Питер размышлял об этом, и негодование его всё нарастало. Чудовищно! Он сел и уставился в непроглядную тьму. Он говорил сам с собой, он взывал к тем, кто на свободе, он обращался ко вселенной, которая забыла о его существовании. Он возмущался, рыдал. Вскакивал на ноги, метался, как зверь в клетке, по своей тесной камере, где едва можно было выпрямиться. Он бил кулаком по двери — той рукой, которую Гаффи ещё не успел изуродовать. Он колотил в дверь ногами, кричал. Но ответа не было. Казалось, его даже не слышали.

В полном изнеможении Питер опустился на пол и забылся тревожным сном. Потом он проснулся, но явь была ужаснее любого кошмара. За ним придет этот ужасный человек! Будет пытать его и требовать, чтобы он рассказал то, чего он не знает! Гаффи был страшнее всех людоедов и драконов, о которых Питер слышал в детстве. Питеру казалось, что прошло несколько столетий, прежде чем он услышал шаги и дверь отворилась. Он притаился в углу, думая, что пришёл Гаффи. Послышалось шарканье, дверь захлопнулась, и опять воцарилась тишина. Питер нащупал краюху хлеба и кружку воды.

Прошли ещё века, Питер по-прежнему терзался бессильной яростью. Затем опять принесли хлеб и воду. Питер не мог бы сказать, кормят ли его во второй раз, или, может быть, уже наступил новый день? И сколько его здесь продержат? Неужели они задались целью свести его с ума? Он задал такой вопрос тюремщику, который приносил хлеб и воду, но тот не вымолвил ни слова. Питер был один-одинешенек в этой «яме». С ним был только его бог. Но Питер был мало знаком с богом, и ему не очень улыбалось оставаться с ним с глазу на глаз.

Труднее всего было переносить холод. Он пронизывал до костей, у Питера зуб на зуб не попадал. Хотя Питер был всё время в движении, ему никак не удавалось согреться. Когда тюремщик открывал дверь, Питер умолял его принести одеяло. Каждый раз, как тот приходил, Питер всё отчаяннее умолял его об этом. Ведь он болен, его ранило во время взрыва, ему нужен доктор, он умирает. Но он так и не дождался ответа. Питер лежал и, содрогаясь от холода и рыданий, корчась от мук, что-то бормотал и время от времени терял сознание. Он не знал, во сне или наяву всё это происходит, жив он или уже умер. Мысли путались у него в голове, и ему казалось, что его преследуют какие-то чудовища, которые уносят его в призрачный мир, швыряют в пропасть и терзают пытками.

Но как ни ужасны были бредовые видения, которые возникали в больном мозгу Питера, они не могли сравниться с жестокой действительностью, царившей в те дни в Американском городе и определившей судьбу бедного маленького человека по имени Питер Гадж. В этом городе была группа людей, которая захватила промышленные предприятия и вершила судьбами всего населения. Эта группа, завладевшая властью в городе, столкнулась с оппозицией в лице новой быстро растущей силы — рабочих союзов, стремящихся сломить олигархию дельцов и отнять у неё власть. Борьба этих двух групп, борьба не на жизнь, а на смерть, достигла крайнего напряжения. Они были подобны двум могучим борцам, вступившим в смертельный бой, гигантам, которые с корнем вырывают деревья и швыряют обломками друг в друга. И бедняга Питер чувствовал себя муравьем, оказавшимся случайно на пути этих борцов. Земля содрогалась от их топота, комья грязи летели во все стороны, бедного муравья смяли, оглушили и завалили обломками. И вдруг — бац! — гигантский сапог опустился и придавил беспомощно барахтавшегося Питера!

Быть может, Питер находился в «яме» три дня, быть может неделю — он и сам того не знал. Наконец дверь открылась, и он услышал голос — в первый раз за все это время:

— Выходи.

Он уже давно жаждал услышать человеческий голос. Но от этого голоса он в ужасе забился в угол. То был Гаффи, и Питер знал, что его ожидает. У него застучали зубы, и он закричал высоким, срывающимся голосом:

— Не знаю! Ничего не знаю!

Чья-то рука схватила его за шиворот и вытащила в коридор — и вот он бредёт впереди Гаффи.

— Заткнись! — бросил тот в ответ на стенания Питера и повёл его в какую-то комнату, швырнул на стул, словно узел с грязным бельем, придвинул другой стул и уселся против Питера.

— Вот что, — сказал он. — Я хочу, чтоб ты меня понял. Хочешь ещё раз попасть в эту яму?

— Н…н…нет! — простонал Питер.

— Ну так знай, что ты будешь сидеть в этой дыре, пока не подохнешь, а время от времени я буду вызывать тебя и говорить с тобой. А пока мы будем говорить, тебе будут вывёртывать руки, загонять лучинки под ногти и прижигать кожу спичками — до тех пор, пока ты не расскажешь мне то, что я хочу знать. И не думай, что кто-нибудь тебе поможет. Никто даже и знать не будет. Ты будешь сидеть у меня здесь, пока во всём не признаешься.

Питер мот только всхлипывать и стонать.

— За это время, — продолжал Гаффи, — я разузнал о тебе всё, начиная со дня твоего рождения, и не пытайся что-нибудь скрыть. Я знаю, какое участие ты принимал в заговоре бомбистов, и мне ничего не стоит отправить тебя на виселицу. Но у меня ещё нет кой-каких улик против других молодцов. Мне нужны главари и зачинщики. Вот тебе шанс спастись, должен быть благодарен.

Питер продолжал стонать и всхлипывать.

— Заткнись, — крикнул Гаффи, и, поймав испуганный взгляд Питера, он продолжал: — Пойми: ты можешь спастись. Ты должен только всё выложить. Тогда мы тебя отпустим и больше тебя не будут беспокоить. Мы позаботимся о тебе. Тебе же будет лучше.

Питер уставился на него, как кролик на удава. А в душе его вдруг поднялось страстное желание вырваться на свободу, разделаться с этой скверной историей, получить какую-то поддержку. Если бы он знал, что надо рас сказать! Только бы догадаться, что именно!

Гаффи вдруг нагнулся и схватил Питера за руку. Он опять стал выворачивать кисть — ту самую, которая ещё болела после первой пытки.

— Скажешь ты, наконец?

— Сказал бы, если бы мог! — вскрикнул от боли Питер. — Боже мой, что же мне делать?

— Ты мне не ври, — шипел человек. — Я знаю всё, меня не проведешь. Ты знаешь Джимма Губера?

— И не слыхал! — простонал Питер.

— Врёшь! — крикнул Гаффи и снова стал выворачивать Питеру руку.

— Д…д…да, знаю! — взвыл Питер..

— Вот это похоже на правду! — сказал Гаффи. — Конечно, ты знаешь его. Как он выглядит?

— Н… н… не знаю. Большого роста.

— Врёшь! Ты знаешь, что он среднего роста!

— Да, среднего.

— Волосы тёмные?

— Да, тёмные.

— И ты знаешь миссис Губер, учительницу музыки? — Да, знаю.

— И ты бывал у неё на дому?

— Да, бывал у неё на дому, — А где их дом?

— Н…н…не знаю… то есть…

— На Четвёртой-стрит?

— Да, на Четвёртой-стрит.

— И он тебя нанял доставить этот чемодан с бомбами, не так ли?

— Да, нанял.

— И он сказал тебе, что в чемодане, так ведь?

— Он… он… то есть… не знаю.

— А ну-ка припомни: он говорил тебе об этом?

— Д… д… да, говорил.

— Ты ведь знал всё и о заговоре?

— Д…. д… да, знал.

— А еврея Исаака знаешь?

— Д… д… да, знаю.

— Ведь этот молодчик вёл машину?

— Да, вёл…

— Куда он ездил?

— Е… е… ездил везде.

— Это он привёз сюда на машине чемодан?

— Да, он.

— И ты знаком с Бидлом и знаешь, что он там натворил?

— Да, знаю.

— И ты готов всё рассказать?

— Да, да, всё. Я скажу всё, что только вы…

— Ты скажешь всё, что знаешь, не так ли?

— Д… д… да, сэр.

— И будешь твёрдо держаться? И не пойдешь на попятную? В яму-то тебе возвращаться неохота?

— Нет, сэр.

Тут Гаффи вдруг вытащил из кармана какую-то бумагу, на которой было что-то напечатано.

— Питер Гадж, — сказал он. — Я наводил о тебе справки и установил твою причастность к этому делу. Ты увидишь, когда будешь читать, как точно я всё установил. Не найдешь ни единой ошибочки. — Гаффи хотел блеснуть своим остроумием, но бедняга Питер был так перепуган, что разучился улыбаться.