Графиня Онфлер исчезла с той же быстротой, что и появилась.

В это утро, вернувшись из госпиталя, Мария решила позволить себе несколько часов поспать, пока ее дети отправились гулять с Рашелью в парк Гуасталла. Она рассчитывала проснуться как раз к обеду, чтобы вместе с ними поесть и провести остаток дня. Мария была совершенно измучена. Под глазами у нее обозначились черные круги. И в довершение всего в это утро, перед уходом из госпиталя, доктор Спада заставил ее пройти полный медицинский осмотр и направил на анализы. Мария согласилась скорее из нежелания спорить с другом, так много сделавшим для нее, чем по убеждению в необходимости обследования, и теперь, вернувшись в гостиницу, мечтала лишь об одном: лечь в постель и уснуть. Однако на пороге гостиничного номера дорогу ей с озабоченным видом преградила Флоретта.

— Послушай, Мария. Там, в гостиной, кое-кто хочет с тобой поговорить.

— Кто это? — встревожилась Мария.

— Знаешь, я сама никак не могла решить, стоит ли пригласить его подождать или выставить вон, но в конце концов все-таки подумала, что это следует решать тебе самой.

— Кто это? — повторила Мария.

— Рауль Ромеро, — ответила Флоретта.

Несколько мгновений Мария колебалась, ее одолевали противоречивые чувства. Все эти дни она заставляла себя не думать о нем, хотя ей рассказали во всех деталях о бурной сцене между Ромеро и Джанни Штраусом во время совещания в гостинице «Вилла д'Эсте» сразу после инцидента с Мистралем. И вот теперь он здесь. Мария знала, что молодой пилот пришел просить у нее прощения.

— Я поговорю с ним, — кивнула она и направилась в гостиную.

Он стоял спиной к двери и смотрел в окно на безостановочное движение машин на улице.

— Привет, Рауль, — окликнула его Мария.

Он рывком обернулся и поглядел на нее затравленным, почти отчаянным взглядом. Мария вспомнила, как они познакомились у гаражных боксов на автодроме в Индианаполисе. Она была с Мистралем, а он, «Эль Дьябле» [20], как его окрестили журналисты, готовился к заезду.

— Эй, Ромеро, — позвал его Мистраль. Рауль обернулся к ним со своим обычным вызывающим видом. — Хочешь поужинать с нами сегодня?

Рауль тут же его узнал, но продолжал смотреть по-прежнему настороженно.

— С какой стати? — спросил он, надевая перчатки.

Из-за оглушительного рева моторов им приходилось почти кричать.

— Хочу познакомиться с тобой поближе, — не теряя дружелюбия, ответил чемпион.

Только после этого на губах молодого гонщика появилось некое подобие улыбки.

— Ладно, — кивнул он, садясь в машину.

И вот теперь Мария сказала:

— Я на тебя зла не держу.

— Зато я держу, — ответил он. — Я себя ненавижу.

— Извини, Рауль, — прервала его Мария, — мне надо поспать, а не то я просто свалюсь.

Он подошел поближе, протягивая к ней руки.

Мария улыбнулась и обняла его.

— Я люблю Мистраля, — прошептал Рауль.

— Я знаю, — ответила она.

— Ты же знаешь, как это бывает, когда участвуешь в гонке и хочешь победить, — продолжал Ромеро.

— Конечно, знаю, — грустно улыбнулась она.

— Я часами бродил как проклятый вокруг больницы, по крохам выспрашивал информацию у врачей, старался не попадаться на глаза репортерам, все надеялся тебя увидеть, но боялся посмотреть тебе в глаза, — объяснил Рауль прерывающимся от волнения голосом. — И еще я должен тебе сказать, что, если Мистраль вернется на трассу, я опять буду состязаться с ним на равных, как в тот раз, — добавил он, помолчав.

Мария кивнула:

— Именно поэтому Мистраль тебя и выбрал среди многих перспективных пилотов.

— Я уезжаю в Португалию. Хочу попросить у тебя одну вещь, — проговорил он робко. — Можешь одолжить мне шлем Мистраля? Тот, что был на нем в Монце?

Мария держала его на полке в спальне. Она взяла его и протянула Раулю.

— Я буду работать за нас двоих, — обещал аргентинец.

Мария улыбнулась и проводила его до дверей.

Больше говорить было не о чем. Мария словно изменилась за эти несколько дней. Мысль о том, что она может потерять Мистраля, сделала ее более зрелой, заставила осознать свою уязвимость. И тем не менее она сумела найти в себе силу, о существовании которой доселе даже не подозревала.

На юного Ромеро эта ситуация тоже повлияла, даже вопреки его собственной воле. Он как бы нравственно вырос и повзрослел. Он не раз видел пилотов, изуродованных страшными авариями. Ни один из них не был его другом: Рауль был убежден, что у него вообще нет друзей, только соперники, которых надо победить. Случай с Мистралем заставил его понять смысл и ценность дружбы. Возможно, его карьера стала клониться к закату именно в этот момент, когда он начал давать волю чувствам.

Они обнялись на прощание. Мария, совершенно обессилевшая, еле добралась до спальни и, рухнув в постель, погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Ее разбудило нежное прикосновение детской ручки к волосам. Она попыталась удержать мягкие обрывки сна, бессознательно смешивая их с теплым и ласковым ощущением, возникшим наяву. Еще не вполне проснувшись, она уже знала по запаху душистого мыла, что ее дети забрались в постель, чтобы быть поближе к маме. Несколько минут она лежала неподвижно, наслаждаясь тишиной, казавшейся особенно мирной благодаря легкому детскому дыханию. Потом тихонько вытянула руки и прижала их к себе.

— Мы не хотели тебя будить, — сказала Фьямма.

— Мы только хотели вместе с тобой бай-бай, — объяснил Мануэль.

— Ну, раз теперь мы здесь, все вместе, давайте закроем глазки крепко-крепко, — принялась убаюкивать их Мария.

В ту же минуту она остро, до болезненности, ощутила, как ей не хватает близости Мистраля.

— Кто-нибудь звонил из госпиталя? — спросила она.

Мария знала, что Адель дежурит возле него. Если бы появились хоть какие-нибудь изменения, ее бы немедленно известили. Дети успокоили ее. Потом Мануэль сказал:

— Мы с Рашелью уже поели, потому что Флоретта опять уехала. Она сказала, что возвращается в Париж и скоро тебе позвонит.

Когда надо было передать сообщение, это всегда делал Мануэль, хотя ему только-только исполнилось пять. Фьямма могла все выслушать и запомнить, но, когда нужно было пересказать услышанное, начинала нервничать, путаться в словах и запинаться. Она хорошо умела передавать собственные чувства и ощущения, но логические связи давались ей с трудом. Когда Мария спросила у нее, что случилось с Флореттой, почему она уехала, девочка ответила: «Кажется, она влюблена».

— Почему ты так решила? Она сама тебе сказала? — с любопытством стала расспрашивать Мария.

— Нет, я сама догадалась. Вот здесь, внутри, — пояснила девочка, крепче прижимаясь к матери.

— И поэтому ты так волнуешься? — осторожно решила выяснить Мария.

— Я никак не могу понять одну вещь, мама, — призналась Фьямма, набравшись смелости.

— Давай обсудим, может, мы вместе разберемся, — предложила мать.

— Я хочу знать, сколько у меня братьев, — выложила Фьямма единым духом.

Так вот в чем дело, подумала Мария. На Фьямму произвела впечатление встреча с Джанни Штраусом. Надо ей все объяснить немедленно, не откладывая.

— У тебя два брата. Мануэль, который младше тебя, и Джанни Штраус. Он старше, совсем взрослый человек.

— Ты говоришь о том синьоре в золотых очках, правильно? — уточнила Фьямма.

Мария кивнула.

— А ты — его мама? — спросила девочка.

— Ну как я могу быть его мамой, если он старше меня? Его мама — это одна синьора, уже довольно пожилая, — объяснила Мария, стараясь говорить спокойно.

— А почему же ты в то утро сказала этому синьору, что я его сестра?

— Потому что его отец — это и твой отец. Я тебе уже объясняла, помнишь?

Фьямма попыталась ухватить суть всех этих сложных рассуждений.

— Ты мне сказала, что моего папу зовут Петер Штраус, но моя фамилия — Гвиди, как у тебя, потому что папа умер раньше, чем я родилась. Поэтому он не смог дать мне свою фамилию, так? Но ты мне не говорила, что у меня есть брат с золотыми очками, — размышляла Фьямма.