— Только ты и я? — улыбнулась Мария, заговорщически подмигнув ей и старательно пытаясь скрыть волнение, которое вызвала у нее эта новость.

— Нам придется взять с собой Мануэля, а то он с ума сойдет от ревности, — сказала Фьямма.

В тот день Флоретта Руссель позвонила Мистралю из Парижа.

— Это правда, что ты признал свое поражение? Что ты выходишь из игры? Это правда? — начала она.

— А почему вдруг такой прокурорский тон? — отшутился Мистраль.

— Сам подумай! Ты же никогда не был дураком. Если ты так решил, у тебя, конечно, есть на то свои резоны. Но в любом случае, если ты все же передумаешь и решишь вернуться в спорт, на меня больше не рассчитывай. Я подаю в отставку, — торопливо сообщила она.

— Ты что, заболела? — ошеломленно спросил Мистраль, не в силах понять, как Флоретта после стольких лет могла решиться его оставить.

— Может быть, я свихнулась, но дело в том, что я больше не одна. Я живу с Жан-Луи Кустадье, — объяснила она.

— А кто это? — В голосе Мистраля прозвучало любопытство. — Ты говоришь так, будто я с ним знаком.

— Честно говоря, тебе бы следовало с ним познакомиться. Это тот самый нейрохирург, который помешал коварной Шанталь увезти тебя в Париж, когда ты был в коме. И по случайному совпадению он — отец Шарля, моего сына.

В тот вечер, ложась спать рядом с Марией в их общей спальне, он рассказал ей о телефонном звонке и добавил:

— Подумать только, за все эти годы Флоретта ни разу даже не намекнула на существование этого мужчины.

— По правде говоря, я тоже удивилась. Теперь понимаю, почему, когда Шанталь хотела увезти тебя отсюда, Флоретта улетела в Париж, а перед отлетом сказала мне, чтобы я не беспокоилась, что у Шанталь ничего не выйдет. Специалист, которому предстояло решить твою судьбу, был у нее в руках. Флоретта всегда отлично умела хранить свои тайны, — рассудительно заметила Мария.

— Женщины умеют держать язык за зубами, особенно когда речь идет об их личной жизни. Они поверяют тебе свои секреты, только когда ты на пороге смерти, — проворчал Мистраль.

— Это что, шифрованное сообщение? — спросила Мария, проводя рукой по его черным колючим, начинающим отрастать волосам.

— Наоборот, это сообщение совершенно недвусмысленное. Если бы я не готовился отдать концы, ты ни за что не открыла бы мне свое сердце, — прошептал он, обнимая ее.

— Неужели ты действительно слушал, когда я рассказывала тебе свою историю? — поразилась Мария, вспоминая бессонные ночи, проведенные в реанимационной палате госпиталя, когда она, не умолкая, рассказывала ему о своем прошлом.

— Мы столько лет провели в поисках друг друга, в ожидании встречи, и все это время моя жизнь шла своим чередом и твоя тоже. Когда случай едва не свел нас вместе, мы друг друга не узнали. Но я бы не стал ничего менять из того, что было. Даже мои ошибки мне дороги, они помогли мне повзрослеть. Зато я многое изменил бы в твоей жизни. Особенно то, из-за чего ты так страдала.

— Я была любима. И я не жалуюсь на плохое, раз оно привело к такому концу: ты здесь, со мной. На улице холодно, идет дождь, а я здесь, в этой большой кровати, рядом с тобой, обнимаю тебя, — шептала Мария. — Мне действительно повезло, — добавила она со вздохом. — Я до сих пор вспоминаю как чудо тот вечер, когда мы вновь встретились на пляже в Чезенатико.

— Это и вправду было чудо. Мне мама сказала, что ты вернулась в Каннучето и вновь открыла ресторан. Но я думал, что ты и знать меня больше не хочешь.

— А помнишь, как я на тебя набросилась чуть не с кулаками и спросила, какого черта тебе надо в такой час на этом пляже, когда я хочу побыть одна?

— Ты была так хороша в ту минуту, что у меня дух захватило. Я чуть не плакал и ругал себя на чем свет стоит. Ведь мне хотелось тебя поцеловать, но я стоял как пень и слов не находил, чтобы тебе ответить, — вспоминал Мистраль.

— Так скажи хоть теперь, что же ты делал перед заходом солнца на этом пляже? Ты мне тогда так и не ответил.

— Думал о Талемико Вернати, об отце, которого я совсем не знал, — ответил он и добавил: — А ты? Что ты делала на этом пляже в полном одиночестве перед заходом солнца?

— Думала о своей жизни. И вспоминала тебя и Петера, — призналась она.

— Ты меня так и не забыла, верно?

— Как я могла забыть? Это воспоминание я сохраню навсегда.

— Я знаю, Мария, — прошептал он ей на ухо, а потом наклонился и поцеловал в губы.

— В один из этих дней я хотела бы съездить на виллу Петера с тобой и с детьми. Она теперь принадлежит Фьямме. Ты это знаешь? — спросила она.

— Она тут же прибежала мне сообщить. Это было очень великодушно со стороны Джанни.

Мистраль отказался от поездки с ними на озеро Комо, сославшись на то, что ему необходимо поработать в мастерской. На самом деле ему не хотелось стеснять Марию, и он решил предоставить ей возможность свободно погрузиться в воспоминания. Сам же он вновь стал посещать «пещеру Вулкана» под сводами железнодорожной насыпи. По мере того как здоровье и силы возвращались к нему, Мистраль все острее ощущал потребность вернуться к своей первой страсти: работе с двигателями. Мастерская, когда-то принадлежавшая Сильвано Ваккари, а теперь перешедшая к нему, по-прежнему оставалась Меккой для автолюбителей, увлекающихся скоростными машинами. На то время, когда он не мог заниматься ею лично, Мистраль доверил ведение дел механику из Турина, выпускнику школы Тронкеро, такому же отличному мастеру, каким был Сильвано. Роза Ваккари продолжала исполнять административные обязанности. Теперь это была сварливая старушка, хрупкая на вид, но не потерявшая своей былой хватки. То лаской, то таской она вынуждала клиентов оплачивать астрономические счета и регулярно посылала подробные отчеты Мистралю. Он же старался поддержать высокий престиж мастерской, нанося частые визиты в «пещеру Вулкана».

Теперь он разрабатывал планы на будущее. В отличие от других прославленных пилотов, которые, оставив гонки, целиком посвящали себя заботам о своем имуществе, Мистраль решил переложить эту заботу на доверенных лиц. С того самого момента, как в прессу просочились первые сообщения о его уходе из большого спорта, его буквально завалили приглашениями на разного рода высокие должности. Мистраль отклонял их одно за другим. Он уже знал, что будет делать: вернется в мастерскую, возобновит знакомство со старыми друзьями, с Гвидо Корелли, сыном владельца трикотажной фабрики, подарившим ему его первую «Альфа-Ромео», с Мизерере и Кофеином, с которыми он когда-то вместе смотрел гонки с крыши катафалка. Теперь оба они возглавили семейные предприятия, но не утратили прежней страсти к моторам. Он хотел вернуться ко всем, кто любил его когда-то и верил в него. Он не разочаровал своих верных друзей и поклонников. Он стал легендой и хотел, чтобы его запомнили таким: четырежды чемпионом мира в «Формуле-1«, взмывшим к небесам, не утратив своей славы.

Мария, уже на пятом месяце беременности, отправилась на виллу Петера с Фьяммой, Мануэлем и Рашелью. Во время путешествия Мануэль замучил ее вопросами. Он хотел знать, почему это Фьямма стала хозяйкой виллы, а он нет. Если Фьямма действительно его любит, могла бы и поделиться, канючил мальчик. Мария не знала, то ли ей смеяться, то ли сердиться.

— Мне кажется, ты не мой сын, — не выдержала она наконец. — По-моему, тебя подменили в роддоме, и ты попал к нам по ошибке. Мы с твоим отцом вовсе не такие жадные.

— Ну и что? Все равно вы теперь не можете меня прогнать, даже если я не ваш сын. Где были твои глаза, когда ты была в роддоме? А мне с вами хорошо, и я не собираюсь менять родителей, — запротестовал Мануэль.

Фьямма всю дорогу упорно молчала, отвечая односложно на вопросы матери и няньки. Она была взволнована и даже себе самой не могла объяснить, что с ней творится.

Когда Мария въехала в каштановую аллею, пошел снег. Она вздрогнула, узнав место, где машину Петера опрокинул грузовик.