От виски он становился слишком сентиментальным. Осушив стакан, Мэнверинг прошел в ванную комнату, разделся и встал под душ в надежде, что бодрящие струи воды унесут прочь усталость и сомнения. Тщательно вытираясь махровым полотенцем, он подумал: «Ричард Мэнверинг, личный помощник министра Великобритании». А вслух произнес:
— Кто-то должен помнить о возмездии.
Одевшись, он нанес на лицо пену и начал бриться. В голове теснились мысли: «Иногда бывает, что в тридцать пять приходит осознание, что ровно половина жизненного пути осталась позади». Он припомнил далекие дни, проведенные с Дианой, когда на короткий миг ему показалось, что между ними возникло что-то необъяснимо-волшебное. Теперь между ними уже ничего не могло быть. Из-за Джеймса. Конечно, Джеймс был всегда.
Мэнверинг аккуратно вытер лицо полотенцем и нанес лосьон после бритья. Все это он делал механически; мысли, неподвластные силе разума, ускользали прочь и вновь возвращались к тому злополучному телефонному звонку. Одно было совершенно ясно: где-то произошла утечка информации. Кто-то каким-то образом сумел обеспечить Косовича засекреченными данными, очень важной и хорошо охраняемой информацией. По-видимому, этот же человек предоставил данные о проводимых ранее операциях. Мэнверинг нахмурился, пытаясь не упустить суть проблемы. Одна-единственная страна противостояла Двум Империям невероятно огромными скрытыми силами. В эту страну переместился центр семитского национализма. И Косович был американцем.
Он подумал: «Свобода, сво-о-обода. Иудейская демократия». Вновь нахмурившись, он в раздумье потер лоб рукой.
Предупреждение поступило с Фронта Свободы. Пусть и косвенно, но связались именно с ним. Теперь он стал соучастником. Эта мысль, еще не до конца сформированная и непроизнесенная, на протяжении всего дня не давала ему покоя, медленно ворочаясь в закоулках сознания.
Мэнверинг безуспешно пытался понять, что им от него может быть нужно. Были пущены слухи, опасные слухи, — о происхождении никогда не станет известно. Или возможность узнать появится в самом конце, когда уже будет сделано все, что от него требовалось. Неведомые враги были неутомимы, беспощадны и коварны. Он не поспешил в службу безопасности с криками о помощи при первых намеках на опасность, но это обязательно было бы учтено. Каждый шаг в сторону и попытка обмануть брались на заметку.
Каждое подергивание наживки на крючке…
Он что-то проворчал едва слышно, разозлившись на самого себя. В основе их уверенности и силы — его страх. Застегивая рубашку, он вспомнил охранников у ворот, колючую проволоку, пущенную поверх заграждения, охранные посты. Не так много на свете подобных мест, но здесь с ним точно не могло случиться ничего непредвиденного. На несколько дней можно было забыть обо всем, что произошло. Вслух Мэнверинг произнес: «Так или иначе, моя значимость преувеличена. Я не настолько важен для них». На душе у него стало немного спокойнее.
Мэнверинг выключил свет и вернулся в комнату, дверь в ванную бесшумно закрылась за ним. Он подошел к кровати и замер, внимательно изучая книжную полку. Между томами Ширера и Черчилля появилась третья, тоненькая книга. Он осторожно прикоснулся к корешку книги, взял ее с полки, прочитал имя автора — Гесслер — и название — «На пути к гуманизму». Чуть ниже названия, словно часть лотарингского креста, были изображены сплетенные буквы «ФС» — Фронт Свободы.
Десять минут назад книги здесь не было.
Мэнверинг распахнул дверь настежь — в коридоре было пусто. Откуда-то издалека, видимо из отдаленных комнат большого дома, доносилась музыка, Тиль Уленшпигель.Больше никаких посторонних звуков поблизости. Он захлопнул дверь и дважды повернул в замке ключ. Вернулся к книжной полке и заметил, что дверца шкафа слегка приоткрыта.
Его портфель по-прежнему лежал на прикроватном столике. Мэнверинг подошел к нему и достал свой люгер. Ощутив тяжесть оружия в руке, он немного успокоился и почувствовал себя увереннее. Вставил обойму на место, снял пистолет с предохранителя и взвел курок. Медленно приблизившись к шкафу, он со всей силы распахнул дверцу ногой.
Внутри было пусто.
Шумно выдохнув, он нажал кнопку, достал обойму с патронами и положил пистолет на кровать. И вновь пристально посмотрел на книжную полку. «Должно быть, я ошибся», — подумал он.
Мэнверинг осторожно взял книгу с полки. С момента выхода первой публикации Гесслер был запрещен во всех областях Двух Империй. Мэнверинг никогда не видел даже копию книги. Он присел на край кровати и открыл наугад первую попавшуюся страницу.
«Доктрина об арийских сопрародителях, которую так яростно поддержали представители среднего класса Великобритании, в основе своей имела поверхностную доказательную базу, объединившую множество теорий и в конечном счете отсылающую нас к Розенбергу. В каком-то смысле ответ был дан Черчиллем, но Чемберлен и страна обратились к Гесс…»
«Кёльнское соглашение, согласно которому на первый взгляд евреям, проживающим в Великобритании, обещают обеспечить полную безопасность, на самом деле представляет собой негласное разрешение кампаний запугивания и вымогательства, подобных тем, что уже были предприняты ранее, в особенности королем Джоном. Сравнение довольно неуместно; представителям английской буржуазии, стремящимся дать происходящему разумное объяснение, открылось много неоспоримых прецедентов. Истинным Знамением Времени был всплеск интереса к романам сэра Вальтера Скотта. К 1942 году предмет был изучен с обеих сторон, и звезда Давида стала привычным зрелищем на улицах большинства британских городов».
На мгновение раздался протяжный стон ветра, в оконных рамах задрожали стекла. Мэнверинг оглянулся, память услужливо вернула загнанную в дальний угол мысль о крючке. Он пролистал несколько страниц.
«В 1940 году экспедиционные войска Великобритании были уничтожены, ее союзники остались в стороне или были повержены, остров действительно остался один. Пролетариат, сбитый с толку плохим руководством, ослабленный всепоглощающей депрессией, фактически остался без права голоса. Представители аристократии, подобно прусским юнкерам, могущественным аристократам-землевладельцам, сдержанно приняли то, на что больше нельзя было не обращать внимания; тогда, как после путча в Уайтхолле, кабинет министров был низведен до статуса Исполнительного совета…»
Стук в дверь заставил его почувствовать непреодолимое чувство вины от содеянного. Отбросив книгу далеко в сторону, он спросил:
— Кто там?
— Ричард, это я. Разве ты еще не готов? — ответил голос из-за двери.
— Минутку, — произнес он.
Еще раз взглянув на книгу, он поставил ее назад, на книжную полку, и подумал: «Этого, по крайней мере, они не ожидают». Положил люгер снова в портфель и защелкнул его. Только после этого он подошел к двери.
На ней было черное кружевное платье. По обнаженным плечам струились пряди волос, расчесанных до блеска. Оцепенев, он несколько мгновений смотрел на нее, пока не произнес:
— Проходи, пожалуйста.
— Порой у меня возникают сомнения… У тебя все хорошо?
— Да, конечно.
— Ты смотришь так, словно увидел призрака.
Он улыбнулся и сказал:
— Ты застала меня врасплох. Арийки очень симпатичны.
Она усмехнулась в ответ:
— Ты должен знать, что во мне течет ирландская, английская и скандинавская кровь.
— Это не важно.
— Порой я тоже так думаю.
— Что-нибудь выпьешь?
— Немного. Иначе мы опоздаем.
— Сегодня не официальная встреча, — сказал он и отвернулся, пытаясь справиться с галстуком.
Она не спеша потягивала свой напиток, носком туфельки чертя на ковре замысловатые узоры.
— Полагаю, ты много раз был на подобных приемах? — спросила Диана.
— Пару раз, не более.
— Ричард, они…
— Что — они?
— Я не знаю. Ты не можешь не видеть очевидного.
