Люк показал мне ее, когда приехал позавтракать со мной в «Таверну повара», один из смитфилдских пабов, которые открываются рано, чтобы кормить грузчиков с оптового мясного рынка через дорогу. Он хотел встретиться в другом месте, но я сказал ему, что моя голодовка в Абхазии нанесла мне почти такую же травму, как свист пуль и взрывы снарядов, и что мне нужна поддержка в виде животного протеина, который помог бы мне оправиться. Всю ночь в том сарае мне снилась нескончаемая череда тарелок с отборным глостерским беконом «Олд спот» и сардельками из крупно рубленного фарша, жаренные на гриле бараньи почки и поджаристые круги кровяной колбасы, ломти телячьей печенки, еще нежно-розовые в середине. Даже заказывая эти лакомства, я уже почувствовал, как возвращаюсь к жизни.

– Тебе, возможно, понадобится несколько пинт чего-то крепкого, чтобы запить вот это, – сказал Люк, бросая на стол журнал. На обложке была моя глупая улыбка крупным планом и заголовок: «НАСКОЛЬКО ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЖАЛЬ ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ?», а ниже – неизбежный подзаголовок: «Взлет и падение Марка Бассета».

Отпив глоток горячего крепкого чая, я сказал:

– Чего-то в таком духе я и ожидал.

Люк развернул к себе журнал, чтобы еще раз рассмотреть обложку.

– Похоже, дела обстоят скверно, раз уж ты ожидал такого.

– Я не полный кретин, Люк.

– А вот они явно считают тебя полным кретином.

– Спасибо. А теперь заказывай себе завтрак.

Когда ему принесли еду, он спросил:

– Ну и что ты собираешься делать?

– Единственное, что умею.

Он опустил вилку и нож.

– Господи милосердный. Ты собираешься приготовить гигантское миндальное суфле и накормить им весь мир?

– Вроде того. Только без суфле.

Люк снова взялся за еду.

– Тебе не кажется, что уже хватит извиняться?

– А что еще мне остается?

– Заткнуться, например?

– Как только извинюсь, так и сделаю. Честное слово. – Минуту-другую мы ели молча. – Поможешь мне? – спросил я. – Моральная поддержка мне бы не помешала.

– С чего бы мне это делать?

Я на секунду задумался.

– Потому что ты мой брат?

– Ничего получше придумать не можешь?

Я помотал головой.

– Достаточно честно.

На следующий день мы сняли Ланкастерский зал в «Савое», отчасти из-за его вместительности, отчасти потому, что папа всегда восхищался этим отелем. Однажды, когда мы были детьми, он повел нас туда пить чай и есть крохотные сандвичи в выходящей на Темзу гостиной, воздавая дань этому месту, где сто лет назад готовил великий Огюст Эскоффье. «Без Эскоффье, – сказал отец, величественно обведя фрески по стенам, зеркала и люстры, – в этой стране кормили бы еще хуже, чем сейчас». А потом склонил голову, будто сама мысль бесконечно его расстроила. Тогда «Савой» показался мне раем, где невозможно ничего дурное, и вполне естественно, что сейчас я выбрал его как безопасное место для своего последнего подвига.

Когда менеджер спросил, сколько стульев нам понадобится, я ответил: «Сто пятьдесят», но Люк меня поправил. Нам понадобится шестьсот, сказал он и был прав или почти прав. В тот день зал быстро заполнился газетчиками и тележурналистами, так что фотографам пришлось прикорнуть на полу перед стульями, а проходы по обеим сторонам заняли телеоператоры – точно батарея артиллерии нацелилась на меня объективами.

Мы с Люком сидели за покрытым белой скатертью столом, пустым, если не считать кувшина с водой, стаканов и одинокого микрофона, подключенного к усилителю. Менеджер предложил вазу с цветами, но я отказался. Сейчас не время для украшений.

Люк меня представил, сказал, что я сделаю заявление, пообещал потом ответы на вопросы и пододвинул мне микрофон. Я подался вперед и под гудение камер изложил собственную версию абхазских событий. Я сказал, что ничего не знал про акции, и объяснил, что к великому моему сожалению во всех затруднениях вынужден винить Макса Одеона.

– К несчастью, мистер Олсон умер до того, как смог снять с меня обвинения, – сказал я и услышал из толпы недоверчивое бормотание, – поэтому никаких доказательств привести не могу. Но одно я знаю точно: часть вины лежит и на мне самом. С моей стороны, было глупо не обращать внимания на собственные капиталовложения, глупо принимать за чистую монету все, что мне говорили. Я вел себя как идиот и за это прощу прощения. От моего имени была развязана война, которую я никогда не хотел, которая меня ужасает и за которую я прошу прощения. Надеюсь, мир примет мое извинение, потому что… – я сложил листок бумаги, – …это все, что я могу предложить.

Люк попытался руководить вопросами, но не успел он дать слово первому, как из первого ряда раздался голос:

– Мистер Бассет, и вы думаете, что мы вам поверим, будто вы не знали, что вам принадлежит три миллиона акций «Кавказ-Нефтегазодобычи»?

Я покачал головой.

– Думаю, в моем положении нельзя на что-либо рассчитывать. Могу только рассказать, как обстоят дела. Я совершил большую глупость, и мне очень жаль.

Люк быстро передал слово другому журналисту – американке в середине зала.

– Вы будете извиняться и перед народом Абхазии?

– Надеюсь, это извинение будет услышано и принято и абхазцами тоже. Честно говоря, на мой взгляд, с сегодняшнего дня мне лучше замолчать.

– Вы уходите из бизнеса извинений?

– Целиком и полностью.

Еще один выкрикнутый вопрос:

– Мистер Бассет, правда ли, что, будучи Верховным Извиняющимся при ООН, вы уполномочили свою службу безопасности мучить и запугивать членов женской олимпийской сборной паралитиков США, что имело место после вашего выступления с «Ю-Ту» на Стадионе ветеранов в Филадельфии?

Люк повернулся ко мне с таким видом, точно я только что неприлично рыгнул. Моргнув, я сглотнул и наклонился к микрофону:

– Действительно, на Стадионе ветеранов имел место инцидент, за который я приношу свои извинения. Он явился следствием того, что мои сотрудники не сумели разобраться в ситуации и решили, будто мне что-то угрожает. Мне бы хотелось извиниться перед членами сборной за все неприятности, которые им причинили. Ничто подобное в мои намерения не входило. Я, честное слово, извинясь. Честное слово.

Еще вопрос – с другой стороны зала:

– Мистер Бассет, верно ли, что вы утверждали, будто вы наследник Вилли Брандта, покойного канцлера бывшей Западной Германии?

– Прошу прощения?

– У нас есть заявление гражданского сотрудника военно-воздушной базы Дейтон в Огайо. Он говорит, что в ночь перед открытием инаугурационной конференции ВИПООН в прошлом году у вас состоялась встреча с мистером Одеоном, на которой вы сказали, цитирую… – Журналист опустил глаза в блокнот, потом снова поднял взгляд: – «Я новый Вилли Брандт».

Я нервно рассмеялся. Мне казалось, собравшиеся вот-вот от меня отшатнутся.

– Ну нет… я хочу сказать, да, я произнес эти слова. Но, мне кажется, я скорее произносил их как вопрос.

– Что? Вы спрашивали, можете ли вы быть следующим Вилли Брандтом?

– Нет. Да. Поймите. Время было беспокойное, стресс крайне велик, и у меня был один разговор с Максом, я хотел сказать – с мистером Олсоном, и… – Замолчав, я попытался взять себя в руки. – Если этими словами я кого-то оскорбил, хотя бы кого-то, то, разумеется, очень прошу меня извинить. Я не хотел, чтобы это было неверно понято. Тогда я еще шарил в потемках и вообще думал, что это приватная беседа, и…

Люк отобрал у меня микрофон.

– Следующий вопрос.

Он выбрал стоявшую у стены женщину и подвинул микрофон ко мне.

– Мистер Бассет, действительно ли, что вы обманывали свою тогдашнюю подругу с двумя официантками из Де-Моина, штат Айова?

Мой брат опять потянул микрофон на себя.

– О да, верно. Это он определенно делал.

Я снова отобрал у него микрофон.

– Спасибо, Люк. – Я повернулся к аудитории. – Да, боюсь, что-то в таком роде действительно имело место…

И услышал, как Люк вполголоса пробормотал:

– Именно это.

– …имело место именно это. Наверное… ну, сами знаете… в личной жизни мы все совершаем ошибки, и эти вещи остаются личными, но из-за моей работы моя жизнь была несколько менее личной, чем у остальных, поэтому…