Кажется невероятным, чтобы такая сумасбродная затея при каких бы то ни было обстоятельствах могла осуществиться, но ее инициаторы не имели возможности попытаться проверить это. Раскрытие заговора произошло благодаря Жювену, к которому подошел его соотечественник по имени Габриель Монкассен, рассказал обо всей затее и предложил участвовать в ней. Монкассен не знал, что Жювен был гугенотом. Ненавидя Испанию и ее религию, он немедленно известил венецианские власти, и Совет десяти начал действовать. Жака Пьера арестовали и без промедления казнили, а тело зашили в мешок и выбросили за борт. Реньо и двух других заговорщиков, братьев Дебуло, захватили, пытали, а затем, когда они сознались, повесили вниз головой на Пьяцетте. Было поочередно уничтожено не менее 300 участников. Только Осуну и Бедмара не тронули: они были слишком могущественны. Они продолжали плести интриги из-за стен своих дворцов, но великий шанс был упущен, а Венеция — спасена.

В течение четверти века, прошедших после описанных в предыдущей главе событий, в Средиземноморье царило непривычное спокойствие. Время от времени небольшой шквал мог вызвать рябь на поверхности, но не было штормов, эпических потрясений, по масштабу близких событиям на Мальте, Кипре или при Лепанто. Уже в свете предшествовавших исторических событий это достаточно примечательно; еще более мы удивимся, если вспомним, что в тот самый год, когда сложился испанский заговор, началась Тридцатилетняя война, в результате которой от значительной части Северной и Восточной Европы остались одни лохмотья.

Однако с точки зрения Венеции мир наступил как раз вовремя. В октябре того же года произошло событие, которое (хотя Венеция не несла никакой ответственности за него) в конечном итоге привело к потере ее наиболее ценной колонии — острова Крит. Она знала, что рано или поздно война неизбежно начнется: Крит представлял собой слишком заманчивую цель, а их противники, турки, слишком страстно желали получить его, чтобы не попытаться покуситься на это владение. По иронии судьбы первая атака турок началась в результате сознательной провокации со стороны не столь мощной силы, которой, если не считать самой республики, пришлось потерять больше, чем всем прочим, в результате сдачи последнего форпоста христианских государств в Средиземноморье.

Хотя рыцари ордена Святого Иоанна владели монастырем [237]в Венеции, унаследовав его от тамплиеров после уничтожения ордена в 1312 г., они и венецианцы столетиями питали глубокую неприязнь друг к другу. Вряд ли могло быть иначе: несмотря на невероятные богатства ордена — он владел собственностью по всей христианской Европе, — рыцари презирали торговлю и коммерцию. Как служителям Господа, связанным монашескими обетами бедности, целомудрия и послушания, им претили приземленность венецианцев и их любовь к удовольствиям. Наконец, будучи военными и являясь, так сказать, детьми Крестовых походов, они имели цель, закрепленную клятвой (помимо лечения больных), — сражаться с неверными, где бы те им ни повстречались, и сожалели по поводу многократно выраженного желания Венеции примириться с султаном — рыцари считали это постыдным предательством дела христиан.

К началу 1640-х гг. рыцари представляли собой лишь слабое, зыбкое отражение того, чем были в те героические дни — всего восемьдесят лет назад, — когда успешно защитили свой остров от столь мощного флота, какой только мог бросить против них Сулейман Великолепный. Они продолжали трудиться в своих знаменитых госпиталях, где по-прежнему поддерживали гигиену и уход за больными на гораздо более высоком уровне, нежели где бы то ни было еще, но дух Крестовых походов начал покидать их, и предпринимавшиеся ими операции на море все более напоминали не священную войну, а обыкновенное пиратство. При этом они грабили не только мусульманские корабли: нападения на суда венецианцев и других христианских купцов под самыми неосновательными предлогами происходили все чаще и чаще.

Короче говоря, мальтийские рыцари стали для венецианцев источником тревог, почти столь же утомительным, как ускоки в прежние дни. Что хуже всего, они переняли давний обычай ускоков тревожить турецкие суда в Адриатике, а ответственность за это султан неизменно возлагал на Венецию, что, в свою очередь, влекло за собой немалый ущерб для дружественных отношений с Высокой Портой, которые венецианцы старались поддерживать любой ценой. Действительно, дожу неоднократно приходилось посылать местному главе ордена выражение решительного протеста. Самый громкий случай такого рода произошел в 1644 г., когда он дошел до того, что угрожал конфисковать всю собственность рыцарей на территории республики, если они не исправятся. Но рыцари, как всегда, не обратили внимания на его демарш.

В начале октября эскадра из шести судов, принадлежавших ордену, курсировала по Эгейскому морю. Она атаковала и захватила богатый турецкий галеон, на котором плыли несколько знатных паломников, направлявшихся в Мекку, и среди них — главного гражданского судью города, главного евнуха при дворе султана, около 30 женщин из гарема и примерно 50 рабов-греков. Затем эскадра вместе с добычей отправилась к Криту, где, встав на якорь в одной из неохраняемых гаваней южного берега, моряки пополнили запасы пресной воды и высадили рабов, а также лошадей. Вскоре прибыл местный венецианский правитель; не желая быть замешанным в инциденте (даже после того как он уже произошел), который в конце концов представлял собой акт бесстыдного пиратства, приказал им убираться прочь. Сделав несколько попыток причалить в разных портах острова и каждый раз встречая столь же решительный отказ, рыцари в конце концов бросили турецкое судно (оно больше не годилось для плавания) и его пассажиров и вернулись на Мальту.

Османский трон в то время занимал полубезумный султан Ибрагим. [238]Когда ему сообщили эту новость, его охватил гнев, и он отдал приказ перебить всех христиан в пределах своей империи. К счастью, позднее его убедили отменить этот приказ. Однако венецианские агенты в Константинополе к этому моменту уже направляли сообщения о том, что на Босфоре готовится огромный военный флот, и вскоре стало ясно, что предполагается карательная акция поистине устрашающих масштабов. Поначалу, естественно, предположили, что этот флот будет направлен на Мальту, и предположение подтвердилось, когда в марте 1645 г. вышло официальное заявление по этому поводу, однако, согласно донесению венецианского бальи в Константинополе, то была хитрость. Султан, сообщал он, уверен, что виновниками всего происшествия были венецианцы, иначе по какой причине нападавшие отправились прямо на Крит? Его истинными врагами были не рыцари, но сама Венеция, а настоящей целью — Крит, а не Мальта.

Вскоре оказалось, что бальи был прав. 30 апреля турецкий флот, насчитывавший 400 судов, на которых находилось приблизительно 50 000 бойцов, прошел через Дарданеллы. Вначале он двинулся к Мальте, как и было объявлено, миновал Крит и зашел в Наваринскую бухту, находящуюся близ юго-восточной оконечности Пелопоннеса, за припасами и подкреплениями. Лишь после его отплытия оттуда 21 июня стало понятно, что он направляется в другое место. Четыре дня спустя армия интервентов высадилась немного восточнее Канеи (сов. Ханья) и двинулась на город. Первый этап кампании начался.

Крит — или, как венецианцы именовали его по названию главного города, Кандия (ныне Ираклион) — был первой должным образом организованной заморской колонией Венеции, существовавшей с 1211 г. и отнятой у Византийской империи после Четвертого крестового похода. Управление им осуществлялось по образцу управления самой Венецией, но здесь система не работала ни с той же легкостью, ни столь же эффективно. Наиболее плодородные земли на острове по большей части поглотили громадные феодальные поместья, принадлежавшие знатным венецианским семьям, чье огромное богатство и властная манера поведения не вызывали симпатии к ним со стороны местного греческого населения; эти семьи, в свою очередь, постоянно были недовольны отсутствием у них какой бы то ни было политический власти, так как все главные должностные лица присылались из Венеции и все важные решения принимались там. Оборона обычно доверялась рекрутам, которых обучали и содержали за счет землевладельцев, и местной милиции, состоявшей из горожан и крестьян, но и те и другие старались отделаться от своих обязанностей, и дисциплина либо была плоха, либо ее не было вовсе. Коррупция была характернейшим явлением, и в колонии постоянно имела место утечка венецианских средств.