— Малыш, я чувствую по голосу, что ты до сих пор не раскаялся в содеянном.

— Что правда, то правда.

— Ладно. Как любит выражаться мой старший сержант — выпущенную пулю не вернешь.

— Философ с армейской выправкой.

— Зато ты — сугубо гражданская личность. Скажи мне, как твоя мегера про твое безобразие узнала? Неужели сам проболтался?

— За кого ты меня принимаешь? Просто я стал жертвой научно-технической революции, а вернее, — продвинутых технологий.

— Как это?

— Ну… моя спелеологиня, оказывается, испытывала дома микровидеокамеры для записи половой жизни летучих мышей.

— Умора! Получается, камера зафиксировала сношение гуманоидов, а не рукокрылых.

— Что зафиксировала, то и зафиксировала.

— Представляю, сколько можно было содрать за эту запись с охотницы за белыми черепами.

— Ну нет, Аида никогда не опустится до шантажа.

— Замариновать в пещере любимого мужа, по-моему, хуже любого самого наглого шантажа.

— Любимого, говоришь… Думаю, это мне урок за то, что женился, не проверив подлинность чувств избранницы.

— Эх, Малыш, да это и невозможно. Ты не представляешь себе, как гениально женщины изображают любовь, — одни ради денег, другие ради желанного ребенка, третьи… да всего и не перечислить. К примеру, чтобы забыть предыдущего любовника.

— Вот у меня как раз последний случай. Он был мастером затяжных прыжков… и не мог осчастливить Аиду из-за своего прочного семейного положения. А когда парашютист разбился, Аида с отчаяния пошла за меня. Если бы я тогда не купился на ее энтузиазм с вампирами… Понимаешь, мне показалось, что если она так влюблена в этих уродливых созданий, то уж меня, обладателя среднего возраста, среднего телосложения, среднего дохода и среднего интеллектуального коэффициента, полюбить для нее не составит никакого труда.

— Возможно, если бы ты перемещался от унитаза к унитазу посредством перепончатых крыльев…

— А вместо тактовых помп интересовался бы извлечением из людского организма свежей крови.

Вновь наступила пауза.

Оба представляли, как спелеологиня, обнаружив крамольную запись, просматривает отвратную скачку.

— Знаешь, Малыш, ты, конечно, можешь рассердиться и вновь оставить меня одну, но я скажу честно…

— Старший сержант тебе по-прежнему дорог?

— Нет. Это касается тебя, а не меня.

— Весь внимание.

— То, что твоя начальница воспользовалась служебным положением, тебя нисколько не оправдывает…

— Зато я убедился в отсутствии у себя расистских предрассудков.

Беретта трижды глубоко вздохнула и тихо сказала:

— Я бы тоже тебе не простила кувыркания с любовницей в собственной постели.

Но ссоры, даже минутной, не получилось.

Малышу все больше и больше казалось, что в отличие от продуманного и тщательно разработанного Аидиного плана, военная операция, спонтанная и толком не подготовленная, должна иметь изъян, которым можно воспользоваться для спасения.

— Беретта, оставь все женские эмоции и сосредоточься на главном.

— На тебе?

— Нет, на подробном воспоминании последних часов перед «Бездонной глоткой».

— Но я ничего практически не помню.

— Начни хотя бы с того момента, как старший сержант обнаружил твоего механического друга.

— Он тут же потребовал признания.

— Вибратор промолчал, а ты раскололась?

— Когда у виска дуло пистолета, ненужные слова выскакивают сами.

— А он мог бы на курок нажать?

— И сесть на электрический стул.

— За ревность много не дают. Убийство в состоянии аффекта.

— Если бы он приревновал меня, скажем, к древнему старичку или даже шимпанзе, суд бы его понял. Но за вибратор старший сержант получил бы высшую меру.

— В особенности если бы судьей оказалась одинокая женщина… Получается, он это осознал и обратился за решением проблемы к индейцу?

— Ты угадал. Старший сержант врезал мне хитрым ударом, и я моментально потеряла сознание. А когда очнулась, индеец уже науськивал друга на пещеру. Я долго лежала, прикидываясь, что по-прежнему без сознания.

— Индеец, конечно же, упирал на обычай своих предков.

— Не только. Он доказывал мужу реальную возможность избежать уголовного наказания в случае обнаружения моего тела. Мол, я одна приехала погостить в резервацию к его отцу-шаману и по глупости спустилась в «Бездонную глотку». Они еще рассчитывали, сколько я протяну без еды и воды.

— Что, собирались сообщить о твоем исчезновении, когда ты уже будешь в коматозном состоянии?

— Вряд ли. Еще ночью они оба должны были вылететь в Афганистан к месту постоянной дислокации. На год.

— Да, точный расчет. Если кто-то и спохватится, что ты исчезла, то подумают, что уехала к мужу.

— Еще индеец расхваливал эффективность древнего шаманского отвара из грибов, который отключает человека почти на сутки.

— Значит, они тебя угостили сонным пойлом, а потом наверняка загрузили в машину и отвезли в резервацию.

— Да. А доказать, что я очутилась в пещере не по своей воле, практически невозможно.

— А если патологоанатомы найдут следы грибного отвара?

— Ну спасибо за оптимистический прогноз!

— Но ведь это действительно может помочь раскрытию преступления!

— А шаман скажет, что я специально нахлебалась запретного напитка для получения кайфа.

— Ладно, оставим уголовно-криминальную казуистику. Лучше скажи вот что — они были выпившие?

— Когда я еще была в сознании — нет. Но, думаю, прежде чем спустить меня в пещеру, изрядно набрались. Трезвому старшему сержанту явно не пришло бы в голову оставить любимой жене всего одну спичку.

— Логично… А как ты предполагаешь, твой муженек, очухавшись, мог бы вернуться за тобой?

— Вполне. Но ему не дадут это сделать.

— Индеец?

— Да, он самый.

— Теперь они до конца дней повязаны еще и ликвидацией тебя.

— Но, Малыш, мы же еще живы?!

— Что да, то да.

Помолчали.

— Знаешь, Малыш, как хорошо, что ты не моряк.

— Из всех плавательных средств я предпочитаю доску для серфинга.

— И не пожарник.

— Лет до семи я мечтал о блестящей каске, брандспойтах и вое сирен.

— Как хорошо, Малыш, что ты не полицейский.

— Ловить преступников — не моя стихия. Джакузи, душевые кабины, биде, писсуары, унитазы — совсем другой коленкор.

— И не летчик.

— Зато я могу выдать высший пилотаж в дизайне.

— А тем более, не морской пехотинец.

— На убийство, даже санкционированное, я вряд ли способен. Однажды уложил из дробовика енота. Так потом целый год не мог избавиться от его предсмертного мутного взгляда и страдальческого оскала.

— Я тоже могу стрелять только в тире…

— Беретта, как я понял по перечисленным профессиям, ты теперь будешь как можно дальше держаться от любого, даже самого парадного мундира.

— Догадливый.

Помолчали. Потом Беретта вздохнула.

— Добрый ты, Малыш. Выходит, если мы выберемся отсюда, то твоя подлая супруга легко отделается.

— Мстить я в любом случае не собираюсь. Лучшая месть — это развод и вступление в брак с другой женщиной, более достойной, пусть и найденной в пещере.

— Для нее как спелеолога это будет невыносимо. А еще говоришь, что мстить не собираешься.

Помолчали.

— Малыш, иди ко мне.

— Опять?

— Но ты же хочешь?

— Может, побережем силы?

— А ты знаешь, почему я тебе позволила сразу?

— Испугалась, что я исчезну.

— Да, мне хотелось привязать тебя как можно прочнее.

— Тебе это удалось.

— Малыш, но я же не виновата, что у нас получилось все наоборот. Да, сначала люди влюбляются, а потом уж занимаются любовью. Но я не виновата, не виновата…

— Виновата темнота.

— Вот именно: этот проклятый мрак. Этот недвижимый воздух, эта невыносимая тишина…

— Тогда иди сюда.

— Ладно, только ты лучше просто лежи. Не сжигай драгоценные калории.