Несмотря на всю красу и благость здешних мест, каждый из нас бессознательно ждал нападения – но того, что случилось, когда дорога пропала из виду, делая резкий поворот за край скалы, никто не ожидал.

Мы услышали пронзительный женский вопль, который тут же подхватило и раздробило эхо. Женщина дико закричала снова – и мгновением позже, куда быстрее, чем возможно рассказать об этом, появилась в виду нашего отряда.

Она выскочила из-за поворота дороги; я тут же понял, что странные, очень негромкие звуки вроде скрипа и похрустывания, доносящиеся откуда-то из-за скальной гряды, издают какие-то мерзкие твари, напавшие на бедняжку. В безмерном ужасе женщина едва не влетела прямо в объятия Антонию, но, осознав это, отпрянула назад, едва удержавшись на ногах.

– Сестра! – закричал я, подбегая к ней. – Ты можешь не бояться больше, ты – среди друзей. Скажи, что тебе угрожало?

Она, тяжело дыша, несколько секунд молча глядела на меня широко раскрытыми круглыми чёрными глазами из-под сбившегося платка. Потом выдохнула:

– Те, кто принцесс убил! Я думаю, принцессы мертвы!

– О чём она? – спросил Антоний.

– Там, впереди, есть ещё женщины, они в беде! – крикнул я, не желая, по малости времени, вдаваться в подробности.

Антоний, не прикасаясь к сабле, выхватил оба пистолета и крикнул солдатам: «За мной!» – что было излишне, ибо все и так ринулись вперёд. Женщина прижалась к замшелой скале, пропуская солдат – ей, очевидно, хотелось бежать в противоположную сторону, она вовсе не ждала, что кто-то останется с нею, чтобы охранять и защищать. Я попытался нагнать Антония, но рана в плече отозвалась на бег таким ударом боли, что свет на миг померк перед моими глазами. Мне пришлось опереться о камень, пережидая приступ головокружения, нестерпимой боли и дурноты; придя в себя, я осознал, что бой уже вокруг и в самом разгаре.

Мне тяжело описать ужасных тварей, представших моему взору. Их было много, не меньше двух десятков; они были огромны, не менее чем в два человеческих роста, покрыты чем-то сродни панцирю или броне, тускло-бронзового цвета, в кривых шипах – и напоминали чудовищных насекомых, вставших на дыбы. Их многочисленные лапы, состоящие из каких-то крючьев, пластин и сочленений, казались рычагами невозможных механизмов и двигались с механическим скрипом; головы, снабжённые лязгающими челюстями и глазами, словно бы составленными из тусклых стекляшек, все в таких же отвратительных наростах, выглядели как головы жуков или стрекоз, если рассматривать их в увеличительное стекло. Твари, очевидно, были столь же плотоядны, как и стрекозы: они пытались поймать и сожрать двух драконов, явившихся непонятно откуда и атакующих их с небес.

Сияющие на солнце крылатые фигурки драконов казались крохотными рядом с бронированными тварями – тем отважнее и безнадёжнее выглядела их попытка уничтожить чудовищ; в моём уме мелькнула мысль о самоубийственных выходках и безрассудстве крылатых бойцов. Я с удивлением заметил также, что один из них отчего-то не имеет хвоста.

Антоний выстрелил в ближайшую тварь. Пуля оставила чёрную дыру в панцире, но гадина даже не замедлила движений. Бесхвостый дракон вцепился когтями в глаза другой твари, выдирая их из безобразной головы – чудовище отшвырнуло его от себя, страшно ударив о скалу. Солдаты принялись палить по тварям из пистолетов; второй дракон кинулся на мерзкого монстра, когтями и мощным ударом хвоста сорвав его башку. Безголовое тело опрокинулось навзничь и задёргалось, подобно телу издыхающего жука.

– Стрелять по головам! – закричал Антоний.

Молодой солдат разрядил пистолет под челюсть твари, разнеся её голову на части; гадина конвульсивно содрогнулась и последним рывком лапы, как серпом, разрезала тело бойца пополам. Чудовища, как видно, оценили угрозу, исходящую от наших солдат, – несколько из них, обращая на пули не более внимания, чем на мельтешение мошкары, ринулись вперёд, в клочья разрывая лапами и челюстями человеческие тела.

Этот бой вовсе не походил на те стычки с нечистью, какие мы прошли в горах. Траву и камни залила кровь. Кое-кто из солдат, устрашённый участью товарищей, не спешил соваться в драку – и Антоний приказал им заряжать пистолеты. Самые отчаянные смельчаки рубили тварей саблями; панцири чудовищ ломались под стальными клинками, но, подходя на расстояние удара, боец рисковал быть убитым на месте.

Дракон кружился над тварями, отвлекая их внимание. Он оказался умелым и отважным бойцом; точно рассчитывая движения, он атаковал, целя страшными когтями в глаза, легко уворачиваясь и хлеща хвостом, как кистенём. Дракон оказался опаснее, чем любой из наших солдат, обезглавив трёх монстров за то же время, которое потребовалось людям, чтобы убить одного – его ловкость, сила и отчаянная храбрость восхищали и ужасали одновременно. До поры крылатый герой казался заговорённым от нечисти, но вдруг одно из чудовищ взмахнуло лапой – и крючья прошли тело дракона насквозь, вспарывая, как мягкую плоть, чародейскую медь. Дракон ударил хвостом, вышибая твари глаз и ломая челюсть; тварь в агонии стряхнула его на камень, торчащий из горной гряды подобно шипу – и в этот миг сабли Антония и Лаурвайи раскололи панцирь чудовища почти пополам.

А я, оставшись в одиночестве, без оружия и возможности прийти Антонию на помощь, оглядывая поле сражения, вдруг увидел в расщелине между камнями сжавшуюся в комок женскую фигурку. В тот же миг мне стал понятен самоубийственный замысел драконов: они отвлекали тварей на себя, подобно как птицы ценою собственной жизни отвлекают змею от гнезда, в котором пищат птенцы. Меня охватил ужас. Я не знал, стоит ли бежать к женщине, или это привлечёт к ней внимание чудовищ и сведёт на нет самоотверженность драконов. Мои сомнения разрешило лишь то, что бой скорее удалялся от притаившейся женщины, чем приближался к ней.

Схватка показалась мне страшно долгой. Антоний дрался, как одержимый демонами, и каким-то чудом уцелел, хотя и оказывался неизменно в самой свалке, и те смельчаки, что сражались рядом с ним, большею частью погибли. Лаурвайи, который, вероятно, из благодарности за бой в его родной деревне, следовал за Антонием по пятам, страхуя и прикрывая его, был с головы до ног залит кровью. Удар лапы отвратительного монстра пришёлся вскользь, вспорол кожу на его голове, выдрав клок волос, сломал скулу, сломал ключицу и распорол плоть до самого бедра – но юный язычник уцелел. Из наших солдат осталось в живых не более половины отряда; кровь хлюпала под ногами, медленно просачиваясь в белёсый горячий песок.

Драконы, умершие, защищая женщину, оказались отнюдь не воинами. Я, перевязывая чью-то рану, едва мог отвести глаза от мёртвой девы-дракона, лежащей в луже тёмной крови – и уместить в душе то, что это она, слабая женщина, поражала наших бестий войны решительностью и отвагой. Её длинные вороные косы разметались по траве, тонкие пальцы последним усилием вцепились в камни, а прекрасные глаза, которые она не успела закрыть, всё ещё смотрели в недоступное более небо… Второй дракон, худенький лохматый юноша того несколько женственного типа, какой часто бывает присущ молодым кастратам, остался лежать на боку между валунами; белая кость, прорвав набухший кровью рукав его рубахи, торчала в прореху. Он тоже казался мёртвым, но не был переломан так ужасно, как женщина. Мне страстно хотелось подойти к его телу и попытаться уловить хотя бы тень жизни – но наши раненые требовали к себе внимания с детской настойчивостью. Оба лекаря армии Антония были убиты в бою с мертвецами; я вынужден был как-то помогать в меру собственных невеликих сил тем, кто кричал от боли – оставив погибших ради живых.

Я чувствовал к драконам нестерпимую жалость именно потому, что мне впервые было дано видеть гибель отдавших жизни за други своя – и сии светочи добродетели оказались язычниками. Я вновь думал о некоей светлейшей истине, общей для всех людей всех вер – моя душа оплакивала драконов-варваров, как брата и сестру.