Урбан до боли ясно продемонстрировал, почему наместники святого Петра столь долго находились вдали от дома, принадлежавшего им по праву, — все авиньонские папы и большинство членов их курий были французами. А они, что примечательно, не желали путешествовать даже в спокойные времена — для них развалины Рима с царившими в них болезнями и зловонием были малопривлекательны. Чтобы совесть папства пробудилась по прошествии семидесяти лет, в Италии должен был произойти серьезный кризис, и он настал. В Церковной области [176]Альборносу наследовала орда жадных легатов-французов, которые не скрывали, что желают урвать все, что только можно; вскоре они довели дело до того, что в несчастных итальянских городах началось открытое восстание. При этом они не остановились перед тем, чтобы привлечь так называемые «вольные отряды» — банды иностранных наемников, которые, когда у них не было иных занятий, бродили по стране, зарабатывая на жизнь охраной денег, грабежом набольших дорогах и шантажом. В 1375 г. одна из таких, самых отпетых, шаек — английский отряд сэра Джона Хоквуда — отправилась по приказу болонского легата опустошать поля Флоренции. Для итальянского города это означало, что терпеть творимое папами беззаконие больше нельзя. Бурная волна антиклерикализма прокатилась по Тоскане, Умбрии и Папской области, и к концу года не менее восьмидесяти городов изгнали находившиеся в них папские гарнизоны.

Вдали, в Авиньоне, Григорий XI действовал быстро и решительно. Он наложил интердикт на Флоренцию, зачинщицу восстания; все христианские правители Европы получили приказ захватывать богатства, принадлежащие Флоренции, где бы они ни находились, и продавать в рабство всех местных флорентийских купцов. Эти чрезвычайные меры, однако, оказались неэффективны. Григорий понял, что единственная его надежда — в немедленном возвращении в Рим. Побуждаемый мольбами святой Екатерины Сиенской — она продолжила дело святой Бригиты, — он вместе со своей неохотно последовавшей за ним курией сел на корабль в конце 1376 г. и 17 января 1377 г. официально вступил в Рим. Это возвращение домой оказалось печальным: во Флоренции его войска страшно отомстили горожанам, но даже в Риме его положение ни в коем случае не являлось безопасным. Искушение было велико, и он вернулся в Авиньон, где в следующем году, к счастью для римлян, скончался. Римляне никогда не питали к папам особенно горячих чувств или уважения, но сейчас они твердо решили больше не допускать их в город. «Romano lo volemo, о alemno italiano!» [177]— кричали они, пока продолжался следующий конклав, и получили желаемое, по крайней мере отчасти. Новый папа, Урбан VI, выказывал несомненные признаки безумия и даже замучил до смерти не менее четырех своих кардиналов, но все же он был итальянцем.

Период пребывания пап в Авиньоне ознаменовал конец Средневековья. Когда Клемент V покинул Италию, старый порядок доживал свой век, однако то новое, что должно было прийти ему на смену, еще не появилось. Хотя имперский трон некоторое время пустовал, люди по-прежнему помнили великолепного Фридриха и оплакивали Манфреда и Конрадина. Папам более было нечем гордиться. Схоластическая философия в лице святого Фомы Аквинского достигла одновременно высочайших вершин и своего логического конца. Оставалось лишь, чтобы Данте в своей «Божественной комедии» подвел итоги достижениям и неудачам, мудрости и слепоте, идеалам, надеждам и страхам средневековой Италии.

Григорий XI прибыл в страну, которая хотя и оставалась в чем-то прежней, во многом бесповоротно изменилась. Возможность объединения казалась далекой, как всегда: несмотря на то что исходные различия между гвельфами и гибеллинами давно позабылись, они продолжали наносить друг другу удары и кровь по-прежнему лилась, обильно и бесплодно. Однако семьдесят лет, прошедших в отсутствие папы или эффективно действующего императора, сгладили прежние противоречия, а в 1347–1348 гг. «Черная смерть», как нам кажется, набросила еще одну завесу на прошлое и открыла настоящее еще более беспощадным ветрам перемен. Дух познания, связанный с мирским началом, охвативший теперь страну, не был новым сам по себе. Корни его скрывались в прошлом, уводя к Рожеру Сицилийскому с его греческими и арабскими мудрецами, Фридриху с его соколами, Манфреду и его трубадурам, Арнольду Брешианскому и схоластике, докторам и законникам Салерно и Болоньи. Но XIV в. придал развитию новый импульс. В политической сфере сыграл свою роль Кола ди Риенцо и деспоты на севере Италии, в культуре — Петрарка и гуманисты, в теологии — Марсилий Падуанский. В то же время возведенные папством барьеры, столь долго сдерживавшие развитие прогресса, внезапно исчезли. На пороге стояла эпоха Возрождения.

Когда падение Коньи, перешедшей под власть турок Карамана-паши в 1308 г., ознаменовало окончательную гибель дышавшей на ладан империи сельджуков, на ее развалинах возникло множество маленьких туркменских государств (некоторые из них состояли всего-навсего из одного племени, давшего им свое название). Среди них было племя молодого Отмана (или Османа), который провел молниеносную кампанию и после этого провозгласил свою независимость в качестве правителя западной оконечности Анатолии. Он благополучно и мудро властвовал над этой территорией до самой своей смерти в 1326 г.; в том же году его сын и наследник Орхан — принявший титул султана — завоевал город Бурсу и сделал его своей столицей. [178]Три года спустя он взял большой византийский город Никею (Изник). Затем в 1354 г. сын Орхана Сулейман пересек Дарданеллы и захватил крепость Галлиполи, превратив ее в свою надежную твердыню.

Галлиполи стал первой базой турок на европейской земле — плацдармом, значение которого невозможно переоценить; почти сразу же османы начали свое неустанное продвижение вперед. Еще в 1359 г. их авангард достиг стен Константинополя. К счастью, он был не настолько велик, чтобы создать непосредственную угрозу городу, однако остальная территория Фракии, хуже защищенная и изнуренная гражданской войной, стала легкой добычей турок. В 1362 г. им сдался Адрианополь, который, под именем Эдирне, сделался столицей Орхана в Европе. Расположение города на великом пути из Белграда в Константинополь делало его превосходной базой, откуда можно было проникнуть в глубь Балканского полуострова; оно также позволяло успешно изолировать Константинополь от его владений в Европе. В каждом городе и в каждой деревне, захваченной турками, значительная часть местного населения продавалась в рабство в Малую Азию, а ее место занимали турецкие колонисты.

В том же, 1362 г. Орхан умер. Ему наследовал ставший султаном второй сын, Мурад (Сулейман умер двумя годами ранее, упав с лошади), вскоре показавший себя более энергичным и целеустремленным лидером, нежели его отец и старший брат. Он вел кампании не только во Фракии, но также и в Болгарии, где захватил Филиппополь (Пловдив) в 1363 г. и оказал значительное давление на болгарского царя Ивана Александра, дабы тот объединился с ним против Византии. После решающего сражения на реке Марице в 1371 г. Болгария признала власть Турции и вскоре была полностью поглощена. Другим знаковым достижением Мурада стало то, что он привел эмиров Восточной Анатолии к полной покорности; с этого момента при продвижении султанов в Европу безопасность их тыла была обеспечена.

Мурад был убит во время имевшей историческое значение битвы на Косовом поле — «поле черных дроздов» — 15 июня 1389 г. В тот день турки под вдохновенным предводительством его сына Баязида, провозглашенного султаном прямо на поле боя, полностью уничтожили сербскую армию, и сербская нация ушла в забвение на четыреста лет. Баязид, известный своим подданным под именем Йилдырым, «Удар молнии», обладал невероятной энергией, проявлявшейся, например, во вспышках насилия, так что они выглядели почти безумством, и не знал пощады ко всем, кто стоял у него на пути. В течение тринадцати лет его правления темпы завоеваний нарастали. Весной 1394 г. гигантское войско турок двинулось на сам Константинополь, и с наступлением осени осада началась всерьез. Султан приказал полностью блокировать город, и через некоторое время внушительные запасы продовольствия в столице почти кончились. Блокада в той или иной форме продолжалась в течение восьми лет, однако, к счастью для горожан, Баязид, как всегда, непредсказуемый, потерял интерес к этой операции и предпринял другие, обещавшие более быстрый успех. Натиск на столицу ослабел.