Уже этого было более чем достаточно, чтобы настроить против папства их соперников, выдающимся представителем которых в 1520-е гг. являлся Помпео Колонна. Кардинал начал свой жизненный путь солдатом — и ему, возможно, следовало им бы и остаться. Он принял сан лишь по настоянию членов своей семьи, и его ни в коей мере нельзя было назвать Божьим человеком. Действительно, когда Юлий II отказался продвигать его по церковной лестнице, Помпео в отместку воспользовался серьезной болезнью папы в 1511 г., чтобы поднять мятеж среди населения, но его попытка провалилась: Юлий выздоровел и лишил его всех постов. Что удивительно, в коллегию кардиналов его в конце концов допустил не кто иной, как папа из семейства Медичи — Лев X. Новое назначение, однако, лишь воодушевило его на то, чтобы самому начать присматриваться к папскому тропу, и если он и испытывал благодарность к папе Льву, она, конечно, не распространялась на его кузена, занявшего «через одного» престол Святого Петра. Он питал к Клименту жгучую ненависть, еще более усиленную завистью, и, как следствие, был полон решимости уничтожить его, низложив или, в случае необходимости, устранив физически.
В августе 1526 г. родич Помпео Веспасиано Колонна прибыл в Рим, чтобы договориться о перемирии между своим семейством, с одной стороны, и папой и Орсини — с другой. Папа Климент, испытавший большое облегчение, распустил свои войска, после чего армия Колонна немедленно атаковала город Ананьи, блокировав сообщение между Римом и Неаполем. Папа еще не оправился от изумления и не успел вновь собрать армию, когда на рассвете 20 сентября та же армия прорвалась через ворота Святого Иоанна Латеранского и хлынула в Рим.
Примерно в пять часов вечера в тот же день, после тяжелой битвы, продолжавшейся несколько часов, Климент бежал через тайный ход, который шел из Ватикана в замок Сант-Анджело. Тем временем начались мародерство и грабежи. Вот что сообщал один из секретарей курии:
«Папский дворец был почти полностью обобран, вплоть до спальни и гардероба его святейшества. Большая закрытая ризница Святого Петра, дворцовая ризница, комнаты прелатов и челяди, даже конские стойла были опустошены, двери и окна разбиты; потиры, кресты, посохи, украшения величайшей ценности — все это попало в руки толпы и было унесено ею в качестве добычи».
Толпа даже ворвалась в Сикстинскую капеллу, где сорвала со стен обои работы Рафаэля. Были захвачены золотые, украшенные драгоценными камнями потиры, дискосы и всякого рода церковные богатства на сумму, оценивавшуюся в 300 000 дукатов.
После необходимых приготовлений папа мог бы продержаться в замке Сант-Анджело несколько месяцев; в тот момент, однако, из-за нераспорядительности кастеляна Джулио деи Медичи в крепости практически полностью отсутствовала провизия. У Климента не было выхода, кроме как пойти на соглашение. Последовавшие переговоры проходили трудно, но результаты их оказались крайне неудовлетворительны для Помпео Колонна. Теперь он понял, что нанесенный им удар был недостаточным. Не только папа Климент остался на троне, но и общественное мнение роковым образом обернулось против его семейства. Рим подвергся разграблению, и винили в этом Колонна, что было совершенно справедливо. В ноябре Помпео (уже во второй раз) был лишен всех должностей и бенефиций, и виднейшие члены его семейства подверглись той же участи. Род Колонна потерял всю собственность в Папской области, за исключением трех маленьких крепостей.
Итак, Климент выжил — но едва-едва.
«Впереди папу не ждало ничего, кроме гибели — не только его собственной, что мало его тревожило, но и гибели апостольского престола его родной страны и всей Италии. Более того, он не видел способов предотвратить ее. Он потратил все свои деньги, все деньги друзей и слуг. Доброе имя наше также утрачено».
Так писал другой служитель курии, Джан Маттео Джиберти, ближе к концу ноября 1526 г. У папы были серьезные основания для уныния. В стратегическом отношении он был уязвим со всех сторон, и император в полной мере использовал это обстоятельство. А теперь пришли новости об измене Феррары, правитель которой, герцог Альфонсо д’Эсте, присоединился к силам империи. «Папа, — писал Миланский посланник Ландриано, — казалось, получил смертельный удар. Все попытки послов Франции, Англии и Венеции подбодрить его были напрасны… Он выглядит как больной, покинутый врачами». И все же его несчастья еще не кончились. 12 декабря испанский посланник вручил письмо, адресованное лично ему императором, вновь содержавшее требование созвать общецерковный совет вопреки желаниям папы. В начале следующего года пришли вести о том, что имперская армия под командованием герцога Бурбона приближается к Папской области.
Несмотря на то что он совершил предательство по отношению к королю, Бурбон был харизматической личностью. Всех восхищала его храбрость. Он никогда не уклонялся от стычек; его всегда можно было найти в самой гуще боя и легко опознать по белой с серебром мантии, которую он всегда носил, и по черно-бело-желтому штандарту, на котором было написано слово «Esperance». [209]Ныне, пока он продвигался к югу от Милана во главе армии, насчитывавшей около 20 000 немцев и испанцев, жители всех городов, лежавших у него на пути — Пьяченцы и Пармы, Реджио, Модены и Болоньи, — отчаянно трудились над укреплением оборонительных сооружений. Однако они могли не беспокоиться: герцог не собирался тратить на них время и привел армию прямо к Риму. Войско поднялось на холм Яникул, находившийся сразу за городскими стенами с северной стороны, и в четыре часа утра 6 мая 1527 г. штурм начался.
Не имея тяжелой артиллерии, Бурбон рассудил, что на стены надо будет взобраться по лестницам — метод весьма трудный и опасный; куда проще обстреливать стены до тех пор, пока они не развалятся. Одной из первых жертв стал он сам: только что он привел отряд немецких ландскнехтов [210]к подножию стены и уже устанавливал лестницу, как пуля из вражеской аркебузы прострелила ему грудь. Падение его безошибочно узнаваемой, одетой в белое фигуры заметили и осаждавшие, и осажденные, и примерно в течение часа судьба штурма висела на волоске. Но затем мысль о мщении подвигла испанцев и немцев на еще большие усилия, и между шестью и семью часами утра имперская армия ворвалась в город. С этого момента сопротивление почти прекратилось. Римляне бросились со стен, чтобы забаррикадироваться в своих домах, а многие солдаты папских войск присоединились к врагу, желая спасти себя. Только швейцарские папские войска и часть папской милиции героически сражались, пока их не уничтожили. [211]
Когда интервенты приблизились к Ватикану, папа поспешил прочь из собора Святого Петра и во второй раз направился по тайному ходу в замок Сант-Анджело, уже переполненный охваченными паникой семьями, искавшими убежища. Толпы были так велики, что подъемный мост удалось поднять лишь с величайшим трудом. За стенами замка в Борго и Трастевере, несмотря на специальные приказы командиров, солдаты начали вакханалию убийств, уничтожая всех мужчин, женщин и детей на своем пути. Почти все пациенты госпиталя Санто-Спирито были перебиты; не осталось в живых и никого из сирот, находившихся в приюте Пьета.
Имперская армия пересекла Тибр незадолго до полуночи; германские ландскнехты расположились на Кампо деи Фьори, испанцы — на пьяцца Навона. Разграбление, последовавшее затем, описано как «одно из ужаснейших в мировой истории». [212]Кровопролитие, начавшееся за Тибром, продолжалось непрерывно: осмелиться выйти на улицу означало накликать почти неминуемую смерть, но и оставаться в зданиях было почти столь же опасно; едва ли хоть одна церковь, дворец или дом, и большой и малый, обошли стороной грабеж и опустошение. Монастыри были разграблены, их насельницы изнасилованы; самых красивых монашек продавали на улице по джулио [213]за каждую. Никакого уважения интервенты — особенно испанцы — не оказывали и высшим сановникам папской курии. По меньшей мере двух кардиналов протащили вниз по улицам и подвергли пыткам; один из них, которому перевалило за 80, впоследствии умер от увечий.
