— Спасибо тебе огромное! — рявкнула я.

— Кушай, пожалуйста! — не остался в долгу Корнет. — Ха!.. Похоже, Григ поступил правильно, тебя, я вижу, это до сих пор бесит…

Некоторое время мы с ним молча зло смотрели друг на друга и, если б это зависело только от меня, наверняка бы поссорились. Но на Оболенского бренди, по счастью, не оказало столь примитивного воздействия, как на меня.

— Ладно, Мариша, — неожиданно ласково улыбнулся мой собутыльник, — давай-ка лучше оставим все опасные воспоминания о прошлом. Если не ошибаюсь, мы ехали сюда, чтобы обсудить наше не менее опасное настоящее…

— Оставим мертвым хоронить их мертвецов, — мрачно пробормотала я, уступая Корнету, но, как мне казалось, не теряя при этом достоинства.

— Молодец, образованная девочка, — похвалил он и действительно перешел к нашим сегодняшним печальным обстоятельствам, не забывая пополнять рюмашки. — Во-первых, что касается тебя. Думаю, твои страхи, детка, пустые… Если Милка и подозревала, то есть знала о твоей ненависти к ней, вряд ли она отразила это в дневнике. Во всяком случае, в последних ее записях данная тема отсутствует целиком и полностью… Николай успел при мне просмотреть по диагонали довольно приличную часть Милкиных пометок, разумеется с конца.

По-настоящему я расслышала только насчет Потехина, ибо сказанное Корнетом о мучениях моего бывшего мужа было для меня в тот момент настолько оглушительной и — что греха таить? — важной новостью, что на самом деле ни о чем другом говорить и думать не хотелось… Даже о Милкиной гибели. Даже о том, что послезавтра нам предстоят ее похороны. Наше же с Корнетом вялотекущее расследование почему-то и вовсе потускнело в моих глазах…

— Записки?.. А-а-а… Ну да… Слушай, а он что, действительно тогда того… Переживал?..

— Марина, соберись! — Корнет нахмурился. — Ты что, детка, опьянела от этих трех капель? Ну-ка быстро жри!

Оболенский пододвинул мне под самый нос единственную имевшуюся на столе тарелку с закусоном: наспех нарезанными сыром и колбасой, хлеба у него не оказалось — забыл купить.

— Дернул меня черт за язык насчет Грига! — искренне пожалел он, подозрительно вглядываясь в мою физиономию. — Заруби себе на носу: что было, то прошло! Между прочим, прошло целых три года назад… Въезжаешь?.. И собери, пожалуйста, остатки мозгов, потому что тучи над твоим отделом все-таки сгустились!

— Какие тучи? — Я изо всех сил старалась не терять нить разговора, одновременно пытаясь вспомнить, сколько рюмашек бренди успела осушить, да еще на голодный желудок: из-за обыска мой сегодняшний обед, так же как и обед следаков, состоял из нескольких жестких бутербродов и стакана кока-колы. За тем и другим Потехин где-то в середине дня сгонял своих мальчиков.

— Возможно, грозовые! — упорно гнул свою линию Оболенский. — Между прочим, Милка в этом своем дневнике не эмоциям предавалась, как ты предположила, а в основном вела деловые и финансовые записи… Слушай внимательно! У нее в конце тетрадки целая таблица с фамилиями и суммами, помеченными датами…

— Зачем? — Я с усилием зафиксировала взгляд на сердитом лице Корнета.

— Пока неясно, но прояснится, я думаю, довольно скоро… Важно другое: имена твоих Василька с Колькой в левой колонке встречаются аж пять раз! И суммы напротив стоят очень и очень… А последний то ли взнос, то ли заем, то ли их, то ли ее собственный, всего восемь дней назад…

— К-какой заем?..

Корнет прикрыл на мгновение глаза, и я сжалась в предчувствии очередной гадости, которую он наверняка собирался произнести. Но ничего подобного не последовало. Должно быть, Оболенский наконец сообразил, что к его роскошному бренди я причастилась по всем правилам христианства — на голодный желудок. И виноват, следовательно, он сам: раньше надо было думать… В конце концов, кто из нас старше и умнее?

В следующую минуту передо мной, по-моему сам по себе, возник старинный, прямо-таки реликтовый телефонный аппарат из черного чугуна… Точно чугуна, потому что трубка, когда я за нее взялась, никак не хотела отрываться от торчащих рожками рычажков. Такая она была тяжелая.

— Немедленно звони домой и ври, что остаешься ночевать у подруги! — распорядился Оболенский голосом злого папаши. Я глупо хихикнула и снова поинтересовалась:

— Зачем?

— Потом расскажу, — терпеливо пообещал Корнет. И помог мне оторвать от аппарата чугунное чудище, после чего сам набрал мой домашний номер.

— Это я! — сообщила я весело в ответ на тетушкино встревоженное «Да?!».

— Марина! — Лилия Серафимовна явно всполошилась. — Ты где?

— Тут…

— Скажи — у подруги! — прошипел Корнет.

— У подруги! — послушалась я. — Остаюсь ночевать у подруги!

— Марина, тебе обзвонился твой бывший… У какой подруги?! Ты что, пьяна?!..

— В лохмотья, — по-прежнему весело согласилась я и тупо повторила: — У подруги…

— Мариночка, как зовут твою подружку? — теперь тетушка говорила нежно и ласково.

— Подружку зовут: Корнет Оболенский, налейте вина!.. — сказала я и положила трубку на рычаг.

— Тяжеленная, — пожаловалась я Корнету, взиравшему на меня с молчаливым бешенством. — Не могу ее больше держать.

Момент, когда он ухитрился бросить на диван подушку и плед, в моем сознании не запечатлелся, поэтому я удивилась и умилилась одновременно, увидев мое предполагаемое ложе застеленным.

— Кр-расота, — поделилась я своей радостью вслух. — Диван, на котором спал прадедушка Ленин!

Оболенский издал звук, не переводимый ни на один человеческий язык, а на меня вдруг напала подозрительность, и я выдавила из себя вопрос, за которым стояла отнюдь не забота о хозяине:

— А где будешь спать т-ты?..

Корнет наконец дал волю своему разочарованию во мне, заявив, что пьяных девочек по имени Марина он не ест, что даже в трезвом состоянии они в его меню не входят категорически… Он говорил еще что-то, но я его уже не слышала: добравшись до ленинского дивана, я, едва успев сбросить туфли, провалилась в небытие.

Я никогда не верила людям, утверждающим, что с бодуна они якобы совершенно не помнят того, что вытворяли накануне. Правильно не верила! Когда наутро сознание вернулось ко мне благодаря сердитому голосу Корнета, разговаривавшего с кем-то по телефону, и вчерашний день, и наши посиделки с Оболенским мгновенно всплыли в моей памяти со всеми удручающими подробностями. Естественно, плюс свинцовая боль в затылке и кошачий привкус во рту…

Слегка приоткрыв глаза, я обнаружила маячившую передо мной спину Виталия и немедленно закрыла их снова, решив сделать вид, что все еще сплю… В конце концов, встретить вполне заслуженный позор на трезвую голову и с открытым забралом никогда не поздно. А так, глядишь, выгадаю время и соображу, как именно себя вести, когда «проснусь»… Может, действительно сделать вид, что ничего не помню? Мысленно отложив неприятный момент, я прислушалась наконец к разговору, который вел с неизвестным собеседником хозяин берлоги. Тем более что по мере общения он неуклонно повышал голос и не услышать его было просто невозможно.

— Ты, должно быть, спятил! — сердито сказал Корнет. — Как я мог отправить ее домой в таком виде?! Да не просто пьяная — невменяемая… Это она-то не пьет? Ну, мой милый, плохо же ты… Ну, значит, нажралась за отсутствием опыта… Черт с тобой, приезжай!..

Антикварная трубка грохнула по аппарату, а я затаила дыхание, ничуть не сомневаясь, что Корнет в данный момент пристально разглядывает мою персону, пытаясь определить глубину моего погружения в сон… Господи, а с кем же это он разговаривал по телефону? И правильно ли я поняла, что некто… кто-то… едет сюда?! Не кто… кто-то… Не может быть!.. Господи, нет…

— Марина? — тихо окликнул меня Корнет.

Вероятно, разволновавшись, я невольно себя выдала, шевельнувшись или слишком крепко для действительно спящего человека зажмурившись… Пусть, однако, еще докажет, что я не сплю и все слышала! И я, слегка застонав в ответ, перевернулась лицом к стенке, спиной к Корнету, После чего засопела как можно убедительнее.