— Я устал молчать.

— Малыш, говори о чем угодно, только говори. Пока мы общаемся, мне совершенно не страшно. Каждое слово подтверждает, что ты рядом…

— Да уж, после одиночного скитания и бесконечного монолога, даже не удостоившегося слабого эха, будешь трепаться и трепаться.

— Малыш, а можно поинтересоваться, за что пострадал ты? Надеюсь, не за резиновую женщину?

— Не люблю суррогатов.

— Значит, твоя жена не ходит с шевронами старшего сержанта.

— Зато у нее имеется спецкомбинезон, каска с фарой и веревка с карабинчиками.

— Что, она у тебя работает в службе спасения?

— Нет, она жить не могла без пещер. И чем глубже, тем лучше.

— Значит, она поделилась с тобой самым дорогим?

Эта ее легкая ироничность, смягчающая невыносимость ситуации, все больше и больше нравилась Малышу.

— Еще как поделилась, еще как.

Малыш взял драматическую паузу. Но в разъединяющем собеседников мраке пауза по системе Станиславского превратилась в минуту молчания.

Беретта поторопилась прервать преждевременный траур.

— А тебя тоже доставили сюда в бессознательном состоянии? — спросила она все тем же слегка ироничным тоном.

— Нет, я пришел сам.

— Малыш, ты что, добровольно согласился на эту жуткую казнь?

— Поход в пещеру был подан как подарок на семилетие нашей свадьбы.

— Хорош подарочек.

Теперь Беретта взяла паузу. Ирония здесь была не совсем уместна.

— Я к этой дате подарил Аиде золотой медальон девятьсот девяносто девятой пробы.

— Ого.

— Специально ездил в самый престижный ювелирный магазин Нью-Йорка.

— Это который на Манхеттене?

— Да.

— Вот совпадение. Мой старший сержант заказывал там обручальные кольца из Парижа.

— Почему не из Амстердама?

— Потому что его первой любовью была французская шлюха с Монмартра… И во сколько тебе обошелся юбилейный медальон?

— В приличную сумму. Даже из-за этого пришлось взять самую тонкую из всех золотых цепочек.

— Ты хочешь сказать, что женушка обиделась на твою экономию?

— Увы, я схлопотал пожизненное заключение в «Бездонной глотке» не из-за золотой цепочки и даже не из-за изображения грации Аглаи на медальоне.

— Грация?

— Аглая на древнегреческом — это «блестящая». Самая красивая из семи граций — богинь красоты.

— Ох, эти девочки наверняка не страдали от лишнего веса.

— Они сидели на олимпийской диете из нектара и амброзии.

— А я бы сейчас съела два гамбургера.

— А я бы пять.

— Нет, лучше дюжину на двоих и еще столько же хот-догов. Тебе нравятся хот-доги?

— Я их переел в детстве. Мать не любила готовить, и мы с отцом питались тем, что производила ближняя закусочная.

— Но сейчас бы не отказался от парочки, а? Да еще с чесночным кетчупом, да с картошечкой фри, да с десертом из миндального печенья, обвалянного в сахарной пудре с цветными цукатами. А заесть все — большой шоколадной плиткой и свежим эклером, заправленным взбитыми сливками…

— Беретта! Хватит заниматься кулинарным мазохизмом.

— Наши воспоминания все равно им отдают, этим самым мазохизмом. Значит, ты подарил медальон, а тебе подарили ни много ни мало, а целый лабиринт.

— К тому же лабиринт, из которого практически нет выхода.

— Это почему же?

— Представь, над нами свод, до которого можно едва дотянуться. В своде — куполообразные ниши, до которых руки уже не достают. А в одной из этих ниш имеется отверстие, ведущее наверх, в тамбур, соединяющий туннель с тем колодцем, из которого можно выбраться на поверхность.

— Как все сложно устроено.

— Твой благоверный и индеец зря перестраховались, опоив тебя настойкой. Ты бы все равно без света не отыскала выхода.

— Но у нас есть спичка.

— Да, но ею надо воспользоваться, только находясь точно под тем местом, где в своде зияет дыра, ведущая наверх.

— И как определить это заветное место?

— Пока не знаю. Извел уже почти все банки тушеной свинины с бобами, выпил почти всю воду… И нисколько не приблизился к решению этой спелеологической загадки.

— Так значит, ты здесь давно?

— Ага, целую вечность.

— Бедненький. — Беретта прижала пещерного скитальца к упругим грудям. — И за что обрекают на такие муки?

— Долгая история.

— А ты кратко.

— Кратко не получится.

Малыш умолк.

Любому человеку рано или поздно приходится ворошить память, изрядно захламленную событиями.

Полная темнота не располагает к длительному молчанию.

— Будем продолжать откровенничать? — спросил Малыш, заранее зная ответ.

— Да, Малыш, добавь немного конкретных фактов.

— Пожалуйста. Был уикенд. За окном шел противный мелкий снег. Я смотрел по телевизору прямой репортаж о спелеологической экспедиции, в которой участвовала моя энергичная супруга.

— А я как-то пропустила эту передачу.

— И зря. По федеральному каналу показывали, как эти мужественные люди в касках готовились к спуску за сокровищами ацтеков.

— Много хоть нашли?

— Не знаю, потому как в самый кульминационный момент ко мне заявилась моя непосредственная начальница. Не знаю, как она умудрилась вырваться из Гарлема и сделать сантехническую карьеру, не знаю… Но вот что ее любимым хобби стало коллекционирование белых мужчин, я убедился на собственном опыте.

— Ага, соблазнили бедного… Интересно, чем. Повышением в должности? Премиальными? Или угрожали увольнением?

— Не то и не другое. Во-первых, у меня был однокашник, ну, из тех бойких мальчиков, которым достаются все шикарные девочки.

— Ненавижу этих пацанов, готовых лишить девственности любую на первой же школьной вечеринке.

— Так вот, этот мальчик, перепортивший не меньше полкласса, заявлял, что настоящий янки просто обязан поиметь хотя бы одну негритянку… Но дело не только в нем… Честно говоря, мне и самому хотелось, как бы это помягче выразиться, сравнить ощущения.

— А статую Свободы тебе никогда не хотелось поиметь?

— К женщине с факелом меня бы Аида не приревновала.

— Мужики как были первобытными самцами, так и остались.

— Беретта, душенька, а тебя никогда не тянуло на экзотическую связь?

— Думаю, что старший сержант морской пехоты стоит взвода папуасов.

— Это которые делают себе пирсинг из акульих плавников?

— Гораздо хуже — они зашивают своим девочкам вагины.

— Наверное, твой старший сержант начинал службу на самых далеких островах?

— Да, он еще, когда убедился, что я девственница, удивился — как я так долго продержалась без папуасского обычая.

— Типично армейский юмор.

— Сантехнический ничем не лучше.

— А что, бравый морпех действительно был у тебя первым?

— Я же сказала… Лучше признавайся, что ты, противный, выделывал с начальницей.

— Ничего особенного — просто подчинялся по привычке.

— Малыш, так она еще тебя и оттрахала?

— Да уж. Скакала, скакала, скакала.

— Кажется, эта поза называется «наездница на мустанге»?

— Ну, до жеребца я не тяну по многим параметрам.

— Ладно, не скромничай…

— Нет, ну если сравнить с любимыми вампирами моей супруги… Из ее рассказов я знаю точно: у летучих мышей самые маленькие гениталии.

— Представляю, каких крошек они рожают.

— Беретта, тебе не кажется, что темнота способствует бредовым вопросам?

— Это не из-за темноты, Малыш. У меня манера такая: спрашивать о том, что приходит на ум. Как раздражали мои неуместные вопросы старшего сержанта!

— Поэтому он использовал самый надежный из кляпов…

— Может, сменим тему? Давай-ка вернемся к твоей истории. Ну скакала, скакала, скакала… а дальше что?

— Подмылась и ушла.

Возникла пауза. Через некоторое время Малыш заключил:

— Вот я и признался в своем черном грехе.

— Афро-американском, — уточнила политкорректная Беретта.

— Как не крути, все равно — измена.