Сейад учила меня дышать, как дышат собаки в сильную жару, учила и другим вещам, странным и чуточку стыдным – но всё это мне со временем пригодилось. Обучая меня, она основательно обругала моих монастырских наставниц, а заодно и способ воспитания молодых девушек у меня на родине.
– Э-э-э… недотёпы! – морщилась Сейад, обнаружив, что я не ведаю о некоторых тайных делах. – Принцесса ты, а этому и рабынь учат их матери! Чтоб быть счастливой, девице надо о себе знать и о мужчинах знать – а тебе только и показали, как кусок ко рту нести. Охламоны они!
Раадрашь хохотала, болтая ногами; Шуарле улыбался. Я пыталась возразить:
– Но, Сейад, они же считают, что девица должна быть целомудренной, вот и ограждают её от излишних знаний до срока…
– Кому это невежество мешало делать глупости? – хмыкала Сейад. – Э-э-э, да не проще ли обмануть ту, что себя не понимает? В чём целомудрие? В незнании разве? А может, в том, что всё знаешь – и свою истину ищешь?
Меня вправду плохо учили. Мне просто повезло, что за моё обучение взялись Сейад и Тхарайя. Я делала успехи – и носила ребёнка так легко, будто он был маленьким вестником Божьим. Мне не хотелось сидеть взаперти; под охраной Тхарайя, Керима и Шуарле я перебиралась по мосту через ущелье и гуляла в горах. Раадрашь где-то раздобыла котёнка странной здешней породы – похожего на варежку, с крохотными лапами, совершенно без носа, лишь с плоским розовым треугольничком на плоской рожице, с молочно-голубыми серьёзными глазами. Я всё время была занята и весела – а выглядела, если верить шуточке Тхарайя, как беременная мышь: из шарика торчат тоненькие лапки. Кого бы это рассердило?
В степи расцветали тюльпаны, когда пришло моё время. Ни Сейад, ни Керим не могли уменьшить беспокойство моего драгоценного принца – а я просто-таки удивлялась собственной беспечности. Роды – тяжёлое дело и смертельный риск; от родов умерли две мои кузины, надо бояться… но Нут в венке из тюльпанов снова выкидывала две шестёрки.
Странно подумать, как смутно мне сейчас припоминается боль, которую я тогда чувствовала. Кажется, это длилось ужасно долго. От особенно резкой боли у меня серело в глазах; я видела бесконечную равнину, серую под серым небом – но пыталась дышать, как учила Сейад, и вокруг светлело снова. От крика Эда эта серость растаяла совсем.
Вовсе не такой чёрный, как Тхарайя, а нежно-золотой, словно бронзовая фигурка, мой бесценный малыш. И глазки у него тоже оказались золотые, янтарные, яркие и прозрачные, а ещё – тоненький мышиный хвостик с мягким жалом на конце вроде шипа на розовом стебле.
Не столько человеческое дитя, сколько птенец аглийе. Ему суждено было стать таким же сильным и великолепным демоном, как его отец, подумала я – и любовь к малышу заполнила меня до краёв, несмотря на всю необычность этой мысли. Не удивительно ли, продолжала я размышлять, что меня не пугает и даже не смущает роль матери демона? Я восстанавливаю справедливость, думала я, лёжа на плече у моего принца и держа малыша у груди: я стала женой наследника трона, и мой старший сын в своё время тоже станет великим государем. Разве Тхарайя не рождён владыкой?
– Я отправил трёх голубей во дворец государя, – сказал мой принц. – Мой отец должен узнать об этом, а все в Ашури-Хейе должны узнать о тебе, госпожа сердца моего.
– Мне кажется, или тебя это тревожит? – спросила я.
– Мы вернёмся в Лаш-Хейрие, – сказал Тхарайя, прижимая меня к себе, всё так же мрачно. – Мы вернёмся в Гранатовый Дворец, Светоч Справедливости увидит своего внука, а нам с тобой придётся подчиняться дворцовому регламенту. Конец нашей свободе. Мне придётся забыть о радости просыпаться рядом с тобой; ты будешь жить на тёмной стороне, среди женщин, считающих тебя незаслуженно счастливой, и кастратов-интриганов. И я навсегда забуду о спокойствии, потому что наше дитя – очень нежелательное лицо для всей моей родни. Зато мои любовницы обрадуются и примутся изыскивать пути для мелких гнусностей. А, не следовало бы мне говорить тебе об этом!
– Это правда, не следовало, – сказала я. – Ты меня пугаешь.
– Я хочу, чтобы ты была ко всему готова, Лиалешь, – сказал Тхарайя. – И ещё к тому, что я буду защищать вас от любых бед, как бы ни легли кости Судьбы. Знай: ради вас я нарушу и обычай, и закон, если в том будет нужда.
– А, это ты меня успокоил? – рассмеялась я. – Дракон, я поверила. Ты же знаешь: я ничего не боюсь с тобой.
Тхарайя чуть прикоснулся кончиками пальцев к головке малыша.
– Его имя – Хаштеа, – сказал он нежно. – Огонь, услышь, Нут. Да?
– Да, – сказала я, подумав про себя: «Его имя – Эдуард, и он станет великим владыкой, помоги ему, Господи». У меня были лучшее дитя на свете и лучший на свете муж.
Когда мы спустились с небес… с гор, я хотела сказать, в степи цвели маки.
Светоч Справедливости, государь, отец Тхарайя, прислал за нами целый караван – с чудесными лошадьми, запряжёнными в повозки, в сопровождении верховых рыцарей, которых тут звали «соколами короля». Вся эта процессия дожидалась перед мостом через ущелье. Соколы привели в поводу лошадей для свиты принца; аглийе и лошади косились друг на друга с сомнением и опаской.
– Опять верхом, это невыносимо, – вздохнул Шуарле, но его-то я утешила, пообещав взять к себе в повозку. У воинов Тхарайя не было других возможностей.
– Разве птицам положено трястись в седле? – ворчал Керим, похлопывая вороного по холке. – Разве тем, кто привык парить в небесах, хорошо сидеть верхом на живом существе? Разве живому существу это может понравиться? Разве тебе бы понравилось, Йа-Кхеа, если бы кто-нибудь взобрался к тебе на шею?
– Лошади созданы для всадников, – возразил рыцарь из долины.
– Если бы лошади были созданы для всадников, они были бы созданы с уздой и сёдлами на спине, – возразил Керим. – А раз они рождаются без узды и седла, значит, они созданы для других вещей. Может, лошади созданы бегать по степи на свободе? Разве хорошо садиться на кого-нибудь сверху и бить его ногами, чтобы он бежал быстрее?
– Ну, не все нугирэк так считают, – сказал рыцарь.
– Я – не все, – с достоинством подтвердил Керим и замолчал; впрочем, по нему было видно, что он остался при своём.
Я видела, как аглийе снимали с лошадей узду, заменяя её недоуздками, и как медь выступала на их коже, когда они поднимались в сёдла – останавливая превращение на середине, облегчали своё тело и работу лошади. Да, аглийе не любили верховой езды – но выглядели всадниками благороднейшей посадки, а их кони шли свободно и легко, легче, чем обычно движутся кони под седлом.
Мы с Раадрашь укутались в плащи, но тент на повозке не подняли – я могла вдоволь смотреть на прекрасный мир вокруг, а конь Тхарайя шёл рядом, позволяя моему драгоценному принцу обращаться ко мне, не покидая седла. Сейад держала на руках крошку Эда, который был слишком мал и слишком сыт, чтобы глазеть по сторонам, а потому сладко спал. Стража Тхарайя охраняла нас от всех опасностей Хуэйни-Аман, но каким-то образом не мешала наслаждаться свободой и простором.
Мы ехали по зелёным горам и алой степи; ковёр степных трав был обрызган маками, как каплями крови. Шуарле срывал для меня какие-то мелкие белые цветы, растущие пышными гроздьями и источающие прекрасный медовый аромат. Мне подали воды из придорожного ключа, дивно чистой, ледяной. Тхарайя запел серенаду; его воины-аглийе присоединились к нему; Эдуард проснулся, удивлённо посмотрел на меня, улыбнулся беззубым ротиком и снова задремал. На горизонте встали красные стены Гранатового Города под сияющим солнечным небом.
Эта была та самая пряная сказка, о которой я мечтала. Мы выехали на большую дорогу; по ней, вздымая золотую пыль, ехали всадники на конях, осликах и удивительных существах, очевидно, созданных Господом прямо с мохнатыми сёдлами на горбатых спинах. Мимо нас катились повозки, запряжённые мулами и громадными мускулистыми быками, рыжими, с рогами, выгнутыми наподобие двух половинок лиры. Весёлые погонщики гнали уморительных овец-черноголовок с длинными висячими ушами. Везли на возах груды каких-то плодов, жёлтых, зелёных, полосатых, нереальных, будто выдуманных пьяными художниками; везли уголь, дрова, глиняные горшки, свёрнутые штуки материи. Шли босые крестьяне, укутанные в плащи женщины, белые и серые гуси, которых направляли прутиком дети в косичках и бусах… Все с приветствиями уступали нам путь. Я с наслаждением слушала, как странствующие воины, пропылённые, с иссечёнными сабельными шрамами лицами, в куртках из толстой кожи, обшитых металлическими плашками, кричали вслед Тхарайя: «Привет тебе, Непобедимый Ветер, Убийца Войны! Позови меня – я пойду умирать за тебя!» Раадрашь щипала меня за локоть сквозь шёлк плаща и с досадой говорила вполголоса:
