Я очнулась ранним утром, от ужасной жажды. Было тихо, только мерно шелестели волны и кричали морские птицы.
Еле заставив себя открыть глаза, я увидела, что уже совсем светло. Я лежала на мокром песке и чувствовала себя так, будто меня долго били палками. Моё платье и волосы были полны песка, песок скрипел на зубах; я посмотрела на свои руки, саднящие, как ошпаренные кипятком, и увидела, что на пальцах запеклась кровь, а ногти сорваны и поломаны. Грязные волосы свешивались каким-то растрёпанным колтуном, а всё тело зудело, раздражённое мокрыми просоленными тряпками. Пить хотелось нестерпимо, губы потрескались в кровь, а язык казался вязанным из грубой шерсти.
Я встала на ноги после многих неудачных попыток. Голова кружилась и болела, меня шатало; я подумала, как хорошо было бы найти родник, и побрела по полосе прибоя неведомо куда. Вероятно, мне следовало бы скорбеть о погибшем корабле, о бедных матросах и моей потерянной свите – но я могла думать только о воде и своих сухих губах, сожжённых солью до резкой боли.
Несколько раз я споткнулась и чуть не упала; мне пришлось прилагать серьёзные усилия, чтобы остаться на ногах. Мой взгляд бесцельно скользил по тёмному от воды песку в кайме пены. Иногда в поле зрения попадали странные зверушки, без шерсти, зато покрытые скорлупой подобно яйцам. У них не было головы, а глаза росли на стебельках из круглого живота – эти существа боком ползали по песку на многих тонких ножках, выставляя вперёд отвратительную лапу, похожую на зазубренные клещи. Я смотрела на них без любопытства, лишь отмечая в уме величие Господа и прикидывая, нужна ли этим тварям пресная вода для питья.
По-видимому, они обходились и морской водой. Рыболовы, совсем как наши, только белые почти целиком, так же как в городе, проводившем меня, печально вопили и носились низко над водой, высматривая рыбёшку. Полоса, покрытая песком, тянулась в неизмеримую даль, пропадая в утренней дымке; её обрамляли странные деревья с жёсткими вроде лакированного картона глянцевитыми листьями…
Не знаю, сколько я так прошла. Я видела какие-то деревянные обломки, расколотый остов сундука, потом подвернулся кусок ростральной фигуры, изображавшей святую Жанну в венце из лилий, со свечой в руках, – от неё остались лишь голова и кусок плеча с рукой, заканчивающийся свежим жёлтым расщеплённым деревом. Что-то тёмное, неясных очертаний, вблизи вдруг оказалось мертвецом.
Я, шатаясь, подошла ближе. На песке лежал матрос с нашего корабля, это очевидно – но я не смогла его узнать: от его лица осталась зияющая рана, а кусок черепа надо лбом откололся и свисал в сторону. Внутри его головы уже копошились какие-то мерзкие многоножки, а те, с лапами, похожими на клещи, отрывали кусочки мозга и красного мяса.
Это ужасное зрелище привело меня в себя, как пощёчина. Я поняла, что осталась на чужом берегу совсем одна, уцелев чудом, какой-то капризной вышней волей, возможно – промыслом Господним. Что никто из моих слуг меня не найдёт, не напоит, не предложит сменить бельё и не устроит на ночлег.
Мне захотелось громко рыдать и выть в голос, ужас сжал моё сердце – но уже появившийся за время плавания здравый смысл подсказал, что слезами я лишь обессилю себя. Я отвернулась от мертвеца, который занимал весь мой рассудок, и смогла подумать, сообразив, что от моря нужно убираться.
Пресная вода найдётся там, в роще лакированных деревьев, сказала я себе – и, еле переставляя ноги, увязающие в песке, побрела прочь от кромки прибоя. Солнце поднималось всё выше, песок нагрелся; туфли я потеряла ещё в воде, и моим босым ступням становилось горячо.
Вскоре песчаный пляж кончился, но колючая жёсткая трава оказалась совершенно нестерпимой для моих ног. Я наступила на странную вещицу, похожую на колючий шарик, впившуюся в ногу очень больно – и упала-таки. Нигде под деревьями не было воды. Я не знала, что делать дальше, и, решив полежать и отдохнуть несколько минут, заснула или впала в беспамятство.
Я не помню, как люди нашли меня на берегу. Мои истинные воспоминания путаются с лихорадочным бредом, который тогда овладел моим разумом. Я вспоминаю, как кто-то лил воду на моё лицо и как это было восхитительно приятно – и тут же мне кажется, что рядом со мной сидела бронзовая дева, положив свою узкую холодную руку на мой горящий лоб. Меня куда-то несли; я лежала головой на плече, от которого сильно пахло растёртой геранью и потом. Кто-то снимал с меня заскорузлые тряпки, составляющие мой костюм – и я не чувствовала ни страха, ни стыда, лишь смутно отмечая чужие прикосновения к моему телу.
Впрочем, эти прикосновения не были грубыми или непристойными. Чьи-то руки отмыли меня от соли, – у меня не хватало сил открыть глаза, чтобы увидеть, – а потом приподняли и уложили на мягкое. Вокруг стояла блаженная прохлада, пахнущая незнакомо, но приятно; я чувствовала на своих губах чуть горьковатую жидкость, от которой постепенно уходила жажда.
Потом я, вероятно, погрузилась в глубокий сон.
Я проснулась от голосов и смеха вокруг. Открыв глаза, осознала, что нахожусь внутри человеческого жилища.
Помещение оказалось довольно просторным и пустым, не считая тюфяков, постеленных прямо на полу, потёртого ковра с густым ворсом и целой груды подушек. На одном из тюфяков, прикрытая пледом или, лучше сказать, простынёй из лёгкой ткани, лежала я. Солнечные пятна, тусклые, но горячие, как бывает вечером в погожий день, колебались на пёстрых узорах ковра рядом с моей головой; они падали от небольшого окна, забранного ажурной решёткой.
На подушке около меня сидела, поджав ноги, девушка. Стоило только взглянуть на неё – и я сразу вспомнила, где нахожусь. Это чужая страна. Это чужой мир. Это чужая девушка, совсем чужая.
Совсем чёрная, но не такая, как обожжённые солнцем крестьяне, не такая, как обветренные матросы с огрубелыми лицами. Её лицо выглядело нежным и свежим – но всё равно было чёрным, вернее, имело удивительный и прекрасный цвет эбенового дерева. Черты, довольно приятные, но резкие, несли заметный отпечаток нездоровья; большие глаза, тёмно-золотые, в длинных ресницах, смотрели со скрытой печалью. Волосы, богатые и тяжёлые, вороные, как грива породистой лошади, она зачем-то остригла по плечи, – не длиннее, чем у мужчины-аристократа, – и неуложенные пряди выглядели небрежно. Ещё заметнее портил её какой-то каббалистический символ, начертанный чёрно-синим на лбу между бровей: многоугольная звезда размером с медный пятак, окружённая знаками, похожими на астрологическую тайнопись. Вероятно, подумала я, эта девушка – ведьма. В стране дикарей, лишённых спасения души, такое вполне может статься.
Надлежало бы испугаться, но не получилось.
Милое личико девушки так заняло моё внимание, что я не сразу отметила безобразие её фигуры – болезненно худой, с длинной шеей, острыми плечами и совершенно плоской грудью. Странный костюм, состоящий из рубахи-распашонки и широких штанов, безобразил её ещё больше.
Увидев, что я очнулась, девушка грустно улыбнулась, обозначив ямочки в уголках губ, протянула мне чашку с желтоватым травяным отваром и что-то ласково сказала. Её голос был мягок и высок.
Я улыбнулась в ответ, взяла чашку – и только тут окончательно осознала, что кроме нас в комнате есть ещё девушки, совершенно другого типа, вовсе не похожие на мою печальную покровительницу: это их голоса разбудили меня.
Сообразив, что я уже очнулась, эти другие подошли поближе, расселись вокруг на подушках и принялись очень бесцеремонно меня разглядывать, обмениваясь при этом весёлыми замечаниями на том же, непонятном для меня, языке. Они все были такие же эбеново-чёрные, как первая, но на этом сходство и кончалось.
Вся компания девушек – а их было пять – отличалась отменным здоровьем и бойким нравом, что весьма бросалось в глаза. Их роскошные волосы – а волосы выглядели роскошно у всех, такие же вороные, тяжёлые и блестящие – низвергались к лодыжкам водопадами косичек; точно такая же причёска была у девы-зверя. Их тела выглядели так же великолепно, как косы: округлые груди, еле прикрытые чем-то вроде коротких корсажей, вышитых бисером, бёдра, обтянутые атласными штанами, открытые животы – всё это просто ослепило меня. Раньше мне не случалось видеть, чтобы кто-то из женщин так явно выставлял себя напоказ. Вдобавок они обводили свои тёмные глаза чёрной и золотой краской, а губы и ногти красили в ярко-алый цвет.
