Круглолицый наконец повернулся в сторону своих подчиненных (отчего-то было понятно, что именно он здесь главный) и отдал одному из них короткое распоряжение. Тот молча кивнул, остальные расступились, пропуская его к столу. И я увидела наконец, что именно разглядывал там Корнет перед самым прибытием милиции. Это был всего лишь смятый комочек серебряной бумаги, в какие обычно заворачивают маленькие шоколадки. Парень, получивший распоряжение от круглолицего, протянул руку, затянутую в тонкую, почти невидимую резиновую перчатку, и, нагнувшись, поднял этот кусочек фольги, после чего задумчиво уставился на наш стол, уставленный почти нетронутыми закусками.
Очевидно, наблюдательный Корнет потому и заинтересовался оберткой от шоколадки, валявшейся под столом, что провел этот сравнительный анализ еще до появления следственной группы. Никаких шоколадок на нашем столе не было. Из сладкого присутствовала лишь коробка ассорти, конфеты в которой покоились в обычных гофрированных бумажках. Вся остальная закусь была взята под водку, две бутылки которой красовались рядом с почти опорожненной бутылкой шампанского и слегка початой полулитровой «Лидией»… Роковая «Лидия», любимое Милкино вино, была заказана ею дополнительно, поскольку водку Людмила не пила. Кажется, и деньги на последний в ее жизни напиток она вручила ребятам из собственного кармана, зная, что никто из нас употреблять это сладкое пойло не будет.
Молодой человек, извлекший из-под стола фольгу, все так же молча переглянулся со своим начальником, и круглолицый направился к нам. Оглядев нас, сиротливо жавшихся друг к другу, он слабо улыбнулся и заговорил. У него оказался завораживающе-вкрадчивый голос, наверняка действующий на всех без исключения подследственных как взгляд удава на кролика.
— Разрешите представиться, старший следователь районной прокуратуры Потехин Николай Ильич. Примите мои соболезнования.
Мы их приняли молча, только Анечка опять всхлипнула. Решительно этого не заметив, Николай Ильич продолжил:
— Не припомните, кто-нибудь приносил на ваши… э-э-э… посиделки шоколад?
Повисла тяжелая пауза. Непозволительно длинная, после чего мы дружно, не сговариваясь, замотали головами. Довольно глупо все это выглядело со стороны.
— И все же? — продолжал настаивать следователь.
— Никакого шоколада у нас вообще не было, — заговорил Василий, хмуро глядя в сторону. — Я знаю, потому что мы с Рудиком сами… сами все покупали, правда, Рудик?
Фотокор молча кивнул, пряча покрасневшие глаза.
— Что именно вы купили, если можно, припомните. — Голос Потехина действовал на меня уже не завораживающе, а раздражающе.
— Можно, — мрачно согласился Василий и поднял на следователя свои серо-голубые глаза, в которых плескалась вполне понятная тоска. — Во-первых, колбасу «Турист», потом две банки шпрот… Рудик, что еще?
— Хлеб, — прошептал несчастный Рудик. — Водку… два лимона, вино…
— Ну и конфеты, — завершил список Василий. — А Кирилл еще консервы притащил — печень трески и банку вон того перца… Все, кажется.
— Вы уверены, что в числе ваших приношений не было шоколада? — Потехин перевел мгновенно ставший тяжелым взгляд на Кирилла, одышливо пыхтевшего у меня над ухом: у бедного толстяка Калинина явно подскочило давление. Покосившись на него, я отметила, что не только лоб, но и вся рубашка у него мокрая от пота — неряшливо прилипла к довольно основательному пузу.
— Уверен, — пробормотал он, едва заметно вздрогнув. И зачем-то пояснил, пробормотав: — Понимаете, я шоколадки только в зарплату покупаю, детям… Больше никогда, ребята подтвердят… Конечно, уверен, у нас сейчас до получки еще дней десять…
Мне стало неловко и за Кирилла, неизвестно почему струсившего и поэтому выглядевшего виновным, и за остальных, по неясным причинам, — тоже.
— На стол накрывали мы с Милой, — заговорила я по собственной инициативе, преодолев горячее желание вообще впредь никогда не открывать рта. — Никакого шоколада среди продуктов не было. Я бы запомнила.
— Да? — Николай Ильич посмотрел на меня заинтересованно, и я выдержала его удавий взгляд, хотя, чего мне стоило под ним даже не моргнуть, знала только я сама.
— Да, — кивнула я как можно спокойнее. — И, не дожидаясь следующего вопроса, пояснила: — Я очень люблю шоколад и, когда ребята ушли в магазин, пожалела, что не заказала его к шампанскому, вообще не напомнила о сладком… Мужчины не всегда насчет этого могут сообразить.
— Но ваши посланцы сообразили? — усмехнулся Потехин.
— Сообразили, — подтвердила я, — но купили не шоколад, а ассорти, как видите.
— А вы случайно не обратили внимания, в процессе вашего… э-э-э… застольного общения никто не доставал из кармана или, допустим, из сумочки шоколадку?.. Этот вопрос не только к Марине… Вас ведь Марина зовут?
— Вершинина Марина Петровна, — отчего-то разозлилась я. — Старший корреспондент городского отдела… Никто никаких шоколадок в процессе, как вы выразились, застольного общения ниоткуда не извлекал! Дамские сумочки тут вообще ни при чем: мы с ними не ходим, туда бумаги не вмещаются… А наши портфели были от нас далеко, так же как и сумки у ребят… И какие могут быть карманы в такую жару? Вы же видите — все в майках, ну или в рубашках легких… Кроме того, никакого «застольного общения» толком не было, не успели…
На этом месте я споткнулась, не в силах заговорить о том, до какого именно события мы не успели начать наши посиделки по-настоящему. И мой взгляд инстинктивно нашарил среди внимательно затихших незнакомых людей Григория. Совсем как в те годы, когда у него одного я искала защиты от всех своих бед, проблем, неприятностей… и — находила. И к моему изумлению, когда наши глаза встретились, он впервые за последние месяцы не облил меня ни холодом, ни яростью, ни с трудом сдерживаемым возмущением, а действительно ринулся на помощь, как в старые добрые времена…
Я еще переваривала ошарашенно то тепло и чуть ли не нежность, которые полыхнули во взгляде моего бывшего мужа, когда он заговорил — уверенно и спокойно:
— Вы, Николай Ильич, вполне можете доверять Марининому свидетельству, она весьма наблюдательна и не склонна к фантазиям… К тому же они с Людмилой очень близки… Были.
На последнем замечании голос Грига все-таки дрогнул. Но цели своей наш главный достиг: Потехин счел за благо оставить в покое и меня, и остальных, вернувшись к кучке своих коллег, как раз в эту минуту, очевидно, завершивших суету возле тела той, что еще недавно и впрямь была моей единственной, лучшей подругой… Не только я, но и остальные изо всех сил старались не смотреть туда, где лежало теперь ее тело, после того как аппаратура была свернута и прибывшие расступились.
Спустя минуту или две, которые все провели в молчании, дверь отдела распахнулась и на пороге появились двое в белых, не первой свежести, халатах, с носилками… Удивительно оперативно тогда сработали профессионалы. Я невольно опустила глаза; Анечка снова заплакала, прямо над моим ухом тяжело засопел Костя… Потом не хлопнула даже, а грохнула входная дверь отдела: Людмила, которая была не просто самой, если так можно выразиться, живой среди нас, но буквально брызжущей этой особой, неиссякаемой жизненной силой, Милка, которая — я-то это знала! — еще несколько часов назад видела свое не только ближайшее, но и самое отдаленное будущее в сияющих, феерических огнях, навсегда покинула контору…
Удар двери подействовал на нас на всех подобно взрыву, словно именно он сделал случившееся реальностью. Анька уже выла в голос, кто-то из ребят, кажется Коля, сгреб ее в охапку, пытаясь предотвратить еще одну бабскую истерику, тоненько и как-то тоже по-бабьи заскулил Рудик… Я внезапно почувствовала, что задыхаюсь, и, судорожно глотнув ртом застоявшийся, несмотря на работающий кондиционер, воздух, вновь наткнулась взглядом на Григория. И прокляла себя за то, что в такое мгновение оказалась способной пусть на секунду, но ощутить в душе чуть ли не восторг оттого, что не ошиблась. В его глазах, устремленных на меня, действительно плескались почти позабытые мной тепло и тревога.
