— Они без труда нас найдут, — сказала я. Следы от шин нашего фургона были, вероятнее всего, единственными на свежевыпавшем снегу. Оглянувшись через плечо, я убедилась в том, что они четко просматриваются до самого поворота на улицу, с которой мы приехали.

— Будем надеяться, что они не станут нас искать, — ответил Лука. Включив приемник, он настроил его на музыкальную волну, после чего запустил руку под сиденье и достал бутылку вина.

— Его закупили для свадьбы, — объяснил он.

— Но Анжела может заметить, что бутылка исчезла.

— Не заметит. Папа уже несколько недель потихоньку таскает бутылки из свадебных запасов.

Лука сорвал зубами пластиковый колпачок.

— Черт, у нас же нет штопора, — спохватился он.

Это заняло некоторое время, но в конце концов с помощью отвертки, которую мы нашли под сиденьем, нам все же удалось протолкнуть пробку внутрь, и мы по очереди стали пить вино прямо из горлышка. Оно стекало по моему подбородку и заливало пижаму. Мы хихикали как дети.

— Мы с тобой похожи на старую супружескую пару, — сказал Лука.

— Чем? Тем, что в метель пьем вино из горлышка в угнанном фургоне?

— Нет, тем, что сидим в машине на набережной и смотрим на море. Пожилые супруги всегда так делают.

На приборной панели лежала пачка «Мальборо». Там была только одна сигарета, Лука вытряхнул ее из пачки и прикурил от зажигалки, которая была в машине. Салон заполнился табачным дымом. Затянувшись, Лука передал сигарету мне, и мы поцеловались. По радио пел Трейси Чепмэн. Я совершенно размякла.

— Мне кажется, что ты не должен жениться на Натали, — прошептала я. — Она тебе совсем не подходит.

— Я знаю.

— И как же ты собираешься выйти из положения?

Лука выдохнул струю дыма.

— Нам нужно уехать отсюда.

— Из Портистона?

— Угу.

— Нам?

— Тебе и мне. Я много об этом думал, Лив. Когда я откажусь жениться на Натали, они во всем будут обвинять тебя. Нам нельзя здесь оставаться.

— Мы могли бы продолжать встречаться тайно.

— Нет, — решительно сказал Лука, делая глубокую затяжку. — Чего ради мы должны скрываться, как преступники? Мы уедем куда-нибудь, где сможем быть вместе.

— И что ты предлагаешь конкретно? Скрыться?

В этом слове было что-то волшебное и завораживающее. Это было слово из лексикона Ромео и Джульетты. Кажется, я никогда раньше его не употребляла.

— Можно, конечно, и скрыться, если тебе так хочется. А можно просто сбежать.

Снегопад усилился. Стена вокруг стоянки и берег тоже почти полностью исчезли под пышным белым покрывалом. Дворники не справлялись с толстым слоем снега, который в одночасье засыпал машину, создавая иллюзию полного уединения.

— Я не могу жениться на Натали, — сказал Лука. — Честно, не могу. Она очень милая девушка и все такое, она незаменимая помощница в «Маринелле», она член семьи, и ее любят папа и Анжела, но…

— Что?

— Мне с ней ужасно скучно. Это совсем не то, что быть с тобой.

Я смотрела на красивый темный профиль Луки. Когда он опускал глаза, чтобы стряхнуть пепел, его длинные ресницы отбрасывали густую тень на щеки. Я любовалась его волевым подбородком, линией его носа и очертанием губ, подсвеченных огоньками приборной панели. Я понимала, что не смогу жить без него.

— Когда ты планируешь сбежать, Лука?

— Может быть, завтра?

— Хорошо.

— Значит, ты согласна?

— У меня нет никаких других планов.

Я забыла о вечеринке. И забыла о своем свидании с Марком.

Все утро профессор пытался встретиться со мной взглядом, и это действовало мне на нервы. Я с головой ушла в изучение истории Мариан Рутерфорд и не хотела, чтобы меня что-то отвлекало от работы. Я прошла сквозь волшебное зеркало и очутилась в мире профессора. Работая, я действовала и думала, как он. Я старалась не мешать ему, когда он был погружен в свои изыскания, и теперь меня раздражало, что он позволяет себе отвлекать меня.

Мне было трудно сосредоточиться, сознавая, что профессор почти все время смотрит на меня. В конце концов я не выдержала, отодвинула от себя клавиатуру, сложила руки на груди и довольно резко спросила:

— Что?

Профессор, который в этот момент стоял у книжных полок, вытер ладони о штанины брюк.

— Я хотел кое о чем вас попросить, — сказал он. — Но, пожалуйста, не считайте, что вы обязаны согласиться. Я нисколько не обижусь, если вы отклоните мою просьбу, и надеюсь, что даже в этом случае у нас сохранятся прекрасные рабочие отношения.

— Я вас слушаю.

Профессор снял очки и протер стекла полой рубашки, которую вытянул из штанов.

— На следующей неделе на факультете устраивают праздничный ужин. Обычно я хожу на подобные мероприятия один, но на этот раз хотел попросить вас составить мне компанию.

— Право, я не знаю…

— Вечер обещает быть очень приятным. Ужин состоится в отеле «Гроув Хаус». Три перемены блюд, вино, танцы, так что…

— Звучит очень привлекательно.

— Так вы согласны?

— Я с удовольствием составлю вам компанию.

— Вот и славно, — сказал профессор. — Очень хорошо.

После этого он вернулся за свой стол и полностью погрузился в работу. Нормальный ход вещей был восстановлен.

Вернувшись в свою спальню, я посмотрела на нее совершенно другими глазами. Ведь сегодня была моя последняя ночь в этой комнате. Я сердцем чувствовала, что больше никогда не вернусь сюда. Лампочка под потолком была очень слабой, и в углах узкой и высокой комнаты залегали темные тени. Безобразные пятна замазки горчичного цвета не скрывали, а, напротив, обнаруживали дефекты штукатурки. Я попыталась отыскать в своей душе хоть какие-то признаки ностальгии, но ничего не почувствовала. Да и с чего бы мне было испытывать привязанность к месту, где я никогда не была по-настоящему счастлива? Под кроватью было полно паутины, жесткий потертый ковер и вовсе производил жалкое впечатление. Вопреки тяге матери к спартанской простоте, я всегда пыталась хоть как-то приукрасить свой быт. Громоздкий туалетный столик был заставлен косметикой, духами и симпатичными маленькими безделушками. Подоконник занимала моя коллекция фарфоровых пони. Они паслись, смотрели в окно, а один даже встал на дыбы, прижав уши к развевающейся гриве. Прикрепленные скотчем фотографии и плакаты поп-звезд закрывали пятна только до середины безобразных стен.

Я ужасно замерзла, но залезать в холодную неуютную постель, застеленную старомодным атласным покрывалом и колючими одеялами, не хотелось. Вместо этого я вышла в коридор и прокралась в комнату Линетт.

Когда Линетт в последний раз приезжала домой, она спала в своей узкой девичьей кровати. Шон ночевал в моей комнате, а мне выдали спальный мешок и уложили на полу в спальне Линетт (мать хотела быть уверенной в том, что под крышей ее дома никто не будет заниматься никакими глупостями). Правда, я предлагала Шону поменяться местами, когда мать заснет, но Линетт сказала, что игра не стоит свеч, тем более что ей хотелось побольше побыть со мной. Это была чудесная ночь. Мы шептались почти до рассвета. Линетт нагнулась ко мне, погладила мою щеку, и мы довольно долго держались за руки, разговаривая об отце и о том, как мы обе, независимо друг от друга, решили не разыскивать его. По крайней мере, пока. Линетт сообщила мне, что они с Шоном собираются пожениться, и сказала, что если я захочу, то смогу приехать и жить с ними в Лондоне. Я вспоминала наш разговор, когда забиралась в кровать Линетт.

Простыни были холодными, зато от наволочки исходил уютный запах шампуня сестры. Я обняла старого плюшевого мишку, который лежал на покрывале, и стала думать о завтрашнем дне. От этих мыслей меня охватило приятное возбуждение. Мне предстояла масса дел — надо было написать письма, попрощаться, собрать вещи и тому подобное. Я мысленно попыталась составить весь список. Но прежде чем я закончила, наступило утро, и меня разбудил голос матери, сообщавший, что пора вставать и собираться на работу.