Зорко знал, что значит пахнуло жаром в лицо: знал он и жар костра, и жар печи, и жар кузни, и даже огонь пожара. Но теперь не просто жаром, а настоящим огнем обдало не только лицо, но и все тело! Хотелось отвернуться по привычке, как отворачиваются от костра или печи, но отворачиваться было некуда! Особенно же хотелось закрыть глаза, но и этого никак нельзя было делать: вздыбленное дерево, проломы в палубе и пропасть меж двумя столкнувшимися кораблями — все эти препятствия грозили гибелью при малейшей неосторожности. Зорко чувствовал, что опалил брови, бороду и ресницы, чувствовал, как обгорают волосы, не убранные под шлем, и понимал, что сейчас займется плащ, которым он прикрывается. Оставался один выход — скорее вперед, и Зорко спешил, как мог!

Наконец он пробрался на нос и, отбросив уже тлеющий плащ, ухватившись за планку фальшборта, перемахнул через двухсаженную препону, разделявшую корабли. Внизу, сквозь нагромождение вывороченных бревен и ломаных досок, была видна черная вода.

Едва оказался Зорко на чужом корабле, как тут же должен был упасть ничком: маленькое, но тяжелое копье-дротик просвистело как раз там, где мгновение назад была грудь Зорко. Уже грохнувшись на палубу, Зорко понял, что не захватил с собой щит и теперь становился уязвим для любой слабо пущенной стрелы, копья или даже длинного меча. Сражаться без щита и остаться невредимым, как Бьертхельм, венн покуда не умел, да и не шибко надеялся научиться.

— Щит ему дайте! — тут же услышал он все тот же голос — страшный голос кунса Сольгейра. «Из железа он сделан, что ли?» — вдруг подумалось венну, когда, больно хлопнув его по обожженной жаром спине, свалился на него прилетевший откуда-то круглый щит. Мысль Зорко относилась, понятно, не к щиту, а к кунсу сегванскому.

Далее, впрочем, размышлять не пришлось. Кто-то, перепрыгнув через лежащего Зорко, схватился с кем-то на мечах, потому как звон раздался над самым ухом у венна. Лежать больше было нельзя. Осторожно перекатившись на левый бок, Зорко подтянул к себе щит и, просовывая руку в лямку, заодно осмотрелся.

Снова шел бой, жестокий и беспощадный. Сегваны, вопреки всем свалившимся на них бедам, ухитрились не рассыпаться, но удержать строй. Теперь, стоя щитом к щиту, они могли довольно успешно удерживать небольшой участок палубы, отвоеванный ими при таране. Зорко свалился прямиком под ноги дерущимся, и оказавшемуся над ним сегвану, тому самому, что прикрывал Зорко щитом при лучной перестрелке, пришлось строй нарушить и сражаться одному сразу с двумя или тремя противниками. Венн, увидев такое, мигом вскочил и, вытащив меч, вклинился меж своим защитником и воином слева. Подставив щит под рубящий удар, направленный в основание шеи, Зорко в ответ коротко и хлестко ударил клинком по кисти мана, собиравшегося было подрубить ноги у его соратника, имени коего Зорко пока не знал.

Стеганая перчатка с нашитыми на нее пластинами не выдержала острой тяжелой стали, и раненая кисть выронила оружие. Должно быть, меч Зорко сильно ранил мана, и тот — венн успел увидеть его лицо, узкое и смуглое, пропеченное солнцем, — глянул на Зорко с ненавистью бешеного зверя и спрятался за спины других манов. Враги были, как казалось Зорко, все похожи на первого его неудачливого супротивника — Намеди: высокие, стройные, жилистые, поджарые, узколицые, с тонким крючковатым носом и большими, глубоко сидящими глазами. И взгляд у всех был тяжелый, сверлящий. Ни дать ни взять — волки-оборотни! И теперь, когда большинство из них были в масках — пускай в самых разных, — Зорко думалось, что под каждой скрывается не человеческое лицо, а мохнатая волчья морда и оскаленная пасть. Только глаза у этих волков были злобные по-человечьи!

Манов было раза в три больше, чем сегванов. И когда бы люди кунса Сольгейра не вынесли уже двух страшных схваток — первую, когда рвались на абордаж, и вторую, когда отбивались от абордажа уже на чужом корабле, — и были свежи, вряд ли бы даже такое превосходство манов в силе смогло бы остановить северных воителей. Конечно, и маны уже поучаствовали в битве, и многие из них были ранены, но все же они не рубились столько без перерыва, и не надо было им сидеть на веслах — все за них делали рабы-гребцы.

Сегваны держали строй, но маны наседали. Бьертхельм и сам Сольгейр одни сражались так, точно бой едва начался. Все прочие, не исключая и Зорко, могли лишь обороняться, держать строй и только изредка пугать врага резким и коротким броском вперед. И помощи ожидать, как тогда в Лесном Углу ждал своих кунс Хальфдир, не приходилось. И Сольгейр не мог теперь в одиночку пойти на целый строй, как сделал тогда Хальфдир. Был бы в этом строю принц Паренди, как тогда боярин Прастен, и прижми Сольгейр этому волчьему принцу меч к горлу, может, и остановились бы маны. А так любые подвиги Сольгейра обернулись бы ничем. Знал это кунс и потому бился в одном строю со своей дружиной.

Зорко уже оглох от стонов, криков, скрежета, звона и лязга. От гари и жара перехватывало дыхание. Пот заливал глаза, и все виделось будто сквозь марево. Только руки и тело работали так, будто их кто отделил от существа Зорко и управлял теперь его членами, не спрашивая хозяина. Привыкший к долгой ходьбе или бегу на охоте, тяжелой работе в поле и ремеслу, венн и не подозревал, сколько он может выдержать. И выручали, ой как выручали те уроки с более тяжелыми против обыкновенного мечами, коими заставляли заниматься всех юношей в печище. Как ни давно ушла с веннской земли последняя война, а память рода, хранимая матерями, была жива: помнился в неизведанных глубинах душевных тот разгром, когда уцелела лишь одна, поднявшая род от Серого Пса-предка, и не желалось вновь такого детям и внукам. Вот и умел каждый венн, будь он сызмальства приучен к пашне и пажити, держать в руках боевой меч и оградить от разбоя и надругательства себя и семью.

Зорко ранили, и он видел, как кровь проступает на разрезанной правой кольчужной рукавице, видел, что и предплечье на кольчуге порвано, и оттуда сочится красная густая влага, и что от плеча течет, пропитывая рубаху, нечто липкое. Сколько ран нанес он своим противникам, венн упомнить не мог. Помнил лишь, что маска перед ним менялась трижды: сначала была с рисунком волка — куда ж без него! — потом выпуклая, как кабанье рыло, а теперь и вовсе смотрел на него чешуйчатый мерзкий змей неизвестной породы, должно быть, в землях манов обитал такой. Уж лучше была б это настоящая гадюка из веннских болот: каждый венн, и Зорко тоже, знал заговор против змеи, чтобы та ушла и не жалила.

Зорко отвел очередной удар змеиной маски, когда сверху раздался истошный вопль на пронзительном и полным шипящих и свистящих звуков манском наречии. Орал наверняка человек, сидящий на верхушке мачты и следящий за горизонтом. Что он там увидел, Зорко понять не мог.

— Храмнсдальг! О чем он кричал! — прозвучал над битвой властный голос Сольгейра.

— Корабль на горизонте! — прохрипел что есть силы сосед Зорко справа, тот самый его защитник и спаситель, хорошо знавший Аша-Вахишту.

Дозорный на мачте снова завопил, на сей раз еще истошнее и пронзительнее. Маны в ответ дружно завыли, точно и впрямь стая волков, и с удвоенной силой обрушились на сегванов, будто их кто-то плетьми огрел или подпалил сзади их волчьи хвосты.

— Что за… — загремел Сольгейр, желая узнать, что за корабль узрел там ман, но закончить вопрос не сумел.

Волна, случившаяся вдруг выше обычных, подняла сцепленные корабли и ухнула их вниз, а потом снова вздыбила и снова ринула. Раздался скрежет, треск, скрип, и корабль, на котором сегваны шли на таран, расцепился с бариджей, где они теперь вели бой, и стал стремительно тонуть. В борту же судна, подвергшегося тарану, теперь открылась огромная пробоина, раньше закрытая носом тонущего корабля. Вода хлынула туда бесшумно, но неостановимо, и Зорко сразу заметил, как палуба под ногами кренится и оседает.

Строй рассыпался как с одной, так и с другой стороны. На свое счастье, Зорко, попятившись к носу, оказался рядом с Труде, Храмнсдальгом и еще двумя сегванами. Сгрудившись вместе, они встали друг к другу спинами и вновь не дали манам перерезать себя поодиночке.