Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Тот свалился от первого же мощного удара в челюсть и замер.

– Твое счастье, сволочь, что я не приучен бить лежачих, – прокричал Зайцев.

Потом он спустился в подвал и привел в чувства Слепцова.

– Где этот урод? – стонал Павел.

– Наверху. Он без сознания. Скучает под звездами.

– Неси этого гада в подвал. Его должны найти рядом с Машей. И дай мне свой телефон, мой в брюках, которые я еще не надел.

* * *

Дежурный по городу разбудил полковника Кулешова.

– Поступило сообщение от Павла Слепцова. Маньяк схвачен и обезврежен. Слепцов просит вызвать «скорую помощь», экспертов и вас лично. Сейчас он находится на улице Докукина, там, слева от поворота к железнодорожному мосту, гаражный кооператив. Бокс номер десять.

– Неужто обошел меня экстрасенс? – пробормотал полковник и добавил: – Две опергруппы на выезд!

6

«Я ничего не знал о ловушке и о том, что в моем багажнике лежит свидетель. Но даже зная об этом, я не остановился бы. Магия Маши была сильнее инстинкта самосохранения. Я не думал об опасности с той секунды, как закрыл за собой ворота гаража. Но на этот раз удача меня подвела. Машин дружок появился в самый неподходящий момент, а я из-за громкой музыки даже не услышал, как он спускался по крутой лестнице в мою студию. Заметил я этого человека слишком поздно, но все же попытался оказать сопротивление и даже ударил его пустой бутылкой по голове. Но силы были неравными. Он одолел меня.

Очнулся я, когда приехала милиция. Машу забрала “скорая помощь”, которая, впрочем, ей не требовалась. Скорее всего, женщину увезли, чтобы сделать анализы.

А на меня надели наручники и отвезли в отделение милиции. Тогда я еще не знал об аресте моей матери. Как выяснилось впоследствии, она сидела в машине рядом с гаражом и ждала, когда я вывезу бесчувственную Машу. Мне также ничего не было известно, что она говорила на допросе.

Меня держали в следственном изоляторе, в одиночной камере. Следствие шло недолго. При таком количестве улик и доказательств отпираться не имело смысла. Мой адвокат сказал коротко: “Тебе грозит пожизненное, но это лучше, чем расстрел. Спасение только одно – если тебя признают невменяемым”.

Я сознался во всем, кроме убийств. Следователь даже пошел мне навстречу: с меня сняли эпизод с изнасилованием мертвой девушки в парке. Возможно, они не могли его доказать. Но адвокат настоял на том, чтобы оставить этот эпизод в деле, и я признался в этом изнасиловании. Могло показаться, что мой защитник играл на стороне обвинения, но это не так. Нормальный человек не насилует трупы – на этом строилась его защита.

И только в день суда я увидел свою мать. И не в зале, где обычно сидят родственники, а рядом с собой, на скамье подсудимых. Мы расцеловались и расплакались. Она сильно постарела, и у нее появилась прядь седых волос. Я не мог поверить, что мама могла кого-то убить, но она в деталях описывала каждый эпизод.

Процесс разворачивался по странному сценарию. Весь упор обвинение делало на убийства, и свидетелей нашлось предостаточно. По моей линии никаких свидетелей не было. И даже Маша сказала, что ничего не помнит. Доказательством моей вины были моя поимка с поличным и взятый у потерпевшей анализ спермы.

Внимание переключилось на мою мать. Некий Алексей Зайцев предъявил снимки мясника и его знакомых. На них среди толпы была моя мать. По мнению обвинителя, она следила за мясником и, чтобы подставить его, подбирала жертву из его знакомых. Так оно и получилось.

Потом свидетельствовала сестра мясника Амалия Гурская, ветеринарный врач. Она узнала в моей матери свою посетительницу, которая приносила усыплять кошку и вполне могла выкрасть из сейфа опасные препараты, найденные в крови каждой жертвы.

В суд также привезли несколько роз из оранжереи на нашей даче. Результаты экспертизы подтвердили, что в руках мертвых девушек находили розы, срезанные с тех же кустов. Что касается последней жертвы, убитой в ту ночь, когда у меня было алиби, и найденной в витрине магазина, то здесь выяснилось, что у матери нет алиби. Нашли свидетельницу, какую-то толстуху лет пятидесяти, которая работала в ночную смену в небольшой кондитерской, неподалеку от нашего дома. Мать заплатила ей деньги и велела принести пирог ко мне домой ровно в час ночи. В квартиру просила не заходить.

Так все и было. Мы играли в карты. Звонок в дверь. Я открыл. Женщина мне передала пирог со словами: “Это от вашей матушки. Просила передать. Она не очень хорошо выглядит, и уже легла спать”.

Тогда я ничего не заподозрил. Внес угощение в комнату и объявил всем, что мама нам испекла пирог. То, что она сама не зашла, никого не удивило. Гости подумали, что она не хотела показываться в домашнем виде. Все знали, как трепетно она относится к своей внешности и что перед каждым выходом на улицу часами сидит перед зеркалом.

Полковник, инвалид, сосед с верхнего этажа, подтвердил, что в комнату мать не заходила. К тому же инвалид добавил, что темно-синие “Жигули” принадлежали ему, но с тех пор как у него отказали ноги, машина стояла под окнами и гнила. Моя мать купила ее и отремонтировала. При обыске в ее квартире нашли квитанцию из мастерской. А в багажнике машины – белую водоэмульсионную краску, которой был выкрашен труп девушки, найденный в витрине магазина.

Нашелся и пропавший сторож магазина. Но тот ничего сказать не мог. Он отключил сигнализацию и открыл заднюю дверь собутыльнику, обещавшему принести водку, но увидел человека в черном, который ударил его по голове. Сторожа даже в суд не вызвали, а просто зачитали его показания, впрочем, не имевшие особой ценности. Также ни словом не обмолвились об анализе спермы, взятой у девушки из витрины. Девушку я не знал и никогда не видел, так что сперма не могла соответствовать моей. Мало того, я не мог поверить, что моя мать в одиночку могла перетащить труп девушки, а потом увезти сторожа в лес, вколоть ему снотворное и отключить того на сутки. Но и этими вопросами никто не задавался.

О себе я не думал. Когда-то меня должны были поймать. Такие люди, как я, неизлечимы. Остановить меня может только смерть. Покончить с собой мне не позволили. Меня содержали в одиночке в смирительной рубашке. Я настоящий живой скандал, сенсация и звездочки на погонах оперативников. Все в одном флаконе. От тюрьмы меня спас адвокат. За это я благодарен Маше, которая наняла для меня защитника и на суде не сказала обо мне ни одного дурного слова. Она так и осталась моей несбыточной мечтой.

Суд отправил меня на экспертизу в институт Сербского. Меня признали невменяемым. Профессор сказал по секрету: если бы я был замешан хоть в одном убийстве, диагноз был бы другим. Такова разнарядка сверху – всех убийц признавать вменяемыми. Исключением стала моя мать. Экспертиза ей не требовалась. Она психически больной человек, инвалид и состоит на учете около сорока лет. Я был ее опекуном как сын и здоровый человек, к тому же врач. Теперь она лишилась опекуна, так как и я признан невменяемым. Нас вместе должны посадить в психушку тюремного режима на всю оставшуюся жизнь.

Ходатайство адвоката о помещении сына и матери в одну больницу, подкрепленное мнением экспертов, удовлетворили и нас не стали разлучать. И даже в таких тюремных клиниках можно жить неплохо. Были бы деньги, а моя мамочка совсем не бедный человек.

Мы живем в привилегированном корпусе. Здесь палаты на двоих. Одну такую предоставили нам, несмотря на разность полов: родственники. О свободе я даже не мечтаю.

Мама читает книгу, а моя голова лежит у нее на коленях. Я смотрю на синее небо сквозь решетку в окне. Здесь тихо и спокойно, но я постоянно думаю о смерти. (Продолжение следует.)»

* * *

Таисия Андреевна отложила в сторону прочитанную книгу, взглянула на спящего на соседней кровати сына и вышла из камеры в коридор. Их камера-палата не закрывалась на щеколду: Белецкие были на привилегированном положении. Мать как грамотный человек работала в канцелярии главврача и следила за архивом и текущими делами больных.

49
{"b":"157801","o":1}