В первые годы после триумфа крестоносцев стало ясно, как никогда, что Боэмунд был не одинок в своем негативном отношении к Византии. После взятия Иерусалима те, кто предпринял путешествие ради паломничества — многих из них неприятно поразило зрелище жестокостей, совершенных на глазах у них во имя Христа, — потянулись по домам. Франки, оставшиеся в Отремере (так стали называться земли крестоносцев на Ближнем Востоке), теперь старались захватить все, что только могли. Из всех предводителей Первого крестового похода только Раймунд Тулузский, по иронии судьбы единственный, кто отказался принести клятву верности, будучи в Константинополе, поступил честно и возвратил императору часть завоеванных земель из тех, что прежде принадлежали Византии. Остальные оказались немногим лучше вытесненных ими сарацин. Хуже всех повел себя Боэмунд. В 1104 г., через год после освобождения из плена у данишмендов, он отплыл в Апулию, где ему нужно было приглядеть за своими давно покинутыми владениями. Затем в сентябре 1105 г. он отправился в Рим, где начал активно убеждать папу Пасхалия II в том, что главный враг государств, созданных крестоносцами в землях Отремера, не арабы и не турки, но сам Алексей Комнин. Пасхалий принял его аргументы с таким энтузиазмом, что, когда Боэмунду пришла пора возвращаться во Францию, вместе с ним был отправлен папский легат, которому были даны инструкции проповедовать священную войну против Византии. Алексей и его подданные увидели, что подтвердились их худшие опасения. Теперь обнаружилось, что Крестовый поход был не чем иным, как чудовищным упражнением в лицемерии, а религиозные мотивы использовались, дабы завуалировать — абсолютно неубедительно — бесстыдные империалистические стремления.
Созданное в результате Крестового похода графство Эдесса в Южной Анатолии, неподалеку от границы Сирии, лежало примерно в 150 милях от Средиземного моря. По этой причине падение его на Рождество 1144 г. под ударом сил Имада эд-Дина Зенги, атабега Мосула (оно сопровождалось ужасной бойней после двадцати пяти дней осады), не имеет большого значения для нашей истории. Важно лишь его прямое следствие — Второй крестовый поход. Жуткая новость потрясла весь христианский мир. Для народов Запада, увидевших в успехе Первого крестового похода знак благоволения Божия, случившееся поставило под вопрос все те соображения, которых они придерживались и которые создавали ощущение комфорта и уверенности. Как вышло, что менее чем через полстолетия, если можно так выразиться, крест вновь отступил перед полумесяцем? Путешественники, отправлявшиеся на восток, год за годом возвращались с сообщениями о всеобщем разложении среди франков Отремера. Быть может, это означало, что в глазах Всемогущего они более недостойны служить хранителями Святой земли?
Франки лучше понимали, что происходит. Проблема попросту заключалась в том, что подавляющее большинство тех, кто когда-то участвовал в Крестовом походе, воротились домой. Единственная постоянно находившаяся здесь армия — если это слово можно употребить в данном случае — состояла из двух воинствующих орденов: рыцарей Святого Иоанна и тамплиеров, которым не следовало и надеяться в одиночку устоять против массированного натиска. Единственная надежда возлагалась на новый Крестовый поход, но папа Евгений III был не похож на Урбана; более того, ему недавно пришлось бежать от беспорядков, обычных для средневекового Рима, и укрыться в Витербо. Вследствие этого бремя руководства предприятием легло на плечи короля Франции Людовика VII. Хотя ему было только двадцать четыре года, его уже окружала аура мрачного благочестия, из-за которой он выглядел значительно старше; его молодую жену Элеонору Аквитанскую, красивую и веселую, это раздражало до безумия. Он был одним из паломников «по натуре» и участие в Крестовом походе воспринимал как свой долг христианина; тому были и семейные причины, так как Элеонора была племянницей Раймунда, князя Антиохийского. [129]На Рождество 1145 г. король объявил о своем намерении принять на себя знак креста, а затем, дабы сердца его подданных, как и его собственное, воспламенились жаждой участия в походе, он послал за Бернардом, аббатом Клервосским.
Святой Бернард (к тому времени ему исполнилось 55 лет), несомненно, представлял собой наиболее мощную духовную силу Европы. То был изможденный человек высокого роста; черты его лица то и дело искажала постоянная боль, проистекавшая от чрезмерного аскетизма, которого он придерживался всю жизнь. Он был весь точно охвачен пламенем, религиозным рвением, не оставлявшим места терпимости или умеренности. Последние тридцать лет он провел в постоянном движении: проповедовал, доказывал, спорил, писал бесчисленные письма и неизбежно нырял в глубь каждого религиозного или же политического конфликта. Предполагаемое начинание — Крестовый поход — пришлось ему как нельзя более по душе. В Вербное воскресенье, 31 марта 1146 г., в местечке Везель в Бургундии, он произнес речь, имевшую наибольшее влияние из всех, что он произнес за свою жизнь. Подле него стоял король Людовик; на груди у него был знак креста, посланный ему папой римским по случаю принятого им решения. По мере того как Бернард говорил, все, кто его слышал — многие тысячи, — начали кричать, требуя креста и для себя. Связки крестов, вырезанных из грубой материи, были уже приготовлены для раздачи; когда же запас иссяк, аббат сорвал с себя одеяние и начал разрывать его на полосы, чтобы сделать еще. Другие последовали его примеру; стемнело, а он со своими помощниками все трудился, связывая кресты.
Это было потрясающее достижение, и добиться подобного не смог бы никто другой в Европе. И все же, как вскоре показали события, лучше бы этого не произошло.
Вдали, в Константинополе, Мануил I Комнин в полной мере осознавал масштабы того кошмара, которым полстолетия назад стал для его деда Алексея Первый крестовый поход, и у него не было никакого желания, чтобы он повторился. С самого начал он дал понять, что предоставит пищу и боеприпасы для войск, однако за плату. Более того, все предводители, следуя через его владения, должны будут вновь принести ему клятву верности. Германская армия численностью 20 000 человек, которая должна была прибыть первой, оказалась и наиболее безответственной. Многие из ее командующих также подали своим людям дурной пример. Конрад, король Римский [130], который поначалу отказался иметь что-либо общее с крестоносцами, но раскаялся после публичной жестокой критики со стороны Бернарда, держался со своим обычным достоинством, но его племянник и заместитель, молодой герцог Фридрих Швабский, более известный в истории под закрепившимся за ним впоследствии прозвищем Барбаросса, в отместку за нападение местных разбойников сжег целый монастырь в Адрианополе (совр. Эдирне), перебив множество ни в чем не повинных монахов. Конрад с негодованием отверг предложение Мануила пересечь Геллеспонт и таким образом попасть в Азию, вовсе не приближаясь к Константинополю. Когда в конце концов в середине декабря 1147 г. крестоносцы разбили лагерь за пределами стен столицы, отношения между германцами и греками ухудшились до предела.
Французская армия, прибывшая несколькими неделями позже, была меньше и в целом отличалась более подобающим поведением. Французы были более дисциплинированны, а присутствие многих высокопоставленных дам, сопровождающих своих мужей, в том числе и самой королевы Элеоноры, несомненно, оказывало дополнительное смягчающее влияние. Но даже и в этом случае не все шло гладко. Выходки германцев, что неудивительно, вызвали откровенно враждебное отношение греческих крестьян; теперь же за те немногие запасы пищи, которые они еще могли продать, им предлагали до смешного низкие цены. Взаимное недоверие усиливалось и привело к мошенничеству с обеих сторон. Так, задолго до прибытия в Константинополь французы начали испытывать возмущение как против германцев, так и против византийцев.
