Когда стало известно, что опасность близка, правительство республики отдало приказ об осуществлении новой, предполагавшей энергичные действия программы обороны острова, отправив генеральному проведитору Андреа Корнеру специальную сумму в 100 000 дукатов, армию в 2500 человек, включавшую в себя военных строителей и инженеров, а также флот из 30 галер и двух галеасов, чтобы пополнить силы, уже имевшиеся на острове. Дополнительный флот, как сообщили Корнеру, находится на стадии подготовки и будет отправлен по возможности незамедлительно. Все это было лучше, чем ничего, однако возможности Корнера по-прежнему оставались безнадежно малы для выполнения стоявшей перед ним задачи, а отпущенного ему времени было слишком мало. Спеша на береговой плацдарм в тот роковой летний день, он уже не мог не знать, что шансы колонии на выживание весьма невелики.
Многое решала быстрота действий: если бы обещанный венецианский флот прибыл через неделю-другую, Канею еще можно было бы спасти. Корнер ужаснулся бы, узнав, что моряки получили приказ ожидать близ Дзанте (Закинфа), пока к их судам не присоединится еще один объединенный флот численностью 25 судов, включавший суда из Тосканы, Неаполя, а также посланные рыцарями и папой: сейчас имело значение время, а не численное превосходство. Тем временем турки с каждым днем закреплялись все более прочно. Находившаяся на острове крепость Святого Теодора пала, хотя лишь после того как капитан, командовавший в ней, Бьяджо Дзулиан, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно, дождался, пока враги заполнят крепость, а затем поджег пороховой склад и взорвал себя, своих людей, турок, шедших в атаку, и само здание; прогремел такой мощный взрыв, что его, вероятно, отчетливо было слышно в Кандии. Канея быстро слабела: снаряжение и запасы шли на убыль, под ее укрепления постоянно вели подкопы турецкие саперы, — и 22 августа сдалась. Турки, несомненно, рассчитывавшие с помощью (пришедшейся кстати по времени) демонстрации своего великодушия побудить к сдаче и других по мере своего продвижения вперед, обещали сохранить им жизнь, честь и имущество, позволив гарнизону покинуть город с поднятыми знаменами и в безопасности отплыть в Соду, расположенную восточнее Акротири. [239]
Теперь удача сопутствовала интервентам еще более, чем обычно. В Соде венецианский адмирал Антонио Капелла внезапно потерял голову и оставил город; лишь превосходное местоположение и недавно прибывшие подкрепления спасли его от захвата. Затем объединенный флот, наконец-то прибывший в воды Крита в середине сентября, предпринял две попытки освободить Канею путем внезапной атаки, но оба раза оказывался отброшен назад штормами равноденствия. Наконец в октябре не относившиеся к числу венецианцев участники экспедиции — ими командовал посланный папой адмирал Николо Людовизи, князь Пьомбино, с самого начала выказывавший неприязнь по поводу предприятия, — объявили о своем намерении отправиться домой. Не в первый раз союзники Венеции принесли ей один лишь вред; было бы лучше, если бы она действовала в одиночку.
Тем временем ее правительство все силы отдавало ведению войны. У него не было оснований полагать, что султан Ибрагим ограничится одним театром военных действий, поэтому оно отправило дополнительный гарнизон на Корфу и даже начало укреплять оборонительные сооружения в Венецианской лагуне. Но приоритет, естественно, отдавался Криту. Галеры и транспорты теперь отправлялись на остров почти ежедневно, нагруженные снаряжением и разного рода материалами. Однако одну нужду так и не удавалось восполнить: требовался верховный командующий, человек, чье более высокое положение и репутация сделали бы его неуязвимым для мелкой зависти и соперничества, которые — особенно в тех случаях, когда заинтересованы оказывались критские венецианцы, — представляли вечную опасность для дела. Назначение это долго обсуждалось в сенате, и на итоговом голосовании было названо поддержанное подавляющим большинством имя — самого дожа Франческо Эриццо.
Против этого предложения прозвучал лишь один голос. Джованни Пезаро — который впоследствии сам взошел на трон дожей — весьма основательно доказывал, что заставить уехать главу государства вместе с сеньорией и соответствующим штатом и секретариатом совершенно неоправданно в тот момент, когда республике нужно использовать на военные цели все до последней монеты, и что подобный шаг вполне может вдохновить султана также явиться на поле битвы, что подтолкнет турок сражаться более ожесточенно. Стоило учитывать и другой момент: всего через два месяца Эриццо исполнялось 80 лет. Но никто не слушал его: всеобщее внимание было приковано к старому дожу, который произнес речь, вызвавшую слезы у всех, кто его слышал, и объявил в ней, что готов выполнить возложенную на него труднейшую миссию. К счастью для Венеции, он так и не сделал этого. Уже подготовка оказалась для него слишком тяжела, и всего через три недели, 3 января 1646 г., он скончался. Его погребли в соборе Святого Марка, но сердце его, в память о том, что он не колеблясь принял последнее возложенное на него поручение, было погребено прямо под полом собора. Больше никого подходящего по статусу в Венеции не нашлось; сама мысль о генералиссимусе была отложена в долгий ящик, и о ней больше не вспоминали.
Казалось, все зависит от того, чтобы удержать турок в пределах Канеи — единственном порту на Крите, которым они завладели на данный момент. Если бы удалось заблокировать их там на то время, пока Венеция увеличит свое военное присутствие в других крепостях вдоль побережья, возможно, в конце концов остров будет полностью освобожден от врага. Молодой Томмазо Морозини, направленный с 23 судами, дабы перекрыть Дарданеллы и, таким образом, запереть турецкий флот, шедший на помощь своим, в Мраморном море, сумел, по крайней мере надолго, задержать его; эта задержка настолько разъярила султана, что он приказал немедленно обезглавить своего адмирала. Однако преемник несчастного адмирала, несомненно, подгоняемый как страхом заслужить подобную участь, так и попутным ветром, в конечном итоге проложил путь через венецианский строй и промчался через Эгеиду в Кандию, где капитан-генерал, семидесятипятилетний Джованни Капелло, действовал слишком медленно и нерешительно, чтобы помешать ему проникнуть в гавань. Венецианские корабли отплыли назад, к Реттимо (Ретимнону), но им не суждено было надолго задержаться там. После продолжительной борьбы 13 ноября город пришлось сдать.
Падение Реттимо имело и одно благое последствие: оно повлекло за собой смещение бесполезного Капелло и назначение Джан Баттисты Гримани, популярного командующего, который был младше своего предшественника на сорок лет. Его прибытие вдохнуло во флот новую жизнь. В начале 1647 г. Томмазо Морозини, внезапно обнаружив себя окруженным не менее чем 45 турецкими кораблями, получил возможность отомстить за свою прошлогоднюю неудачу. В последовавшем неравном бою он и его команда сражались героически: их пушки молчали, пока враг не приближался к судам почти вплотную, а затем стреляли по нему в упор. Вскоре венецианцы сцепились с тремя турецкими кораблями и началась рукопашная схватка, причем Морозини сражался в самой гуще боя, пока турецкому аркебузеру не удалось подкрасться к нему сзади и снести выстрелом голову. Почти в тот же миг турецкий адмирал также упал, смертельно раненный, но битва по-прежнему продолжалась. Внезапно обессиленные венецианцы увидели, что еще три корабля приближаются к ним сомкнутым строем и знамена святого Марка полощутся на их мачтах. Гримани, услышав стрельбу, прибыл узнать, в чем дело. Они также оказались вовлечены в схватку и вынудили турок выйти из боя. Четыре османских судна были потоплены, остальные поспешили прочь. Подбитый, но оставшийся на плаву корабль Морозини на буксире доставили к Кандии, откуда останки его храброго молодого капитана отправили в Венецию, чтобы похоронить с подобавшими герою почестями.
Однако его героизм, сколь бы вдохновляющим он ни был, никоим образом, в сущности, не улучшил позиции Венеции на Крите. Из четырех главных укреплений, стоявших вдоль северного побережья острова — пятая, Сития, находилась так далеко к востоку, что на тот момент ее можно было не учитывать, — две уже находились в руках врага; из двух оставшихся Сода пребывала в блокаде со стороны моря более года и испытывала отчаянный недостаток продовольствия; и в ней, и в Кандии свирепствовала чума, из-за которой не только страдал боевой дух, но и невозможно было должным образом укомплектовать гарнизоны. За стенами крепостей турки, однако, не страдали от этой болезни, и летом 1647 г. они впервые предприняли серьезную осаду Кандии, от которой как от столицы зависело будущее всей колонии.
