— Лив, можно я тебе кое-что скажу? — спросила Аннели, выпрямляя мои волосы утюгом. Чтобы ей было удобнее, мне пришлось лечь на ее розовый ковер, положить голову на полотенце и скорчиться в позе эмбриона.

— Тебе все еще нравится Марк!

— Ладно, он мне нравится.

— Я знала, знала, знала, знала!

— Тоже мне, всезнайка.

— Но ведь я действительно всегда это знала! Это же чудесно! Вы так подходите друг другу!

— Так что же мне делать?

— Ты должна сказать ему об этом, что же еще?

— Как ты это себе представляешь?

Раскаленный утюг оказался в опасной близости от моего уха, когда Аннели наклонилась, чтобы заглянуть мне в лицо и убедиться, что я говорю серьезно.

— Я думаю, что ты ему тоже нравишься, — сказала я. — Я замечала, как он смотрит на тебя, когда думает, что этого никто не видит.

— Ты серьезно? В самом деле? Он действительно на меня смотрел?

— Аннели, ты сейчас обожжешь мне щеку.

— Лучше бы ты мне ничего не говорила. Теперь я вообще не смогу сказать и слова.

В комнате запахло паленой шерстью. Аннели провела рукой по моим волосам.

— Очень красиво. То, что нужно.

Я придирчиво осмотрела себя в зеркале бело-золотого туалетного столика Аннели. Волосы действительно производили впечатление. Я обняла подругу, и мы поменялись местами.

К сожалению, выйти из дома, не попрощавшись с родителями Аннели, не представлялось возможным. Они смотрели телевизор. Мать Аннели натянуто улыбнулась, пожелала нам удачного вечера и сказала, чтобы мы были дома до полуночи. Отец проявил большую оригинальность. Осмотрев меня с ног до головы, он поинтересовался:

— Оливия, ты уверена, что это юбка, а не ламбрекен?

— Ха-ха-ха, ужасно смешно, — парировала Аннели, целуя его в щеку. Ее глаза сияли от радостного предвкушения чудесного вечера. — Пока!

Когда мы появились в «Маринелле», вечеринка уже была в разгаре. В то время караоке еще не дошло до Портистона, но дух караоке там, несомненно, присутствовал. На «сцене» возле камина был Маурицио. Он стоял с микрофоном в руке и высоким голосом подпевал записи Джин Питни. Его жестикуляция была настолько выразительной, что содержание песни можно было понять и без слов.

— Я был всего в двадцати четырех часах от Талсы! Один день без твоих объятий…

Увидев нас, он приветственно помахал рукой. Мы помахали в ответ и направились к бару.

В зале было очень много гостей — молодых и в возрасте: друзья семьи и сотрудники «Маринеллы», представители пивоварни и чисто выбритые банковские служащие. Поставщица рыбы танцевала с изготовителем сантехники. Все развлекались и прекрасно проводили время.

Лука и Натали сидели рядышком за одним из столиков в напряженных неестественных позах и напоминали семейную пару на старой фотографии. Было странно видеть столь степенного Луку. Я его даже не сразу узнала. На нем были темные брюки и идеально отглаженная рубашка. Расстегнутый воротник открывал выпирающий кадык. Волосы были настолько тщательно прилизаны, что казались почти ровными. В тот момент он был похож на Карло — такой себе классический выпускник Стенфорда. Натали наконец-то надела на себя что-то женственное. Правда, свободный черно-зеленый костюм совершенно ей не шел. В нем она выглядела значительно старше своих лет. На ногах у нее были черные туфли с заостренными носками и квадратными каблуками. Они не общались, а просто сидели и наблюдали за веселящимися гостями.

Марк развлекался вовсю. Он танцевал с Фабио и двумя детьми под песню про Талсу, преувеличенно жестикулируя и передразнивая отца.

Увидев за стойкой бара Анжелу, мы сразу поняли, что алкогольных напитков нам не видать, как своих ушей. Это было жестокое разочарование, но, к счастью, Марк предусмотрел возможность такого развития событий и принял необходимые меры.

Закончив танцевать, запыхавшийся и смеющийся Марк подошел к нам. Мы немного поболтали, после чего он плеснул что-то в наши бокалы с фруктовым пуншем. Я не знаю, что именно он стащил из родительского погреба, но коктейль получился вкусным, и в голове приятно зашумело. А потом Маурицио попросил всех мужчин выйти на середину комнаты, закатать брюки до колен и снять башмаки и носки. Мы с Аннели давились от хохота, наблюдая за тем, как не только мальчики Феликоне, но и портистонские бизнесмены выполняют его указания. Затем Маурицио объявил конкурс на лучшего серфингиста и поставил песню Surfing USA. Глядя на то, как владельцы магазинов, поставщики, бухгалтеры и даже адвокат с викарием раскачиваются и шаркают по полу белыми волосатыми ногами, изображая серфингистов, мы рыдали от смеха. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что Натали даже не смотрит в нашу сторону. Без тени улыбки на лице она беседовала с Анжелой.

Когда песня закончилась, Маурицио обратился к женщинам с просьбой назвать имя победителя. Подпрыгивая и хлопая в ладоши, мы с Аннели закричали:

— Марк! Марк!

— Эй, а как же я? — обиженно спросил Лука, подходя к нам. С выбившейся из брюк рубашкой, сдвинутым набок галстуком и растрепанными волосами он был гораздо больше похож на того Луку, которого мы знали.

— Извини, — ехидно улыбнулась я. — Но твой брат был лучше.

Подняв руки вверх ладонями в типично итальянском жесте, означающем замешательство и недоумение, Лука подобрал свои туфли и вернулся к Натали. Марк продемонстрировал нам свой приз — флакон крема для загара. Он выглядел немного смущенным.

— Спасибо за поддержку! — сказал он.

Взглянув на свою подругу, я увидела, что она нервно теребит старательно отутюженную прядь волос, накручивая ее на палец.

Наверное, я была немного пьяна, иначе как объяснить то, что я сказала:

— Почему бы тебе не пригласить Аннели на танец?

— Лив!

— Давай, смелее, — продолжала настаивать я. — Она согласится.

Марк залился румянцем и начал надевать туфли. Он все-таки пригласил Аннели на танец, и она действительно приняла приглашение, и они, взявшись за руки, пошли танцевать. После того вечера Марк и Аннели начали встречаться.

Я огляделась по сторонам в поисках Луки. Он сидел между Натали и Анжелой с бутылкой пива в руке. Встретившись со мной взглядом, Лука отвернулся и отхлебнул прямо из горлышка.

Внезапно вечеринка перестала доставлять мне удовольствие. Я взяла свое пальто, незаметно выскользнула на улицу и отправилась встречать Джорджи с последнего парома. Мы сидели в темноте на гальке. Джорджи свернул сигарету с марихуаной, закурил и поднес ее к моим губам. Я глубоко затянулась и обожгла гортань. А потом он лежал на спине, пел Stairway to Heaven, а я делала ему минет и удивлялась тому, откуда это взялись яркие звездочки, вспыхивающие в чернильно-фиолетовой глубине моего сознания.

После каждого рабочего дня я узнавала немного больше о Мариан Рутерфорд и ничего не узнавала о профессоре. Но мне нравилось работать рядом с ним в его большом кабинете. Мне нравилась тишина, которую нарушали только стук клавиатуры моего компьютера и шелест страниц, переворачиваемых профессором. Нам было настолько комфортно рядом, что мы, вероятно, напоминали старую семейную пару, которая исчерпала все темы для разговоров много лет назад. Иногда он впускал меня в кабинет и уходил на лекции или индивидуальные занятия со студентами. Бывали и такие дни, когда он оставлял меня в кабинете, а сам отправлялся работать домой. Он говорил, что там ему легче сосредоточиться. Я представляла себе большой старый дом, запущенный и неприбранный, в котором вдоль всех стен тянутся книжные полки, на подоконнике спит парочка шелудивых котов, а за письменным столом сидит сам профессор и что-то пишет своим корявым почерком, как герой одного из романов Диккенса.

Мои рабочие дни были наполнены смыслом, а расшифровка неразборчивого почерка профессора требовала такой концентрации внимания, что в голове не оставалось места ни для каких других мыслей. Работа стала для меня тем же, чем в свое время были занятия в вечерней школе — способом отвлечься от реальности и снять напряжение. Я очень быстро печатала, но разбор записей требовал времени. Профессор никогда не спрашивал у меня отчета и не стоял над душой, заглядывая через плечо. Я была уверена, что он не проверяет компьютер в мое отсутствие, и радовалась тому, что мне доверяют.