И начнётся новая жизнь.

Проснулся Андрей с гудящей головой. Это было неприятно, а главное — непонятно с чего. Боль была ноющая и назойливая, он даже некоторое время старательно искал в ящике кухонного стола таблетку, но так и не нашёл. Со злостью захлопнул ящик и включил кофеварку.

Ужасное утро… Сегодня всё с самого утра не так.

Остановился у окна и попытался отдышаться. Смотрел на город, который казался спокойным и безмятежным, поглощённым решением собственных проблем, и Андрею очень хотелось выйти на балкон и заорать. Заорать так громко и сильно, чтобы каждый житель в этом огромном и бездушном городе понял, насколько он сейчас себя ненавидит. Наверное, впервые в жизни он себя ненавидел, за собственное малодушие.

Было безумно стыдно за себя…

Ещё совсем недавно он смеялся над собой, над своим везением, бравировал лёгкими успехами и сетовал, что всё так просто и удачно в его жизни, настолько, что даже скучно. Хотелось трудностей и свершений, чтобы доказать всем, что он не просто идёт по жизни смеясь, что он старается и за свою жизнь готов драться…

Наверное, кто-то там наверху его услышал — и вот они, трудности, можно и есть за что драться. А он? А он спасовал. В который раз побоялся принести близким разочарование, побоялся посмотреть в глаза отца и увидеть там упрёк и непонимание.

Андрей долго и нудно в течение нескольких последних дней пытался найти место для каждого и для себя тоже, но неизменно каждый раз приходил к одному и тому же результату. Что-то нужно было менять, причём срочно, резко и болезненно. Болезненно для всех. Или оставить всё как есть, но при этом признаться самому себе в том, что он трус, и отпустить от себя тех, кого отпускать не просто не хотелось, а было больно, потому что приходилось не отпускать, а отдирать от себя с кровью, болью и ненавистью ко всему окружающему. И принять верное решение было очень трудно.

На полочке в ванной лежала Ксюшина помада. Андрей покрутил тюбик в руке, а потом сунул его в карман своего халата. И с минуту разглядывал его. Кажется, и от халата придётся избавиться, чтобы не вызывал лишних воспоминаний. Только вот, разве в халате дело?

Когда вышел из душа, обнаружил свою постель аккуратно заправленной. В первый момент замер, прислушиваясь к колотящемуся сердцу, а потом медленно расслабился, уловив с кухни звуки работающего радио.

А ведь на долю секунды сердце обожгла немыслимая надежда…

Оделся, посматривая на постель, потом вышел из спальни и снова остановился, чувствуя, как безнадёга наваливается с новой силой. На полу перед камином больше не лежало одеяло, которым они с Ксенией вчера укрывались, со стола исчезла бутылка из-под вина и бокалы, диванные подушки аккуратно расставлены по местам…

Когда она только всё успевает?

Говоров прошёл на кухню и остановился в дверях. Домработница, милая женщина лет пятидесяти, обернулась на него, выключила воду и заулыбалась.

— Доброе утро, Андрей Константинович.

Пришлось улыбнуться ей в ответ.

— Доброе…

— Приготовить вам завтрак?

Андрей покачал головой.

— Дайте лучше таблетку от головной боли.

Домработница присмотрелась к нему повнимательнее, потом кивнула. Андрей всё-таки вышел на балкон, глубоко вздохнул и вздрогнул от звонка телефона в кармане. Говорить ни с кем не хотелось, но сегодня выбора у него уже не было. Нажал на кнопку приёма и покорно проговорил:

— Здравствуй, мама.

— Андрюша, ты ещё дома?

— Дома… а в чём дело?

— Как в чём? Ты собираешься ехать в аэропорт, встречать Свету?

Он закрыл глаза и беззвучно чертыхнулся.

— Конечно, собираюсь, мам. Уже собирался выходить.

— Ну, хорошо… — Мать помолчала, потом неуверенно спросила: — Андрюш, что у тебя с голосом?

Говоров кашлянул в сторону.

— Ничего.

— Ты чем-то расстроен?

Мать даже по телефону всегда чутко улавливала его настроение. Но он старался зря её не расстраивать. Поэтому, как любящий сын, и в этот раз соврал:

— Нет. Просто голова болит.

Она вздохнула.

— Андрей, — начала Людмила Алексеевна с укором, а Андрей разозлился.

— Я не пил, мама! Просто болит голова.

— Ты заболел?

— Может быть, — уклонился он от ответа.

— Только этого не хватало. Свадьба через четыре дня!

— Господи, мама! Ты можешь думать о чём-нибудь другом? — он сам не ожидал, что так некстати сорвётся. На другом конце провода повисло тяжёлое молчание, а Андрей вздохнул. — Прости.

— Андрюш, что с тобой происходит? — тихо спросила мать.

Говоров потёр лоб и болезненно поморщился.

— Мам, прости, — повторил он. — Давай мы с тобой потом… А сейчас я поеду встречать Свету, потом на работу. Я, правда, не могу сейчас говорить.

Она спорить не стала, но по её голосу было понятно, что обеспокоена она всерьёз. Андрей же её успокаивать не стал, его на это просто-напросто не хватило, выключил телефон и вернулся на кухню. Принял из рук домработницы лекарство. Залпом осушил стакан воды, запивая таблетку, и попытался отдышаться.

Кажется, его ломает, самым натуральным образом.

В шкафу был наведён идеальный порядок, Андрей провёл рукой по вешалкам с одеждой, по выглаженным рубашкам, и понял, что ещё немного — и он проклянёт всё на свете. Надевая рубашку, повернулся к зеркалу, посмотрел на себя, встретил собственный мрачный взгляд исподлобья и вздохнул.

— Слабак, — сказал он сам себе, — и трус. Кому ты такой нужен?

Приходилось признать, что самоуважение поставлено под серьёзный удар.

Прежде чем выйти из квартиры, остановился на пороге гостиной и оглядел комнату. Когда он вернётся, не останется ничего, что ещё может напоминать присутствии Ксении Степновой в его квартире.

…В аэропорт он успел вовремя. Света с радостным криком бросилась ему на шею и расцеловала.

— Как же я соскучилась! Андрюш, ну посмотри на меня!

— Я смотрю, — он с трудом заставил себя улыбнуться.

— Соскучился?

Говоров кивнул.

А если просто ей сказать? Что нет у него сил, и смелости нет, и желания… Что ничего не выйдет, как ни старайся… Что дело даже не в любви… просто не получается…

Света счастливо улыбалась, потом покрутилась перед ним, демонстрируя новый наряд и ожидая похвалы. Он похвалил. Потом они шли к машине, Света держала его под руку, что-то рассказывала, а Андрей чувствовал себя беспомощным. Щепкой в море, — его качало на волнах, бросало из стороны в сторону, он то решался на важный шаг, находил важные слова, то его уносило обратно, в нерешительность. Настраивал себя, что вот сейчас Света закончит ему рассказывать об очередном своём приключении в Европе, о покупках, и тогда он скажет… Она заканчивала, Говоров пугался, мысленно подталкивал себя… и в последний момент проглатывал слова. Задыхался, ненавидел себя и одновременно радовался, что сумел вовремя остановиться.

— Андрюш, ну улыбнись! — Света пристегнула ремень безопасности, потом протянула руку и взъерошила его волосы.

Говоров передёрнул плечами.

— Я не могу, у меня голова болит.

— О-о, — со смешком протянула она, — не иначе как мальчишник был!

— Не выдумывай, не было ничего, — пробубнил он, выворачивая со стоянки. — Домой?

— Нет, домой я не хочу, я совсем не устала. Поедем в офис. К тому же я договорилась с твоими родителями встретиться там.

Андрей удивлённо посмотрел.

— Что?

— А ты не знаешь?

Он до боли вцепился в руль.

— Не знаю… Меня в известность не поставили.

— Ну не злись, наверное, Людмила забыла.

— Наверное…

В офисе царило непонятное веселье. Признаки этого самого веселья Говоров заприметил ещё внизу, в холле. Охранник встретил их странной глуповатой улыбкой, а над стойкой охранника болтались три разноцветных воздушных шарика. Андрей непонимающе уставился на них, растерянно моргал, а потом Света втащила его в лифт.

Он привалился спиной к стене кабины и дёрнул ворот рубашки, словно ему было нечем дышать.