Этот день настал; количество крестоносцев, собравшихся в Лидо под командованием нового предводителя, маркиза Бонифация Монферратского, составило менее трети ожидаемого. У некоторых просто улетучился энтузиазм; другие, несомненно, уступили настоянию семей; иные, прослышав, куда предстоит направиться крестоносцам, и считая Иерусалим единственной законной целью похода, отказались тратить время где-либо еще. Учитывая столь радикальное сокращение числа участников, крестоносцам нечего было и надеяться дать венецианцам столько денег, сколько пообещали. Они заплатили сколько смогли, но недостача составила 34 000 марок. Как только Дандоло убедился, что больше получить не удастся, он выступил с предложением: Зара (современный Задар на побережье Далмации) недавно оказалась в руках венгерского короля, и если крестоносцы помогут Венеции ее отвоевать, уплату долга можно будет отложить.
И вот 8 ноября 1202 г. армия участников Четвертого крестового похода двинулась в путь по морю из Венеции — 480 кораблей, возглавляемых галерой, на которой плыл сам дож; по словам французского крестоносца и хрониста Робера Клари, она была «выкрашена в алый цвет; сверху был натянут алый шелковый навес; звучали цимбалы, и четыре трубача трубили на носах [галеры]». Неделю спустя Зару захватили и разграбили. Почти сразу же разразился бой между франками и венецианцами из-за дележа добычи, и когда порядок был в конце концов восстановлен, обе группы расположились в разных кварталах города на зимние квартиры. Вскоре новости о случившемся достигли папы; он пришел в ярость и отлучил от церкви всю экспедицию.
Худшее было еще впереди. В начале наступившего года прибыл вестник с письмом Бонифацию от Филиппа Швабского, младшего сына Фридриха Барбароссы. Филипп был женат на дочери несчастного императора Исаака, свергнутого с трона Алексеем III, но юный сын Исаака — здесь легко запутаться: его также звали Алексеем — бежал из тюрьмы, где его содержали вместе с отцом, и укрылся у Филиппа. Филипп предлагал нечто очень простое: если крестоносцы доставят юного Алексея в Константинополь и возведут на трон вместо его дяди-узурпатора, Алексей, в свою очередь, финансирует последующее завоевание Египта, вдобавок предоставит 10 000 солдат и, наконец, будет содержать 500 рыцарей в Святой земле за свой счет. Он также подчинит православную церковь в Константинополе власти Рима.
С точки зрения и Бонифация, и дожа Дандоло, многое в этом замысле говорило в его пользу; большинство приверженцев также с полной готовностью согласилось с планом, обещавшим усилить и обогатить крестоносцев — осуществляя его, между прочим, и для того, чтобы выплатить долг Венеции, — а также восстановить единство христианского мира. Итак, 24 июня 1203 г. — минул год после встречи в Венеции — флот крестоносцев бросил якорь у Константинополя. Жоффруа де Виллардуэн, написавший в высшей степени интересный отчет обо всей этой истории, сообщает:
«Так вот, вы можете узнать, что они долго разглядывали Константинополь, те, кто его никогда не видел, ибо они не могли и представить себе, что на свете может существовать такой богатый город, когда увидели эти высокие стены, и эти могучие башни, которыми он весь кругом был огражден, и эти богатые дворцы, и эти высокие церкви, которых там было столько, что никто не мог бы поверить, если бы не видел своими глазами, и длину, и ширину города, который превосходил все другие города. И знайте, что не было такого храбреца, который не содрогнулся бы, да это и вовсе не было удивительно: ибо с тех пор как сотворен мир, никогда столь великое дело не предпринималось таким числом людей».
Поначалу крестоносцы столкнулись с весьма слабым сопротивлением. 5 июля они высадились ниже Галаты на северо-восточном берегу бухты Золотой Рог. Вокруг этого торгового поселения, где в основном жили иностранные купцы, не было стен; ее единственное значительное укрепление представляло собой одинокую круглую башню. Однако она имела жизненно важное значение: в ней находился огромный ворот, посредством которого поднималась и опускалась огромная металлическая цепь, обыкновенно преграждавшая в случае опасности вход в бухту. Но через двадцать четыре часа венецианские моряки смогли раскрутить лебедку, и цепь с грохотом упала в воду. Флот устремился внутрь, быстро уничтожая те немногие пригодные для плавания византийские суда, которые они обнаружили во внутренней гавани. Победа на море была полной.
Однако Константинополь еще не был захвачен. Стены, тянувшиеся вдоль берега со стороны бухты Золотой Рог, не шли ни в какое сравнение с устрашающими земляными укреплениями с западной стороны и все же позволяли защитникам стойко оборонять город. Крестоносцы направили свой удар в самое слабое место — в стык этих двух укреплений, то есть в тот угол, который выдается дальше всего на северо-восток (близ него находится Влахернский императорский дворец). При первой попытке высадиться, предпринятой франками, солдаты были отброшены назад. Исход событий в тот день решили венецианцы — и в значительной степени сам Энрико Дандоло. О его храбрости рассказывает сам Жоффруа:
«А теперь вы можете услышать об удивительной доблести: дож Венеции, который был старым человеком и ни капельки не видел, стоял весь в кольчуге на носу своей галеры и держал перед собой знамя святого Марка. И вот он закричал своим людям, чтобы его вывели на сушу, а если не сделают этого, то он их покарает. И они повели галеру так, что она пристала к берегу; и они выскочили из нее и вынесли перед ним на сушу знамя святого Марка. И когда венецианцы увидели на суше знамя святого Марка и галеру своего сеньора, который высадился на берег прежде них, каждый из них почувствовал себя пристыженным и все они выскочили на сушу».
Вскоре сопротивление византийцев было сломлено: крестоносцы проникли сквозь бреши в стенах непосредственно в город, поджигая деревянные дома, пока пламя не охватило весь Влахернский квартал. В тот вечер Алексей III тайно бежал из города, бросив на произвол судьбы жену и детей — всех, кроме любимой дочери.
В этот миг тяжелейшего в ее истории кризиса Византия не могла долго оставаться без императора: старого Исаака Ангела поспешно извлекли из темницы и посадили на трон. Но это ни в коей мере еще не был конец предприятия. По вине своего брата император был еще более слеп, нежели старый дож, и уже успел выказать полнейшую непригодность, а меж тем обязательства его сына Алексея перед Бонифацием и Дандоло оставались невыполненными. Лишь когда Исаак сделал Алексея своим соправителем под именем Алексея IV, крестоносцы официально признали его. Затем они удалились в Галату ожидать обещанных наград.
Воздаяние, однако, было делом неблизкого будущего. Сокровищница империи оказалась пуста; священнослужители, уже возмущенные тем, что Алексей принялся забирать и плавить церковную утварь, теперь пришли в ярость, услышав о его планах подчинить их Риму. Продолжавшееся присутствие франков, которые не собирались уезжать, пока император не выполнит свои обещания, еще более усилило напряжение. Однажды ночью несколько человек собрались возле маленькой мечети в сарацинском квартале за церковью Святой Ирины, разграбили ее и сожгли дотла. Пламя распространилось, и в течение следующих двух дней Константинополь был охвачен-таки пожаром, какого не видел со времени Юстиниана, то есть почти семь столетий. В результате катастрофы ситуация, и без того напряженная, стала критической. Через несколько дней в присутствии посольства от франков и венецианцев император признался, что никаких перспектив получить обещанную сумму у них нет. Результатом стала война.
Как ни странно это звучит, ни греки, ни франки не хотели воевать. Первые желали лишь одного — избавиться от этих неотесанных головорезов раз и навсегда; вторые не забыли, ради чего оставили родной очаг, и все сильнее сожалели о своем вынужденном пребывании среди народа, который считали изнеженным и впавшим в ересь, тогда как им следовало бы вступить в схватку с неверными. Даже если бы им сполна заплатили обещанные деньги, они бы не извлекли из этого выгоды для себя: это бы только позволило им выплатить огромный долг венецианцам. Причина всех непостижимых событий, коротко говоря, связана с Венецией — или, точнее, с Энрико Дандоло. У него была полная возможность в любой момент отдать приказ флоту отправиться в путь. Сделай он это, крестоносцы оказались бы на свободе, а византийцы бы только возрадовались. То, что он поступил иначе, более не имело ничего общего с долгом франков Венеции. Он задумал более великие дела: сокрушить Византийскую империю и посадить на константинопольский трон венецианскую марионетку.
