— «Прекрасной»?.. — пробормотала я растерянно. Потому что предположение Валентины Петровны было неожиданным и, на мой взгляд, не лишенным оснований.

— Ну это я так просто сказала, — слабо улыбнулась она. — Хотя точнее было назвать ее «таинственной»… Словом, Мариночка, всем нам — и Рудику, и Кириллу вон тоже — эта история кажется крайне неправдоподобной, отдающей явным художественным творчеством… К тому же эта мифическая дама, по словам мальчишки, была «вся в черном»… Впрочем, на кладбище это вполне естественно.

— Мальчишка мог все это придумать и не сам, а с чьей-то подачи, — заговорил Калинин. — Как раз того самого заинтересованного лица, о котором упоминала Валентина Петровна, состряпавшего венок…

— То есть убийцы, — завершила я его мысль. — Тетя Валя, а Потехину вы о своих сомнениях сказали?

— Зачем? — Она слегка пожала плечами. — Если он убежден, что мальчик не лжет и ничего не придумывает, переубедить его все равно не удастся, напрасный труд!

— То есть как это — зачем? — разволновалась я. — А если вы действительно правы? Если пацан и впрямь прикрывает убийцу?.. Ведь тогда он тоже в опасности!

— Кто? — тупо поинтересовался Рудик.

— Мальчик, кто же еще?! Господи… Вы что, никогда в жизни детективов не читали?.. Просто не слышали о том, что психика человека, совершившего убийство, меняется, и, нарушив впервые заповедь «не убий», он, один-единственный раз преодолевший этот барьер, в дальнейшем будет это делать без колебаний — едва почуяв опасность… Если мальчишка действительно кого-то покрывает и покамолчит, убийца, явно не дурак, прекрасно понимает, что рано или поздно тот может проколоться, хотя бы случайно!

Внимательнее всех слушал меня, по-моему, Калинин. Во всяком случае, он оказался единственным человеком, прореагировавшим на мои слова настолько непосредственно, что я почти простила ему «близнецов».

— Немедленно звони Потехину! — вскочил Кирилл со стула. И, по-бабьи всплеснув руками, выдохнул: — А вдруг… Вдруг уже поздно?!

Возможно, все дело было в том, что Калинин, единственный среди нас, и сам являлся отцом. Рудик, например, сидел не шелохнувшись, только вопросительно переводил взгляд с одного лица на другое. Тетя Валя по-прежнему оставалась самой невозмутимой.

— Да успокойся ты, Кирилл, — слегка поморщилась она.

— То есть как это…

— Мариночка просто начиталась тех самых детективов, о которых упоминала, — покачала головой Валентина Петровна. — К тому же милицейские и сами все-таки, вероятно, учитывают подобный вариант… Чем меньше мы с вами будем вмешиваться в следствие по собственной инициативе, тем скорее во всем разберутся профессионалы и все станет на свои места.

— Прикиньте, тетя Валя, — возразила я, — если они не найдут убийцу?.. Скорее всего, так, видимо, и будет! И что тогда?..

— Послушайте, как же, если мальчик действительно в опасности? — не унимался Калинин. — А мы тут порассуждали с вами, да на том и успокоимся, а пацан…

— В самом деле, Кирилл, помолчи немного, — внес предложение Рудик. — Я согласен с тетей Валей: если опасность и существует, Маринка ее здорово преувеличивает… Марин, честное слово, это же не какое-нибудь кино, а…

— И я о том же! — И тетя Валя, и Рудик начали меня раздражать своим единодушием. И, не слушая больше развернувшуюся вокруг дискуссию, я потянулась к телефону, напрочь позабыв, что сама же его и отключила за несколько минут до появления коллег. Пришлось мне снова выбираться из-за стола, поскольку дотянуться до розетки сидя не представлялось возможным. Но едва я воткнула вилку на место, как аппарат разразился трескучей трелью. Вернувшись к столу, я раздраженно сорвала трубку:

— Да?!

— Привет, детка. — Это был Корнет. — Ты чего такая злая?

— Я не… Виталик, ты так вовремя позвонил! — Мое раздражение сменилось искренней радостью. — Слушай, у нас тут возникла одна мысль…

— У кого это — у вас?! — Теперь раздражение звучало почему-то в его голосе.

— У нас… — слегка растерялась я. — У меня тут тетя Валя с Рудиком и Калинин как раз сидят…

— Слушай меня внимательно! — жестко прервал мое бормотание Оболенский. — Убедительно тебя прошу ни в какие рассуждизмы, особенно по поводу следствия, ни с кем из перечисленных персонажей не вступать!

— П-почему?.. — От изумления я даже заикнулась.

— Отвечаю: по кочану!

— Ну знаешь…

— Постарайся как-нибудь аккуратненько выпроводить дорогих коллег, я буду в конторе примерно часа через полтора, слышишь?

— Может, ты все-таки выслушаешь меня?

— Весь внимание! Только коротко и по сути!

Я, как могла сжато, изложила ему тети-Валино предположение и нашу с Кириллом тревогу, так и не разделенную ни Валентиной Петровной, ни Рудиком.

Честно говоря, я была почти уверена, что, в отличие от них, Оболенский прореагирует должным образом. Однако особого энтузиазма он тоже не проявил.

— Вы разговаривали только об этом? — поинтересовался Корнет. — Надеюсь, о наших делах ты там ничего не брякнула?

— Интересно знать, за кого ты меня принимаешь?! — обиделась я.

— За Марину Петровну Вершинину, — заверил он. — Ладно, передай тете Вале, что я сегодня же переговорю с Потехиным насчет мальчика.

И, довольно-таки ядовито хихикнув, добавил:

— А своему любимому толстячку посоветуй озаботиться собственными проблемами: у Милки оказался личный адвокат, объявившийся сегодня в прокуратуре… Как думаешь, для чего?

— Представить не могу, — заверила я Корнета.

— Да, Милка — человек непредсказуемый… была, — вздохнул он по ту сторону провода. — Вообрази, она еще пять лет назад составила завещание…

— Как это? — изумилась я. До сих пор мне казалось, что завещания составляют и вправду исключительно в романах, причем тоже исключительно зарубежных… У Агаты Кристи, например, всевозможные завещания сплошь и рядом становятся причиной убийства…

— Так это, — ответил Корнет. — Все свое движимое и недвижимое имущество, разумеется и квартиру, Милка оставила сыну… Можешь обрадовать нашего толстячка…

— Ну и ну! — Я покосилась на Калинина, пристально наблюдавшего (впрочем, как и остальные) за ходом моего телефонного общения с Корнетом. И тут же вспомнила: — Ты же сам говорил, что он вне подозрений?..

— Не будь дурочкой, Маринка, у него, между прочим, еще и супруга есть… Ты ее когда-нибудь видела, кстати сказать?..

— Нет, только слышала…

— Ну вот… Ладно, до встречи, в начале которой надеюсь застать тебя одну!

Оболенский повесил трубку, как всегда, первым, а я задумалась — по-прежнему под перекрестным огнем взглядов всех собравшихся в кабинете.

— Это был Корнет? — не выдержал моего молчания Рудик.

— Угу… Насчет мальчика и Потехина он разберется сам… Кирилл, — я повернулась к слегка вздрогнувшему на мой оклик Калинину, — слушай, ты, как хороший муж и отец, случайно не носишь в бумажнике фотографии своего семейства?..

— Я?.. — Калинин тут же покраснел. — А почему ты об этом спрашиваешь? Что… Что случилось?! Что еще там случилось?!..

Он снова вскочил, уставившись на меня, словно на своего кровного врага.

— Успокойся, ничего плохого не случилось! — разозлилась я на моментально перетрусившего Калинина. — Считай, что меня замучило любопытство, хочу глянуть на твоих родных и близких собственными глазами… Так носишь ты с собой снимки или нет?

— Я не ношу… — недоумевающе пробормотал Калинин. — Они у меня в отделе, на столе стоят… Да зачем это тебе?!

Я сообразила, что возник хороший повод выполнить просьбу Корнета и избавиться от своих посетителей. Поэтому не стала посылать за карточками Кирилла, а, поднявшись из-за стола, отправилась в отдел писем сама. Из всех заведующих Калинин единственный не был обладателем собственного кабинета. Его стол, отгороженный от подчиненных стеллажом, стоял в общей с ними комнате. Естественно, и тетя Валя, и Рудик потянулись за мной следом, и в «письма» мы ввалились всей компанией. Последним шел сам хозяин стола. Поэтому к моменту, когда он достиг цели, я уже стояла возле окна, с интересом и облегчением разглядывая семейную фотографию Калининых.