Шелест листьев, тронутых чьим-то движением, заставил Зорко вздрогнуть. Ветка качнулась, и за кустом боярышника он увидел молодого оленя, бархатными черными глазами глядевшего на человека. Мгновение олень оставался неподвижен, а затем, вышагивая осторожно и грациозно, вышел весь из-за своего лиственного укрытия и остановился на вершине бугра, поводя ушами. Еще миг он стоял так и вдруг, потянув трепетными ноздрями воздух, напрягся всем телом, молниеносно развернулся и рванулся назад, в чащу.

Сей же миг позади себя Зорко услышал оглушительное шуршание листвы и лай: это черный пес, повсюду сопровождавший Зорко и только сегодня отставший зачем-то от него по дороге к лесу, догнал венна и, подкравшись, должно быть, неслышно к оленю, в последний миг был все же им замечен, и теперь вот так шумно дал знать о своем появлении.

Сейчас же с той стороны, куда скрылся олень, из кустов выкатилось какое-то чудное создание, мохнатое, обросшее коричневой шерстью. Сначала Зорко принял его за неизвестного зверька, но существо, не обращая внимания на большого пса, тут же ощерившегося и вздыбившего шерсть, скатившись по склону, перекувырнувшись попутно раза два, вскочило на ноги и бросилось прямо навстречу венну. Зорко с удивлением понял, что это вовсе не зверек, а человек невысокого — по грудь ему — роста, и действительно весь шерстяной и взлохмаченный, как домовой, обросший и заросший бородой до самых пят.

— Стой! — крикнул Зорко. Крикнул по-веннски, что было приказом для пса, но и малый человек вдруг остановился как вкопанный. Так и стояли он и собака в четырех саженях друг от друга. Пес уселся и дыбил шерсть, урча глухо, готовый к прыжку. Человек просительно уставился на Зорко. Лицо его было мелкое, румяное и удивительно чистое, будто он только что нарочно вымылся, хотя на шерсть, конечно, прицепились репьи, травинки, опавшие листья и прочий мелкий лесной мусор. Выглядел он как взрослый зрелых лет мужчина, и волосы у него были вполне людские, курчавые, каштанового цвета, а глаза карие и плутоватые. Только вот нос у него был вытянут немного и вздернут, что придавало лицу этого маленького мужчины сходство с мордочкой ежа.

— Господин, господин, — заговорил вдруг мохнатый человечек, очень чисто выговаривая вельхские слова, хотя слух венна, привыкшего уже к разным наречиям и к различным вельхским говорам тоже, мигом определил, что говорит странный встречный не на родном своем языке. Голос у него был низкий и приятный, хотя и срывался от волнения.

— Господин, — в третий раз взмолился человек. — Прошу тебя, окажи нам помощь. Мы варим сегодня осенний напиток, и пропасть мне вместе со всем моим народом, а не так уж много нас и осталось теперь, если он не понравится королеве. А если будет испорчен, то лучше нам сразу уйти из этих мест и снова скитаться бесприютно! Как это плохо, господин! Как это скверно! — заохал нежданный проситель под конец, так что Зорко даже и не досадовал, что чувство ожидания чудесного мигом пропало куда-то. Наоборот, он почему-то сразу доверился внутреннему чутью и проникся искренним сочувствием малопонятному покуда чужому горю.

— Успокойся, уважаемый, и не надо так руками махать, не то могу собаку не сдержать, — урезонил человечка Зорко. — Скажи лучше, чем я-то могу твоему горю помочь? Да и сам кто таков будешь?

— Я?! — вопросил малый человек удивленно и даже как-то обиженно. — Я — брауни, глава рода брауни, и других таких больше нет. А зовут меня Жесткая Шерсть. Я — главный пивовар королевы, — гордо заявил Жесткая Шерсть из рода брауни. — Каждую луну Охотника мы варим осенний напиток, и все пируют в чертогах королевы и пьют его с превеликим удовольствием. За последние пятьсот лет, по крайней мере, никто еще не жаловался, — заметил почтенный пивовар. — Вот и сегодня все было как нельзя удачно, но надо же такому случиться, пожаловал Черный Бродяга — чтоб ему провалиться к духам подземелий! — и грозит нам своими загадками. Если не отгадаем, он грозится испортить мое пиво, а это будет позор! Королева неизвестно где, и ее воины тоже! О горестная наша доля! О жизнь, полная лишений и изгнаний!

— Да полно тебе, Жесткая Шерсть. — Зорко ухватил пса за ошейник и подошел наконец к человечку. — Меня зовут Зорко Зоревич, я из веннской земли. Чем смогу, пособлю, а убиваться так не нужно. Когда ты и вправду пятьсот лет королеву добрым пивом потчевал, то и не станет тебя взашей гнать, а допрежь разузнает, кто виновен. А там и накажет по Правде. Веди, что ли, не стоять же здесь попусту.

Жесткая Шерсть обрадовался, будто беда его исчезла с одними этими словами Зорко, и заспешил своими мохнатыми ступнями вверх на бугор. Зорко отпустил собаку и, приказав ей следовать рядом, пошел вслед за брауни.

Бугор, сплошь заросший кустами и деревьями за долгие годы, пока мост был заброшен, скрывал под собой каменную опору этого моста. На вершине, под корнями рябины, открылся лаз вышиной в рост высокого довольно человека, ведущий внутрь, под каменные своды.

«Сколько ж этому строению лет? — думал Зорко. — Должно быть, немало, когда и Мойертах о нем ничего не рассказывал. А крепко камень класть умели! Надо думать, известку на яйце да молоке замешивали!»

Оттуда, из темноты, веяло затхлостью и запахом опавшей листвы, но не прелью и не сыростью. Это говорило о том, что за местом этим следят и не допускают сюда дождевую и талую воду. Жесткая Шерсть уверенно полез в проем, зашуршал там листьями — пес склонил голову набок и прислушивался — и вновь показался на свет с факелом в руке. Он споро извлек откуда-то, будто из воздуха, трут и кресало и высек короткую сухую искру. Хорошо просмоленное дерево мигом вспыхнуло, осветив небольшое и даже уютное пространство под низким сводом. Сверху начинался мост, а в противоположной входу стене открывался проход куда-то вниз.

— Поспешим, господин Зорко, — позвал Жесткая Шерсть. — Я очень боюсь, что без меня более молодые и, следовательно, менее мудрые мои сородичи уже успели сказать Черному Бродяге какое-нибудь неосторожное слово, а он обратил его против них.

Зорко с некоторым недоверием поглядел на черный проем, а потом решился:

— Веди. Только кто ж тебе сказал, что я кудесник? И дорогой расскажи, кто этот твой Черный Бродяга. Чародей?

— Здесь совсем близко, только семьдесят семь ступенек, — бормотал Жесткая Шерсть, семеня вниз по ступеням, завивающимся нисходящими кругами, с такой быстротой, точно дело было светлым днем. — Мы же не народ рудокопов, чтобы забираться в землю на четыре сотни саженей! Мы — брауни, и других таких пивоваров и медоваров, господин Зорко, вы не сыщете, хоть обойдите все леса и холмы на сто верст вокруг…

Зорко с трудом успевал за человечком и уже плохо видел ступени, потому что Жесткая Шерсть, увлекшись, убежал вперед, как вдруг ступени кончились и они оказались в освещенном чертоге, где и вправду собрались десятка четыре таких же брауни, как и Жесткая Шерсть, только лица и глаза у них отличались. И действительно, никого старше Жесткой Шерсти Зорко здесь не увидел, хотя и говорливому знакомцу его никак нельзя было дать пятьсот лет.

Чертог освещался множеством стеклянных сосудов, наполненных мучнисто-белой жидкостью, слои которой непрестанно перемешивались, что было заметно по струящимся белым волокнам и комкам некого вещества, плавающим в этой жидкости. Снизу, под каждым сосудом, стояла жаровня.

Посредине чертога, все убранство которого составляли простые скамьи, расставленные вдоль стен, в окружении галдящих вразнобой брауни стоял худощавый, но жилистый человек, ростом едва ли выше Зорко и, несомненно, постарше его. Черные когда-то волосы его теперь стали пегими и над высоком лбом с глубокой морщиной сильно поредели. Одет он был в длинную красную рубаху и синий плащ. Что-то показалось Зорко знакомым в тонких чертах его лица, но разглядывать гостя брауни долго не пришлось. Жесткая Шерсть схватил венна за руку и вместе с ним решительно протолкался сквозь толпу своих не слишком почтительных к старшему королевскому пивовару родственников.