сразу подпишет, он в этом не меньше нас с тобой заинтересован. Только погоди — не все сразу, может быть, сынок окажется благоразумнее папы...
МАКАРОВ. Ясно. Иду. Я по пути в буфет загляну, Константин Федорович, про леденцы, чертям, укажу.
Картина вторая
Сцена разделена на две части: в одной половине маленькая комната С е м е н а И в а н о в а, в другой — коридор коммунальной квартиры. В комнате у Семена празднично накрыт стол. Там его товарищи по группе: все ждут невесту Семена — Киру.
ЛЕНЯ. Жених, давай подставку, а то кастрюля скатерть намажет!
НАДЯ. Сень, где подставка?
СЕНЯ. Черт ее знает!
ЛЕНЯ. Я сегодня читал Ломброзо: «Гениальность и помешательство».
НАДЯ. Сначала поставь кастрюлю.
ЛЕНЯ. Себе на голову? Подставки нет... Жених, подставку!
ВИКТОР. Ставь мне на протез — он пластмассовый.
НАДЯ. Убери свою страшную руку.
СЕНЯ. Вот подставка!
ЛЕНЯ. Ломброзо пишет про одного чудака по фамилии Детомази. Он, знаете, что предлагает? Он предлагал разделить всех девушек на три категории. Самых красивых поместить в гарем и дать им в мужья самых пылких юношей, чтобы они народили как можно больше детей. Девочек — обратно в гарем, а мальчиков — в солдаты. Вторая категория — девушки, не обладающие особой физической красотой: им можно выходить замуж за кого угодно. Третьи — безобразные, должны отдаваться первому встречному без всякой платы.
НАДЯ. Тебя, конечно, волнует третья категория. Очки никогда не были украшением мужчины.
САША. Нас с Надеждой упекут в гарем. Пойдешь, Надя?
НАДЯ. Пойди на кухню и принеси огурцы.
САША. Когда женщина не дает прямого ответа, считай, что она твоя...
ВИКТОР. Ты пластинки достал, Сема?
СЕМЕН. Что?
ВИКТОР. Пластинки нужны на свадьбе, дорогой мой.
СЕМЕН. Обязательно?
НАДЯ. Мужская логика чудовищна.
СЕМЕН. У меня есть «Полюшко-поле» и оперы.
ЛЕНЯ. Он хочет, чтобы мы танцевали под «Пиковую даму».
НАДЯ. Снова женщины. Ленчик?
ЛЕНЯ. Пиковые.
НАДЯ. Где же Кира? Может быть, тебе съездить за ней, Сень?
СЕМА. Она сама приедет, мы так договорились. Слышите, стучатся?! Это она!
СЕМЕН выходит из комнаты.
ЛЕНЯ. Наденька, ты слишком заметно волнуешься за невесту, и если я все знаю и все понимаю, то Кира будет неприятно удивлена. Соперницу всегда чувствуют.
НАДЯ. Тоже вычитал у Ломброзо? Или сам придумал?
ВИКТОР. Надюша, ты извини, я слышал, что он сказал. Он прав, Сенька ничего не замечает, а всем заметно.
НАДЯ. Что вам всем заметно?! Вам заметно, что я люблю его, да? Так я этого и не собираюсь скрывать!
САША. Надежда, ты лучше на меня глаз положи. Я красивый и ни на ком не женюсь, — шею берегу.
ЛЕНЯ. А вот Ломброзо пишет, что...
ВИКТОР. Хватит, ребята! Пойдем танцевать, Надюша! Ленька, ставь «Полюшко-поле», под него фокстрот вполне выдается...
Коридор и прихожая. У входной двери, обнявшись, стоят С Е М Е Н и высокий тучный генерал-лейтенант Г Р Е К О В. Они хлопают друг друга по спине и стараются не смотреть друг на друга.
ГРЕКОВ. Где шинель повесить? СЕМЕН.
Вот здесь. Это моя вешалка. ГРЕКОВ.
Студенты у тебя? СЕМЕН. Да. Откуда
узнали?
ГРЕКОВ. По заплатам — откуда же еще... Можно руки помыть? Я, понимаешь, прямо с работы...
СЕМЕН. Вот ванна. Сейчас я новое полотенце достану.
СЕМЕН убегает в комнату. Греков идет к двери в ванну. Из соседней комнаты высовывается
СОСЕДКА.
СОСЕДКА
(тихим шепотом).
Товарищ начальник... ГРЕКОВ. Что? Вы меня?
СОСЕДКА. Да тише, тише вы! У него отец ремрезированный...
ГРЕКОВ. Что-о?
СОСЕДКА. Враг его отец, царский генерал, фашист или вроде антифашист, но, одним словом, рембрезированный. Я из уважения к вашему положению информирую.
ГРЕКОВ. Спасибо.
СОСЕДКА. Только ему-то — ни-ни, а то кипятком обварит или сожжет заживо.
ГРЕКОВ. Да уж вы поосторожней... Не особенно на глаза попадайтесь, а то не ровен час...
Открывается дверь Семеновой комнаты и моментально захлопывается соседкина дверь. Греков качает
головой, усмехается.
СЕМЕН. Вот, с бахромой, но только не накрахмаленное. Я тут с Надеждой прошел все, — кроме искусства крахмалки белья.
ГРЕКОВ. «Крахмалка»? Боюсь, что это не русский язык, Сенька. СЕМЕН. Нововведение.
ГРЕКОВ. А ну зажги мне свет и покажи, где твое мыло...
Комната Семена. Л е н я с С а ш е й суетятся вокруг стола. В и к т о р и Н а д я танцуют.
ВИКТОР. Надюша, тебя вызывали? НАДЯ. Да. ВИКТОР. Ну?
НАДЯ. Вот именно поэтому я и не скрываю, что люблю его. ВИКТОР. Мне говорили страшные вещи. Уму непостижимо. НАДЯ. И ты поверил?
ВИКТОР. Мне говорил это полковник МГБ...
НАДЯ. Он говорил тебе про Семкиного отца, которого мы знаем пять лет, пока учились вместе. И про Семку, которого мы знаем восемь лет, да?
ВИКТОР. Да. Только ты танцуй.
НАДЯ. Я танцую. Если Семкин отец враг, тогда некому верить на земле. Коли Семка такой, как там говорили, — тогда на земле никого нельзя любить.
САША. Отец Леонтий осматривал общественный огород. Обнаружив отсутствие одного огурца, отец ошарашился! Как стол, отец Леонтий? Гранд-отель! Вена! Берн!
