И чего, собственно, он так боится? Нет ни одной улики против него, да и быть не может. Руки у него не замараны, нужно только крепко держаться; он должен твердо помнить — что бы там ни было, не распускаться и не отступать от версии, которую они подготовили. Она заставила его повторить всё сначала: как он пошёл накануне вечером на собрание в правление Индустриальных рабочих мира, как они говорили, что хотят убить Нельса Аккермана, чтобы положить конец войне, и как после собрания Джо Ангелл шепнул Джерри Радду, что у него есть материалы для бомбы, что чемодан с динамитом спрятан в шкафу и что он и Пэт Мак-Кормик решили кое-что предпринять в этот же вечер. Питер вышел первым, но поджидал их на улице и видел, как вышли Ангелл, Гендерсон, Радд и Гас. Питер заметил, что у Ангелла оттопыриваются карманы, и решил: они что-то затеяли с динамитом; поэтому он позвонил об этом Мак-Гивни из аптеки. Но пока звонил, он потерял их из виду, ему было стыдно, он боялся сознаться в этом МакТивни, он пробродил всю ночь в парке. Но рано утром нашёл записку и понял, что её подбросили ему, приглашая принять участие в этом деле. Это было всё, оставалось только запомнить три или четыре фразы, которые Питер якобы подслушал во время разговора Джо Ангелла с Джерри Раддом. Нелл заставила его выдолбить эти фразы наизусть и повторяла, что он ни в коем случае больше ничего не должен припоминать, сколько бы его не уговаривали.

Наконец она решила, что Питер может выдержать испытание, он отправился в «Дом американца» и, войдя в комнату 427, бросился там на кровать. Он был так измучен, что раза два засыпал; но стоило ему подумать о каком-нибудь новом вопросе, который Мак-Гивни может ему задать, как сон пропадал. Наконец он услыхал, как в замке поворачивается ключ, и вскочил. Вошел один из сыщиков по имени Хаммет;

— Здравствуй, Гадж, — сказал он. — Хозяин хочет, чтобы тебя арестовали.

— Арестовали! — воскликнул Питер. — Боже мой!

Он вдруг представил себе, что его заперли в одной камере с этими красными и ему приходится выслушивать бесконечные истории о всяких неудачниках.

— Видишь ли, — сказал Хаммет, — мы арестовали всех красных, и если тебя обойдут, это вызовет подозрение. Уж лучше ты пойди куда-нибудь и дай себя поймать.

Питер согласился, что это разумный шаг, и выбрал квартиру Мариам Янкович. Она была настоящей красной и не любила его, но, если его арестуют у неё дома, ей придется примириться с ним, и он станет «своим» человеком у «левых». Он дал Хаммету адрес и добавил:

— Поторопитесь, потому что она может выгнать меня из дому.

— Ничего, — сказал тот с усмешкой. — Скажи ей, что тебя выслеживает полиция, и попроси, чтобы она тебя спрятала.

И Питер поспешил в еврейский квартал города и постучался в дверь на верхнем этаже жилого дома. Дверь открыла полная женщина с засученными рукавами. Руки у неё были в мыльной пене.

— Да, Мариам дома. Она сейчас безработная, — сказала миссис Янкович. — Её уволили, потому что она проповедовала социализм.

Мариам вошла в комнату, бросив на непрошенного гостя ледяной взгляд, который как бы говорил: «Дженни Тодд!»

Но она сразу смягчилась, услыхав, что Питер был в штабе профсоюза Индустриальных рабочих мира, и обнаружил, что там хозяйничает полиция; она совершила налёт, будто бы раскрыв какой-то заговор; к счастью, Питер увидел толпу на улице и вовремя убежал. Мариам повела его в другую комнату и забросала вопросами, на которые он не смог ответить. Он ничего не знал, кроме того, что был накануне вечером на собрании в штаб-квартире, а сегодня отправился туда за книгой, увидел толпу и убежал.

Спустя полчаса начали громко стучать в дверь, и Питер нырнул под кровать. Дверь с шумом распахнулась, и он услышал злые голоса полицейских и неистовые протесты Мариам и её матери. Полицейские швыряли во все стороны мебель. Неожиданно чья-то рука стала шарить под кроватью, кто-то схватил Питера за ногу и вытащил наружу; над ним склонились четверо полицейских в форме.

Он очутился в пренеприятном положении, потому что полицейских, как видно, не предупредили, что Питер тайный агент; они думали, что перед ними настоящий заговорщик. Один из них схватил Питера за руки, а другой навёл на него и на Мариам пистолеты, пока третий обшаривал его карманы, разыскивая бомбу. Полицейские, видимо, разозлились, когда ничего не нашли, трясли и толкали Питера, и было ясно, что они ищут предлог, чтобы разбить ему голову. Питер старался не подать повода; он был испуган, держался смиренно, твердил, что ничего не знает и не сделал ничего дурного.

— Ну это мы посмотрим, голубчик! — сказал полицейский, надевая Питеру наручники.

Пока один из полисменов сторожил его с револьвером в руках, остальные перевернули квартиру вверх дном, вытаскивая из комода ящики и вышвыривая содержимое, в поисках улик; они хватали каждый клочок исписанной бумаги, какой им попадался, и бросали в чемоданы. Они находили книги в красных переплетах с ужасающими заглавиями, но никаких бомб или оружия, более опасного, чем кухонный нож для мяса или язык Мариам. Девушка стояла тут же, её чёрные глаза сверкали гневом, она высказала полицейским всё, что о них думала. Ей неизвестно, что именно случилось в штаб-квартире Индустриальных рабочих мира, но она убеждена, что все это подстроено; она так и нарывалась на арест и чуть было этого не добилась.

На прощанье полицейские опрокинули корыто с бельем и оставили плачущую миссис Янкович среди огромной лужи.

Они потащили Питера сквозь толпу сбежавшихся жильцов, втолкнули в машину и помчали в полицейское управление, где после неизбежных формальностей его поместили в камеру. Он сразу же встревожился, потому что не договорился с Хамметом, сколько времени его продержат взаперти. Но не прошло и часа, как за ним пришел тюремщик и повёл его в отдельную комнату, где находились Мак-Гивни и Хаммет, а также начальник городской полиции, заместитель районного прокурора, а главное — сам Гаффи. Начальник сыска Транспортного треста начал допрос.

— Слушай, Гадж, — сказал он, — что это за дельце ты состряпал?

Питеру показалось, что ему дали по физиономии. Сердце у него упало, открылся от неожиданности рот, глаза расширились, как у идиота. Боже праведный!

Но тут он вспомнил напутствие Нелл: «Держись крепко, Питер, выпутывайся!» — и он воскликнул:

— Что это вы говорите, мистер Гаффи?

— Сядь на стул вон там, — сказал Гаффи. — А теперь расскажи нам всё, что ты знаешь об этом деле. Начни с самого начала и расскажи всё — до последнего слова.

И Питер начал говорить. Накануне он был на собрании в штабе Индустриальных рабочих мира. Много говорилось о бездеятельности организации и о том, как помешать призыву. Питер подробно рассказал, какие были прения: обсуждался вопрос о применении насилия. Говорили о динамите и убийствах; упоминали имя Нельса Аккермана и других капиталистов, которых следовало убрать. Питер много приукрасил и сильно преувеличил — Нелл говорила ему, что можно не жалеть красок.

Потом он сказал, что по окончании собрания заметил, как несколько человек стали перешептываться. Сделав вид, что берёт с полки книгу, он подошёл к Джо Ангеллу и Джерри Радду; он расслышал несколько слов и обрывки фраз: «динамит», «чемодан в шкафу», «Нельс» и т. д. И когда стали расходиться, он заметил, что у Ангелла чем-то набиты карманы, и решил, что это бомбы и что ирмовцы собираются приступить к делу ночью. Он бросился в аптеку и позвонил Мак-Гивни. Он долго не мог дозвониться, и когда сообщил Мак-Гивни о своём открытии и бросился догонять заговорщиков, их и след простыл. Питер был в отчаянии, ему совестно было перед Мак-Гивни, и он долго бродил по улицам в поисках заговорщиков. Остаток ночи он провёл в парке. Но утром обнаружил у себя в кармане клочок бумаги и догадался, что листок подбросили ему, намереваясь привлечь его к заговору; он сообщил об этом Мак-Гивни. Вот всё, что ему известно.

Мак-Гивни начал перекрёстный допрос. Итак, Питер слышал, как Джо Ангелл шептался с Джерри Раддом; говорил ли он с кем-нибудь ещё? Слышал ли Питер, что говорили остальные? Что именно говорил Джо Ангелл? Питер должен был повторить слово за словом. На этот раз, следуя совету Нелл, он припомнил ещё чью-то фразу: «Мак положил его в «сабтат».