Я надела свою обычную форменную одежду «Уосбрукса» — темно-синюю юбку, белую блузку, темные колготки и практичные удобные туфли на низком каблуке.

Мать уже сидела на кухне и ела сухой завтрак с отрубями. По ее позе я сразу определила, что она сердится. Мать догадалась, что прошлой ночью я выходила из дома. Я не знала, как мне оправдаться, и не была уверена в том, что это вообще стоит делать.

Сад за окном был полностью засыпан изумительно красивым белым снегом, сверкающим на солнце. Красота и чистота окружающего мира растрогали меня до слез. Откинувшись на спинку стула, я наблюдала за малиновкой, которая резво прыгала по спинке садовой скамейки.

— Не забывай подкармливать птичек, — сказала я.

— Ничего с ними не случится. Господь о них позаботится, — ответила мать и, взглянув на меня, добавила: — Ты сегодня бледная. Можешь не ждать от меня сочувствия, если ты подхватила простуду.

— А я и не жду.

Я потрогала чайник. Он был еще теплый. Я сделала себе чашку чая. Мать сказала, что ничего не хочет, но ее тон подразумевал, что она вообще не желает принимать что бы то ни было из моих рук.

— Почему ты сказала нам, что отец умер? — спросила я.

— Оливия, ты опять за свое?

— Ну пожалуйста, мама.

— Так было лучше.

— Лучше для кого?

— Для всех нас. Нет ничего хуже публичного унижения, Оливия. А мы бы обязательно оказались в положении униженных, если бы люди узнали, как поступил с нами ваш отец.

Я прихлебывала чай. Меня слегка трясло, но было трудно сказать, чем это вызвано — то ли я действительно простудилась, то ли просто боялась.

— Извини меня, пожалуйста, — сказала я.

— Не задавала бы глупых вопросов, не пришлось бы извиняться.

— Ты меня не так поняла. Я извиняюсь за то, что тебе пришлось испытать по моей вине.

— История с мистером Паркером полностью на твоей совести, Оливия. Я здесь ни при чем, и думаю, что люди это понимают. Хотя, конечно, я невольно оказалась к ней причастна. Ведь это я тебя так воспитала.

Я кивнула.

— Но ведь тебе не обязательно было рассказывать миссис Паркер о моем дневнике. Мы могли бы все решить между собой. Зачем было посвящать в это весь город?

— Затем, что люди имеют право знать правду.

— И кому она нужна, эта правда?

— Всем. Тем более что рано или поздно эта история все равно выплыла бы наружу. Шила в мешке не утаишь, Оливия.

— Понятно, — только и смогла произнести я.

— Тебе лучше поторопиться, — сказала мать. — Ты опоздаешь на автобус.

Я вышла в прихожую и сняла с крючка свое пальто.

— Ты сегодня идешь в церковь?

— Сегодня пятница — день заседания женского комитета. Естественно, я иду в церковь.

— Понятно, — сказала я. Застегнув пальто и натянув на голову шерстяную шапочку, я посмотрела в зеркало. Глаза покраснели и слезились, на щеках горел лихорадочный румянец.

— Кажется, я простудилась, — сказала я.

— Меньше надо шляться по ночам.

Я подошла к матери, положила руки ей на плечи и поцеловала в висок. От нее пахло пылью и беконом. Мать отшатнулась от меня, как от прокаженной.

— Что ты делаешь?

— Ничего.

— Что это на тебя нашло?

— Мне просто захотелось поцеловать тебя.

Мать фыркнула и поднялась из-за стола, как будто боялась, что я ее еще раз поцелую.

— Что за блажь? — сказала она. — Никогда не слышала ничего более глупого.

Как ни грустно, но это были последние слова, которые я услышала от своей матери.

По дороге домой я зашла в кафе. Был чудесный, благоуханный летний вечер, и птицы звонко щебетали в ветвях деревьев. Шум транспорта сливался с гулом голосов и звуками музыки, льющимися из проезжающих машин, такси и фургонов. Обитатели близлежащих домов подняли рамы своих окон, чтобы подышать свежим воздухом, полить цветы в наружных ящиках и понаблюдать за прохожими.

Крис вынес несколько столиков на тротуар. Я зашла в кафе, собираясь всего лишь выпить стакан газированной воды, но запах жареных помидоров и базилика был настолько соблазнительным, что я решила заказать еще и макароны с томатным соусом. Это блюдо пробуждало во мне ностальгические воспоминания. Сделав заказ, я взяла свою воду, прихватила экземпляр «Эха Уотерсфорда», вышла на свежий воздух и устроилась за одним из столиков. Вскоре Крис поставил передо мной макароны, миску со свеженатертым пармезаном и огромную деревянную перечницу.

— Можно я присяду и покурю, пока ты будешь есть?

— Крис, ты что, решил пофлиртовать со мной?

— Я уже сто лет этим занимаюсь, просто ты не обращала внимания.

— Извини, но у меня было слишком много проблем.

— Я знаю.

— Необыкновенно вкусно.

— Я рад, что тебе нравится.

— Ты готовишь их почти так же, как это делал Лука.

— А кто такой Лука?

— Мой муж. Тот, который умер.

— Извини.

— Тебе не за что извиняться. Я уже думала, что никогда больше не попробую таких макарон. Они действительно очень вкусные.

Крис улыбнулся и посмотрел на свои большие красные руки. Табачный дым тоненькой струйкой поднимался вверх от его тлеющей сигареты. Я внезапно поняла, что этот бритоголовый мускулистый парень по-своему красив.

— Может быть, когда-нибудь ты согласишься пообедать со мной. Я бы приготовил что-нибудь особенное.

Я облизала соус с губ и насмешливо посмотрела на него.

— Ты не понимаешь, с кем связался. Я ведь в чистом виде ходячая катастрофа.

— Ничего. Я крупный специалист по катастрофам.

Я не смогла сдержать улыбки.

Крис бросил окурок на тротуар и раздавил его каблуком.

— Значит, договорились? — сказал он, поднимаясь из-за стола.

— Договорились, — ответила я.

В тот день я не села на автобус. По засыпанному снегом тротуару, на котором уже оставили свои следы те, кто уехал более ранним рейсом, я дошла до остановки и исполнила небольшую пантомиму, делая вид, что забыла кошелек. Получилось довольно убедительно. После этого я развернулась и пошла обратно, по направлению к дому. Притаившись за газетным киоском в конце улицы, я стала ждать. Наконец появилась мать. Закутанная в длинное коричневое пальто, с шалью на голове, она прошла мимо меня, осторожно переставляя ноги, обутые в коричневые ботинки из кожзаменителя. Снег на тротуаре уже успел слежаться, и было очень скользко. Мне стало немного грустно, но я быстро взяла себя в руки. Впадать в уныние было некогда. Как только мать повернула за угол и исчезла из моего поля зрения, я вышла из своего укрытия и быстрым шагом направилась к дому. К тому времени у меня уже разболелось горло, поэтому я сначала поставила чайник и лишь потом поднялась в свою комнату, чтобы собрать вещи.

Я никак не могла решить, что взять с собой. Сначала я упаковала то, что мне могло понадобиться в первую очередь, — белье, теплые свитера, джинсы и туалетные принадлежности, но когда чемодан был уже почти полон, мне вдруг пришло в голову, что могут понадобиться и летние вещи. Мне почему-то казалось, что в Лондоне значительно теплее, чем в Портистоне. Кроме того, надо было взять нарядную одежду, чтобы было в чем показаться на людях. А ведь были еще мои любимые записи, книги, рисовальные принадлежности, плакаты, школьные фотографии и обширная коллекция дешевой бижутерии.

На сборы ушло довольно много времени, и под конец я почувствовала себя настолько плохо, что мне пришлось присесть на кровать. Судя по всему, у меня начинался жар. Несмотря на лихорадочное состояние, мой мозг работал ясно и четко. Только сейчас я в полной мере осознала то, что мы собирались сделать, и при свете дня наш план показался мне совершенно безумным. Я была уверена, что Лука ощущает то же самое. А может, он с самого начала не собирался никуда уезжать? Возможно, он просто пошутил? Нет, я не сомневалась, что он не хочет жениться на Натали и уже долго вынашивает отчаянный план побега. Но говорить о побеге — это одно, а решиться на него — совсем другое.