Утром, когда я натягивал сапоги, что-то кольнуло меня в левый большой палец. Перевернув сапог, я постучал по пятке. Думал, выпадет лист крапивы. Но нет, из сапога на спину шлепнулся здоровенный мохнатый паук. В глазах у меня тут же помутилось, сердце принялось бешено колотиться. Пауков, змей и прочих ползучих тварей я жутко боюсь, и Чарли, помня об этом, пришел мне на помощь. Кончиком ножа он поддел и отшвырнул его в костер. Паука скукожило, и он задымился, что твой бумажный катышек. И поделом ему!

По спине пробежались мурашки, и я заметил:

— Силен был, скотина.

Меня охватил жар, пришлось лечь. Чарли обеспокоился, сказал, что цвет лица у меня нездоровый, и поскакал в ближайший город за доктором.

Доктор — было видно — ехать с Чарли не хотел. Или хотел, но не очень: всякий раз, когда братец отходил подальше, я, будто сквозь туман, слышал, как медик его проклинает. Мне вкололи какое-то лекарство или противоядие, от которого стало хорошо-хорошо, закружилась голова. Я словно выдул добрую порцию бренди: хотелось простить всех и все, выкурить целую гору самокруток. Потом я заснул мертвецким сном и продрых целые сутки.

Следующим утром, когда я проснулся, Чарли по-прежнему сидел у костра.

— Что тебе снилось? — улыбнувшись, спросил он. — Вот прямо сейчас?

— Меня будто поймать хотели.

— Ты орал: «Я в домике! Я в домике!»

— Не помню.

— «Я в домике!»

— Помоги встать.

С помощью Чарли я поднялся. Ноги будто подменили ходулями. Побродив немного по стоянке, я умял полноценный завтрак: бекон, кофе, лепешки. Немного тошнило, но пища-таки осталась в желудке. Решив, что здоровье позволяет продолжить путь, я взобрался в седло, и мы с братцем проехали в спокойном темпе часов пять. Всю дорогу Чарли спрашивал, как мое самочувствие, и всякий раз приходилось выдумывать достойный ответ. На самом деле я понятия не имел, как себя чувствую. И если уж совсем по правде, то чувствовал я себя словно не в своем теле. То ли из-за яда, то ли из-за поспешного излечения.

Ночь прошла в лихорадке и спазмах, а наутро Чарли, едва взглянув мне в лицо и успев еще пожелать доброго дня, завопил благим матом. Я спросил, в чем дело, и он вместо ответа поднес оловянное блюдце на манер зеркала.

— Что не так? — спросил я.

— Ты на голову свою посмотри, дружище.

Привстав на каблуках, Чарли присвистнул.

Левая половина моего лица — от темечка до шеи — чудовищно разбухла. Ближе к плечу опухоль сужалась, левый глаз напоминал слегка приоткрытую щелку. Чарли же, успокоившись, принялся, по обыкновению, шутить: сказал, что я похож на помесь человека с собакой, и бросил мне палку. Беги, мол, за ней.

Ощупав изнутри рот языком, я понял, что источник опухоли — зубы и десны. Потрогав пальцем нижнюю челюсть, я взвыл от боли — та пронзила меня от макушки до пят и волной прокатилась обратно.

— У тебя в щеке, поди, галлон крови плещется, — предположил Чарли.

— Ты откуда врача привозил? Айда к нему, пусть режет.

Чарли покачал головой.

— Лучше к нему на прием не ходить. В прошлый раз мы не сошлись в цене. Моему визиту доктор обрадуется, спору нет, а вот лечить тебя снова не станет. Напоследок он сказал, что в нескольких милях к югу есть другое поселение. Туда нам и дорога. Если ты, конечно, осилишь.

— Выбирать не приходится.

— Как всегда в жизни, братец.

Даже по ровному, плотному склону поросшего деревьями холма мы спускались медленно.

Я ощущал непонятную радость, словно участвовал в каком-то аттракционе, ровно до тех пор, пока Жбан не оступился. Лязгнув челюстью, я взвизгнул от боли и тут же рассмеялся над самим собой. Чтобы зубы не так больно щелкали друг о друга, я подложил прослойку из табака. Рот сей же миг наполнился густой коричневой слюной, сплюнуть которую не было сил. Поэтому я просто подался вперед, сливая через неплотно сжатые губы бурую жидкость прямо на шею Жбану.

Зарядил небольшой снегопад; хлопья приятно холодили лицо.

Чарли объехал меня кругом, жадно пялясь на опухоль.

— Даже из-за спины видать, — заметил он. — Скальп и тот вздулся, похож на волосатый шар.

Объехав стороной город, в котором Чарли нашел злополучного доктора, мы через несколько миль увидели следующий — безымянную дыру протяженностью в четверть мили, где жила едва ли сотня человек. Однако с дантистом повезло: мы нашли его почти сразу. Сидя на крылечке своей лавки, доктор по фамилии Уоттс мирно попыхивал трубкой.

Завидев нас, он улыбнулся.

— Ну и работенка у меня! Радуюсь, когда болезнь вот так вот уродует человека.

Он пригласил меня в небольшую и обставленную со знанием дела комнатку. Усадил в мягкое кожаное кресло, до того новое, что под моим весом оно заскрипело и ахнуло, выпуская воздух. Достав поднос, полный сверкающих инструментов, доктор принялся спрашивать, как я забочусь о зубах. Ни на один вопрос я не дал удовлетворительного ответа, хотя дантист не особенно этим опечалился. Казалось, ему просто за счастье спрашивать.

Выслушав мою догадку (якобы причина опухоли — укус паука или противоядие), Уоттс ответил, дескать, этому нет медицинского подтверждения.

— Человеческое тело настоящее чудо, — произнес он. — Разве можно анатомировать чудо? Может, вы правы, и опухоль от укуса или так называемого противоядия, а может, ни от того и ни от другого. Какая вообще разница, почему вам худо? Верно?

Я согласился, а Чарли напомнил:

— Я говорил Илаю, док, что у него в башке галлон крови плещется.

Расчехлив блестящий ланцет, Уоттс откинулся на спинку стула. Посмотрел на меня, как на бюст страшного урода, и заявил:

— Предлагаю выяснить, так ли это.

В жизни Реджинальд Уоттс пережил все возможные провалы и неудачи. Рассказывал о них он, однако, без горечи и сожаления. История собственных бесчисленных промахов и падений, казалось, забавляет его.

— Не далось мне честное дело, не далось и бесчестное. Не повезло в любви, не повезло и в дружбе. Что я только ни пробовал — всякий раз меня постигала неудача. Ну, вот вы, назовите наугад любое ремесло. Первое, что вспомнится.

— Земледелие, — сказал я.

— Однажды я обзавелся фермой, выращивал сахарную свеклу в сотне миль к северу отсюда. Денег не выручил, да и свекла не уродилась. Просто кошмар какой-то… Следующее ремесло? Называйте.

— Судоходство.

— Я купил долю в одном предприятии — грузоперевозки по реке Миссисипи. Выручка у них неприлично высокая… была, пока я не появился. Стоило пароходу отправиться во второй свой рейс с моими денежками на борту, как он пошел ко дну. Более того, меня посетила светлая мысль — отказаться от страховки судна, дабы сэкономить на будущее хоть какую-то сумму. Название парохода, «Барвинок», показалось мне вульгарным, и я настоял на новом, «Пчеломатка». Нас постиг полнейший провал, разорение. Если не ошибаюсь, товарищи инвесторы меня едва не линчевали. Я спасся тем, что повесил на двери дома предсмертную записку и, как последний трус, бежал из города. Бросил хорошую женщину. Столько лет прошло, а я все о ней вспоминаю. — Помолчав немного, доктор покачал головой. — Что-нибудь еще назовете? Хотя нет, постойте. Устал я рассказывать о неудачах.

— Нет, это мы устали, — возразил Чарли. Он сидел в углу и читал газету.

— Похоже, здесь вы процветаете, док, — заметил я.

— Едва ли, — ответил дантист. — За последний месяц вы — мой третий клиент. Казалось бы, в этой части света люди сильно страдают зубными болезнями, но я, похоже, и на этом поприще потерплю неудачу. Еще месяца два такого «процветания», и банк прикроет мою лавочку. — Он поднес к моему лицу шприц, с длинной иглы которого капало. — Будет немного больно, сынок.

— Ай! — вскрикнул я.

— Гд е вы учились зуболечению? — спросил Чарли.

— В очень престижном месте, — ответил доктор и с хитрецой улыбнулся.

— Если не ошибаюсь, врачей готовят несколько лет, — припомнил я.

— Лет? — Уоттс рассмеялся.