Сэди едва не обезумела, услыхав эти слова. Она метнула на Питера гневный взгляд.

— Клеветник! Дьявол! — крикнула она. — Что это был за человек?

— Его звали Бед, — отвечал Питер. — Так называла его Дженни. А я не вмешивался — разве это мое дело смотреть за ней?

— Как! Вы считаете, что не ваше дело смотреть за невинным ребенком?

— Дженни уверяла меня, что она не ребёнок и прекрасно знает, что делает, — ведь все социалисты так поступают.

Питер добавил, что ведь он у них в доме был гостем и считал неудобным подсматривать за своими хозяевами и следить за их нравственностью. Но Сэди продолжала сомневаться и начала его бранить. Тут он придрался к случаю, разыграл бурное негодование и выбежал из дома.

Питер был уверен, что Сэди никому не станет рассказывать об этой истории, которая бросила тень на её несчастную сестру, да и на неё самое. Быть может, поразмыслив как следует обо всем случившемся, она будет склонна поверить рассказу Питера; может быть, она и сама признает «свободную любовь». Ведь Мак-Гивни уверял, что все социалисты стоят за «свободную любовь», а он их давно изучает. Во всяком случае, Сэди прежде всего подумает о деле Губера, о котором прежде всего подумала маленькая Дженни. На этот счёт Питер был спокоен и решил, что может позволить себе красивый жест: он пошёл к телефону, позвонил Сэди и сказал:

— Имейте в виду, что я никому не скажу об этой истории; если о ней станет кому-нибудь известно, то исключительно от вас.

Но кое-кому из своих друзей Сэди наверняка рассказала. Мисс Неббинз очень холодно встретила Питера, когда он пришёл в следующий раз к адвокату Эндрюсу; Мариам Янкович тоже стала гораздо менее приветливой, и ещё несколько женщин как-то враждебно взглянули на него. Лишь один человек заговорил с ним об этом происшествии — это был Пэт Мак-Кормик, вожак профсоюза Индустриальных рабочих мира. Он сообщил Питеру о самоубийстве маленькой Дженни. Быть может, Питер чем-нибудь выдал себя, выслушав это сообщение, или молодой человек приметил, что Питер и Дженни обменивались влюблёнными взглядами. Питер всегда побаивался этого молчаливого ирландца, который пристально вглядывался в лицо всех присутствующих своими чёрными глазами, словно выпытывал их сокровенные помыслы.

Увы! Самые худшие опасения Питера подтвердились. к<Мак» отвел его в сторону, поднес ему к носу кулак и заявил, что он «грязная сволочь» и что, если бы не дело Губера, он пристукнул бы его без всякого сожаления.

Питер не посмел даже рта раскрыть; глаза ирландца горели таким гневом, что он не на шутку струсил. Боже, что за отвратительный народ эти красные! А теперь самый ужасный из них встал у него на пути! Теперь его жизни угрожает этот сумасшедший ирландец! Питер так его ненавидел, что даже перестал думать о маленькой Дженни и стал считать себя жертвой.

Но в ночной тишине Питеру мерещилось нежное личико маленькой Дженни, и его мучила совесть. Он старался вдуматься в эти сложные события, и ему становилось ясно, что эта трагедия была всё равно неизбежна! Она давно назревала и была обусловлена совершенно независящими от Питера обстоятельствами. Разве Питер виноват, что рабочие Американского города ведут яростную борьбу? Его против воли вовлекли в эту борьбу и заставили сначала дать ложные показания, а потом стать секретным агентом. Каждое утро Питер читал газету «Таймс» Американского города и знал, что защитники Губера сеют анархию по всей стране, в то время как районный прокурор и агенты Гаффи стремятся водворить порядок и законность. Этому великому делу и служил Питер, старательно выполняя задания своих начальников; разве можно его винить в смерти бедной слабой девочки, которая была раздавлена колесницей закона?

Питер был убеждён, что он ни в чём не виноват, и всё-таки у него было тяжело на душе и он испытывал страх. Он тосковал по маленькой Дженни; тосковал по её милому голосу, мягким пушистым волосам, по её телу, которое привык сжимать в объятиях. Она была его первой любовью, и вот её не стало; ведь все мы особенно ценим то, что нами навек утрачено.

Питеру хотелось быть сильным мужчиной, настоящим «быком» (в то время входило в моду это словечко); именно такого героя он и старался разыграть. Он не считал нужным горевать о своей утрате, но образ Дженни неотступно преследовал его, — порой её лицо выражало ужас, как при их последнем свидании, порой она смотрела на него с кротким укором. Питер вспоминал, какой она была доброй и нежной, как чутко она отзывалась на каждое проявление любви. Где ему теперь найти такую девушку?

Его сильно смущало и беспокоило ещё одно обстоятельство; Питер ломал голову над этой загадкой, но никак не мог её разгадать. Эта слабая, хрупкая девочка сознательно пожертвовала жизнью за свои убеждения; она умерла, чтобы спасти его как свидетеля в пользу Губера! Конечно, Питер уже давно знал, что маленькая Дженни обречена, что она идет навстречу гибели и её ничто не может спасти. Но даже каменное сердце и то дрогнет при виде того, как человек в порыве фанатизма идёт на смерть за свою идею. Теперь Питер уже смотрел на красных другими глазами; раньше он считал их кучкой жалких дураков, а теперь они представлялись ему чудовищными выродками, порождением сатаны или какого-то обезумевшего бога.

Только одному человеку Питер мог довериться — это был Мак-Гивни. Питер признался ему, что тяжело переживает свою потерю; Мак-Гивни пробрал его за это — иметь дело с красными очень опасно, потому что их учение так заманчиво и они так дьявольски ловко привлекают на свою сторону. Мак-Гивни не раз наблюдал, как вначале человек высмеивает их идеи, а потом, глядишь, и сам становится красным. Питер должен быть начеку, учитывая такую опасность.

— Да нет, это со мной не может случиться, — уверял его Питер, — дело здесь не в идеях. Просто я помешался на этой девчонке.

— Ну, это одно и то же, — сказал Мак-Гивни. — Сначала ты их пожалеешь, а потом сам не заметишь, как станешь прислушиваться к их доводам. Ты, Питер, один из лучших моих агентов в этом процессе, а это немалая похвала — ведь у меня их семнадцать человек!

Человек с крысиным лицом внимательно следил за Питером и заметил, как тот весь вспыхнул от удовольствия. Да, продолжал он, у Питера блестящее будущее, он разбогатеет, ему поручат важное дело, дадут постоянную работу. Но он быстро всё это потеряет, если даст себя одурачить красным. И пусть не забывает, что ему никогда не удастся провести Мак-Гивни, потому что Мак-Гивни приставил к нему шпионов!

Питер сжал кулаки и подтянулся. Ведь он настоящий «бык» и должен держать себя в руках!

— Это престо потому, что тоскую по этой девушке, — признался он.

— Что ж, это вполне естественно, — отвечал Мак-Гивни, — тебе нужно завести себе другую.

Питер продолжал работать в Комитете защиты Губера. Началось слушание этого дела, и борьба двух гигантов достигла наивысшего напряжения. Районный прокурор, который вёл дело, надеялся выдвинуться благодаря этому процессу и стать губернатором штата; он пользовался поддержкой самых прожжённых адвокатов города, услуги которых оплачивались крупными тузами. Целая армия сыщиков принялась за работу, здание суда так и кишело тайными агентами и шпиками. Были зарегистрированы все кандидаты в присяжные заседатели — их было несколько сот, — фамилии их занесены на карточки; изучили все их слабости и предрассудки, психологию каждого из них, финансовое положение их самих, а также их родственников и друзей. Кроме Мак-Гивни, Питер познакомился ещё с другими агентами — они приходили к нему и спрашивали то о том, то о другом; из разговоров с ними он кое-что узнал об этом запутанном деле. Ему казалось, что. подкупили чуть ли не всех жителей Американского города, лишь бы только в конце этого процесса отправить на виселицу Джима Губера.

Питер теперь получал пятьдесят долларов в неделю и прибавку на мелкие расходы, не считая крупных вознаграждений за особо ценные сведения. Чуть ли не каждый день он узнавал что-нибудь важное, а по ночам у него были тайные свидания с Мак-Гивни. В распоряжении следствия была секретная контора, где всегда дежурил телефонист, и курьеры носились от прокурора к штабу Гаффи и обратно — так было надёжнее, ибо телефонные разговоры всегда могли подслушать. Питер шёл из Комитета защиты Губера в какой-нибудь отель и там звонил из телефонной будки по секретному номеру, а затем называл свой номер — «шесть сорок два». Все сколько-нибудь важные лица, имевшие отношение к этому делу, имели свай секретный номер как представители обвинения, так и представители защиты; фамилию «Губер» никогда не называли, разговаривая по телефону. Когда начался процесс, было трудно удержать кого-нибудь в Комитете защиты — все рвались в зал суда! Каждую минуту кто-нибудь забегал, сообщая сенсационные новости. Обвинению удалось уничтожить протоколы одного старого судебного дела, хранившегося в полицейских архивах, так как в этом деле фигурировал важный свидетель, в прошлом содержатель публичного дома для негров. Обвинение представило в качестве вещественных доказательств различные предметы, якобы подобранные полицией на улице после взрыва; во-первых, была представлена пружина, которая, как утверждали, была частью механизма бомбы, но на деле оказалась деталью телефонного аппарата. Были представлены также части часового механизма, но сыщики перестарались, и оказалось, что это детали двух часовых механизмов. Такого рода сенсации происходили каждый день, и страсти разгорались.