В глубине души я, наверное, даже хотел, чтобы Командор увидел мое лицо и запоздало раскаялся. Надо было выказывать мне большее уважение, а теперь время упущено. Однако мир у него перед глазами, скорее всего, взрывался красками, на смену которым пришла бездна. Черная, как ночь или все ночи вместе взятые.

Когда Командор наконец сдох, я приподнял его, так чтобы голова немного торчала над поверхностью воды. Словно он захлебнулся по пьяни. И не было ни капли достоинства в такой кончине: мокрые волосы облепили череп, у самого лица плавает окурок сигары.

Выйдя через переднюю дверь, я поехал обратно в нашу хижину. Чарли спал и ехать куда-либо наотрез отказался. Начхав на протесты братца, я взгромоздил его на Шустрика, привязал к седлу, и мы отправились к матушке.

Высокая трава серебрилась росой в рассветных лучах. Когда мы ехали по тропинке к дому, Чарли, добивший пузырек с морфином, храпел на широкой спине Шустрика. Я столько лет не видел отчий дом и передумал всякое. Вдруг он разрушен? И что делать, если не застану матушку? Но вот я увидел его, дом: он в полном порядке, недавно покрашенный, сзади появилась пристройка, огород зеленеет, а среди посадок торчит пугало. Оно мне кого-то напоминало. И я понял кого. Папашу. Пугало было одето в отцовский сюртук, шляпу и штаны.

Спешившись — я так и ездил на коне Морриса — я подошел и пошарил в карманах у пугала. Отыскалась одна сгоревшая спичка. Спрятав ее себе в карман, я взошел на крыльцо. Долго не решаясь постучать в дверь, просто смотрел на нее, пока наконец матушка — она услышала, как я иду — сама не вышла в ночной сорочке. Посмотрела на меня без тени удивления, потом глянула мне за плечо и спросила:

— Что это с ним?

— Повредил руку и сильно расстроился.

Нахмурившись, матушка попросила обождать ее на крыльце. Якобы не хотела, чтобы кто-то видел, как она укладывается в постель. Мне-то ничего объяснять было не нужно. И потому я сразу сказал:

— Я приду, когда позовешь, матушка.

Она ушла, а я присел на перила, покачивая ногой и внимательно оглядывая дом. Сердце сладко заныло. Посмотрев на Чарли, привязанного к седлу, я вспомнил проведенные здесь дни.

— Не так уж и плохо тут жилось, — обратился я к спящему братцу.

Тут меня позвала матушка, и я прошел через весь дом в заднюю комнату, в пристройку. Матушка лежала на высокой медной кровати, застеленной мягким хлопком.

— Куда очки подевались?

Она пошарила вокруг себя рукой.

— Они у тебя на лоб сдвинуты.

— Что? Ах, да. Вот они, правда. — Опустив очки на нос, матушка посмотрела на меня. — Вернулся, значит. — Потом, нахмурившись, она спросила: — Так что там с Чарли?

— Приключилась беда, и Чарли остался без руки.

— Руку потерял, значит? — произнесла матушка. Покачав головой, она пробормотала: — Словно безделушку какую.

— И вовсе это не безделушка ни для меня, ни для него.

— Как все случилось?

— Руку опалило, началось заражение. Доктор сказал: оно поразит Чарли в сердце, если руку не ампутировать.

— Поразит в сердце?

— Так сказал доктор.

— Вот прямо так и сказал?

— Как я понял.

— Гм… Чарли было больно, когда резали руку?

— Саму ампутацию Чарли проспал. Сейчас говорит, что культю жжет, а срез зудит. Но морфин помогает. Думаю, Чарли скоро поправится, щеки у него порозовели.

Матушка откашлялась, потом еще раз. Покачала головой из стороны в сторону, словно взвешивая в уме слова. Когда я попросил ее не молчать, она сказала:

— Твоему возвращению, Эли, я очень даже рада. Ничего такого не подумай, но… Ты мне вот что скажи: почему решил навестить меня? Ведь столько лет прошло.

— Очень захотелось к тебе. Очень-очень, невмоготу прямо. Я и приехал.

— Да, да, да, — кивнула матушка. — Я, правда, не поняла ничего. Изволь объясниться.

Тут я расхохотался, но, заметив, что матушка шутить не настроена, попытался состряпать более или менее правдоподобный ответ:

— Понимаешь, я выполнял очень долгое и тяжелое задание и уже в самом конце вдруг подумал: отчего бы нам не быть вместе, ведь мы так хорошо ладили? Ты да я, да Чарли?

Она будто не слушала меня или просто не поверила. Желая сменить тему разговора, матушка спросила:

— Как твои приступы гнева?

— Случаются время от времени.

— Успокоительный метод практикуешь?

— Прибегаю к нему, да.

Кивнув, матушка взяла с ночного столика чашку с водой. Отпила из нее и промокнула лицо воротничком сорочки. Рукав немного сполз, и я заметил место, в котором сломанное некогда предплечье срослось неправильно. Искривленная кость наверняка причиняла матушке неудобство. Подумав так, я ощутил призрачную боль в собственной руке — боль сочувствия. Глядя на мою физиономию, матушка улыбнулась — улыбнулась прелестно, ведь в молодые годы она славилась красотой.

— Знаешь, ты ничуть не изменился, — сказала она.

Словами не передать, какое я почувствовал облегчение.

— Дома я чувствую себя прежним, а вдали от него перестаю быть собой.

— Ну так оставайся.

— С удовольствием, матушка. Я так соскучился по тебе, вспоминал постоянно. Да и Чарли, наверное, тоже.

— Чарли думает только о себе, больше ни о ком.

— Трудно за ним уследить, всякий раз от рук отбивается. — Из груди чуть не вырвался всхлип, но я вовремя погасил его. Выдохнул, взял себя в руки и спокойно произнес: — Не надо бы его оставлять снаружи. Можно мне ввести братца в дом?

Долго я ждал, пока матушка ответит, да так и не дождался. И тогда сказал:

— Чего мы с Чарли только не пережили. Видели такое, что многим даже не снилось.

— Это так важно? — спросила матушка.

— Теперь, когда все закончилось, да.

— Закончилось? Что закончилось?

— Хватит с меня такой жизни. Хочу осесть, никаких больше разъездов.

— В этом доме тишины тебе хватит. — Обведя комнату рукой, она сказала: — Ты заметил, как я поработала? Жду похвалы, любой.

— Шикарно ты потрудилась.

— В сад заглядывал?

— Сад замечательно выглядит. И дом тоже. И ты. Кстати, как себя чувствуешь?

— Ни так ни сяк, то хорошо, то плохо. — Подумав, матушка добавила: — Ни так ни сяк бывает чаще.

Раздался стук, и в комнату вошел Чарли. Сняв шляпу, он повесил ее на культю.

— Здравствуй, матушка.

Она пристально посмотрела на него и наконец ответила:

— Ну здравствуй, Чарли.

Смотреть на него она не переставала, и тогда братец обернулся ко мне.

— Я сначала и не понял даже, куда ты меня привез. Смотрю: дом вроде знакомый, а где он… — Шепотом братец спросил: — Пугало видел?

Матушка смотрела на нас, и на губах ее играло подобие улыбки, грустной, совсем не веселой.

— Вы голодны, мальчики?

— Нет, матушка, — ответил я.

— Я тоже не голоден, — произнес Чарли. — Помыться бы не помешало.

Матушка ответила, что он волен принять ванну, если желает, и братец уже в самых дверях посмотрел на меня. Взгляд его был прост и наивен. И куда подевался тот забияка? Когда Чарли наконец удалился, матушка заметила:

— Его не узнать.

— Чарли просто устал.

— Нет.

Похлопав себя по груди, она печально покачала головой. Тогда я объяснил, что Чарли утратил рабочую руку.

— Надеюсь, вы, мальчики, не ждете от меня сочувствия по этому поводу?

— Мы от тебя вообще ничего не ждем, матушка.

— То есть ничего, кроме бесплатного жилья и кормежки?

— Мы найдем работу.

— И какую же?

— Ну, я подумывал открыть факторию.

— То есть вложиться в нее? — уточнила матушка. — Ты ведь не встанешь сам за прилавок? Придется много общаться с людьми.

— Вот именно за прилавок я встать и хотел. Что, трудно представить?

— Если честно, то очень.

Я тяжело вздохнул.

— Да какая разница, чем мы займемся? Деньги приходят и уходят… — Я покачал головой. — Разницы нет, и ты об этом прекрасно знаешь.

— Ну ладно, — уступила матушка. — Вы с братом можете занять свою прежнюю комнату. Если всерьез собираетесь тут обосноваться, позже мы пристроим еще одну. И когда я говорю «мы», то имею в виду тебя и Чарли. — Взяв со столика зеркальце на ручке, она принялась поправлять волосы. — Мне стоит радоваться, что вы с братом по-прежнему держитесь друг друга. С самого детства вы неразлучны.