Заканчивается охота всегда одинаково. Охотники наступают, постепенно окружая зверя, подают голосом особые сигналы, скрываясь за деревьями и кустарниками; всадники подъезжают все ближе и ближе, лошади под ними осторожно переступают, преодолевая последние метры, и в какой-то момент все замирают, наступает мертвая тишина. И только раненый зверь из последних сил рвется убежать, падает, проваливаясь и оставляя на белом снегу кровавые следы, протяжно подвывает и поскуливает, вкладывая в эти высокие резкие звуки переполняющую его боль.

И теперь только егерь может облегчить его страдания. Звук выстрела, подобно небесному грому, внезапно разрывает тишину леса; потревоженные птицы с криками поднимаются с обледеневших ветвей, стремительно улетая прочь, и вскоре лишь неясные звуки доносятся издали. Второй выстрел — и зверь словно подкошенный падает на землю. Последние предсмертные судороги сотрясают его тело, и через несколько минут он замирает навсегда. Собака пробирается вперед и начинает вылизываться.

Разрушены леденящие оковы случившегося, всё понемногу приходит в движение. Раздается чье-то бормотание, слышны смех и разговоры. Лихорадка отпускает. Кого-то все еще бьет мелкая дрожь; девушка, отирая кровь со щеки и с шеи, прикладывает перчатку ко лбу и протяжно вздыхает. Опасная ситуация произошла и отступила; на некоторое время Две Империи осуществили чистку внутри самих себя.

Всадники отправляются в обратный путь, уставшие лошади еле бредут под седоками и, спотыкаясь, проходят через ворота. Как только последние путники заходят внутрь, крытый черный фургон начинает медленно удаляться прочь, скрываясь вдали. Через час он возвращается, и ворота, вздрогнув, наглухо за ним закрываются.

Пробуждение напоминало медленный подъем из глубин теплого моря. Какое-то время, пока Мэнверинг лежал с закрытыми глазами, память и сознание боролись друг с другом, и ему казалось, что она была с ним, а эта комната превратилась в его бывшую детскую. Он потер лицо, зевнул и потряс головой, прогоняя остатки сна; в дверь снова постучали, и этот звук вырвал его из объятий сна.

— Да? — ответил он.

— Через пятнадцать минут будут завтракать последние гости, сэр, — раздался голос из-за двери.

— Спасибо! — крикнул он в ответ, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов.

Он сел на кровати, дотянулся до наручных часов, оставленных на прикроватной тумбочке, и поднес их ближе к глазам. Часы показывали 10:45.

Он откинул в сторону одеяло, и прохладный воздух скользнул по его коже. Она была с ним, конечно была — до самого рассвета. Его тело с болезненным томлением до сих пор почти физически ощущало ее прикосновения и ласки. Он опустил глаза вниз и улыбнулся, прошел в ванную комнату, принял освежающий душ, тщательно вытерся, побрился и оделся. Закрыв дверь на ключ, он пошел по направлению к столовой, где был накрыт завтрак. За несколькими столиками все еще сидели люди, наслаждаясь утренним кофе. Он искренне улыбнулся, желая присутствующим доброго утра, и присел за столик у окна. На улице толстым пушистым ковром лежал снег; яркий свет, отражаясь от белоснежного покрова, мощным потоком врывался в комнату через оконное стекло, переливаясь и сверкая. Мэнверинг не спеша завтракал, прислушиваясь к отзвукам криков и голосов, раздающихся где-то вдали. На пологом склоне позади дома играли дети, задорно и весело бросаясь друг в друга снежками. На мгновение на вершине холма показались сани, но тут же исчезли за снежным бугром.

Он надеялся встретиться с ней, но она все не приходила. Он выпил кофе, выкурил сигарету и перешел из столовой в комнату отдыха. На огромном цветном экране показывали детский праздник, проходивший в берлинской больнице. Он немного посмотрел телевизор, и за это время дверь позади него дважды хлопала, но Диана не пришла.

В доме была еще одна комната отдыха для гостей, но в это время года там редко собирались, а также читальный зал и библиотека. Он блуждал по дому, переходя из одного помещения в другое, но ее нигде не было видно. Внезапно ему пришло в голову, что она, вероятно, до сих пор не проснулась; в Уилтоне не были приняты строгие правила встречи Рождества. «Я должен подняться к ней в комнату», — подумал он, не зная точно, в каком гостевом крыле дома ее разместили.

В доме было очень тихо: казалось, что большинство гостей предпочли остаться в своих комнатах. Мэнверинг задумался, могла ли она уехать на Охоту; он слышал сквозь сон, как всадники уезжали и вернулись через некоторое время. Он искренне сомневался, что данное мероприятие могло быть ей интересным.

Он снова вернулся в гостиную, где больше часа бездумно смотрел на экран телевизора. Когда наступило время ланча, Мэнверинг почувствовал, что его начинает одолевать легкое чувство досады и уязвленного самолюбия, к которому примешивалось возрастающее ощущение необъяснимой тревоги и беспокойства. Он поднялся к себе в комнату, в душе надеясь, что она могла прийти туда снова, но чуда не повторилось. Комната была пуста.

В камине горел огонь, кровать перестелена. Он совершенно забыл, что у слуг были запасные ключи от всех комнат. Произведение Гесслера по-прежнему стояло на полке. Он взял книгу, подержал немного в руках, ощущая ее тяжесть, и нахмурился. В каком-то смысле оставлять ее там было настоящим безумием.

Пожав плечами, он поставил книгу на место, задумавшись: «Неужели кто-нибудь просматривает книги на книжных полках?» Теория заговора, если она и существовала, при свете дня казалась ему совершенно абсурдной. Он вышел в коридор, захлопнул дверь и повернул в замке ключ. Он попытался, насколько это было возможно, отодвинуть мысли о книге в самые дальние уголки памяти. Но сделать так оказалось неразрешимой проблемой, с которой он пока не готов был справиться. Слишком много иных мыслей, помимо этого, роилось в голове.

Обедал Мэнверинг в одиночестве, и теперь его сознание разрывалось на части от непереносимой боли. Его одолевали тревожные предчувствия, как и много лет назад. Один раз ему показалось, что он заметил ее в коридоре. Сердце бешено застучало… Но это была другая блондинка, жена Мюллера. Те же жесты, которыми она поправляла упавшие волной волосы, но эта женщина была значительно выше.

Он позволил себе расслабиться и предаться мечтам. Казалось, ее образы четко отпечатались в его сознании; каждый из них он теперь рассматривал в отдельности, пристально изучал и любовно отставлял в сторону. Словно наяву, он ощущал ее шелковистую кожу, любовался белокурыми локонами, светившимися в пламени огня. Ее длинные ресницы мягко касались нежных щек, когда она лежала в его объятиях и сладко спала. Воспоминания иного рода, более острые и чувственные, колокольным набатом бились у него в голове. Она запрокинула голову, улыбнулась; ее волосы струящимся потоком скользнули ей на грудь.

Он отодвинул чашку в сторону и встал из-за стола. Чувство истинного патриотизма должно привести ее в гостиную, где смотрят телевизор, ровно в три часа дня. В это время там обязательно будут присутствовать все гости без исключения. Если он не увидит ее раньше, там они точно встретятся. Он криво усмехнулся, осознав, что ждал ее полжизни и ничего страшного не произойдет, если придется подождать еще несколько часов.

И вновь он принялся бесцельно бродить по дому: Главный зал, Длинная галерея, где проходил с группой детей Младенец Христос в Рождественскую ночь. За окнами, чуть ниже уровня подоконников, выступала вперед крыша, покрытая толстым слоем снега. Отражаясь от белоснежного покрова, яркий солнечный свет проник в галерею, рассеивая тьму и унося с собой частицу таинственности. В Главном зале уже не было прекрасной темно-зеленой ели. Мэнверинг долго наблюдал, как слуги вешали на окна портьеры, вносили и расставляли по местам плетеные кресла с позолоченными ручками. В Галерее музыкантов высились поставленные друг на друга коробки, свидетельствующие о том, что прибыл оркестр.

Ровно в два часа дня он вернулся в гостиную. Окинув быстрым взглядом комнату, убедился, что девушки там до сих пор нет. Начал работать бар, и гостям предоставили возможность угощаться всевозможными напитками. Ганс, представительный и любезный, как всегда, с неизменной улыбкой на лице обслуживал гостей министра. Он учтиво приветствовал вошедшего в гостиную Мэнверинга: «Добрый день, сэр». Мэнверинг взял себе высокий бокал светлого пива и присел в углу на диване. Отсюда ему было удобно следить за происходящим на экране телевизора и не выпускать из поля зрения дверь комнаты.