Рим был спасен, однако война продолжалась и в течение следующих сорока лет Пипин и его сын Карл оказались главными защитниками папства от всех его врагов. Хотя Карл — более известный нам Шарлемань [112]— уже один раз упоминался на этих страницах, его, по-видимому, нельзя с полным основанием рассматривать как фигуру, имеющую в полной мере отношение к Средиземноморью. Однако его влияние ощущалось во всей без исключений христианской Европе. В 771 г. он стал единоличным правителем франков; тремя годами позже он взял Павию и провозгласил себя королем лангобардов. По сути, это ознаменовало конец власти лангобардов на территориях севернее Рима, однако лежавшее к югу великое графство лангобардов Беневенто, теперь формально признавшее господство франков, фактически оставалось независимым государством со столицей в городе Салерно.
Возвратившись в Германию, Карл предпринял следующий шаг — покорил языческое население Саксонии и всех скопом обратил в христианство, прежде чем аннексировал уже христианскую Баварию. Его вторжение в Испанию, как мы знаем, было менее успешным, но следующая кампания против аваров в Венгрии и Верхней Австрии привела к уничтожению их королевства как независимого и включению его во владения Карла. Так за время, в течение которого одно поколение едва успело смениться другим, он возвысил королевство франков — лишь одно из множества европейских государств, сохранивших в себе многое от племенного союза, — до цельного политического единства, подобного которому не существовало со времен Римской империи.
Когда Карл возвратился в Италию четверть века спустя, примерно в конце 800 г., для него там нашлось серьезное дело. Папа Лев III, взошедший четырьмя годами ранее на престол, стал жертвой непрекращающихся интриг со стороны группы молодых знатных римлян, которые намеревались сместить его. 25 апреля на него напали на улице и избили до потери сознания; лишь благодаря невероятному везению друзья спасли понтифика и препроводили в безопасное место, ко двору Карла в Падерборне. Под защитой франкских представителей он через несколько месяцев отправился в Рим, однако, прибыв туда, обнаружил, что ему предъявлен ряд сфабрикованных врагами серьезных обвинений, включавших симонию, клятвопреступление и прелюбодеяние.
Но перед чьим судом он мог предстать? Кто имел право вынести приговор наместнику Христову? В нормальных обстоятельствах единственным возможным ответом на этот вопрос было бы «император Константинополя», однако тамошний трон в тот момент занимала женщина — императрица Ирина. Она была известна тем, что ослепила и убила своего собственного сына, но сей факт с точки зрения обоих — и Льва, и Карла — был почти несущественен; она принадлежала к слабому полу, и этого было достаточно. Согласно старинной Салической правде, женщины не имели права царствовать; следовательно, с точки зрения Западной Европы императорский трон пустовал. Карл в полной мере отдавал себе отчет, что полномочий для присутствия на суде в соборе Святого Петра у него не больше, чем у Ирины, но также знал, что, пока обвинения не опровергнуты, христианский мир лишен не только императора, но и папы, и намеревался сделать все, что в его силах, чтобы, так сказать, вернуть Льву его доброе имя. В чем конкретно заключались его показания, мы можем только догадываться, но 23 сентября у церковного престола папа торжественно поклялся на Евангелии, что все обвинения, выдвинутые против него, ложны и он невиновен, — и собрание священнослужителей приняло его клятву. Через два дня, когда Карл по окончании рождественской службы поднялся с колен, Лев возложил на его голову императорскую корону, и вслед за тем прихожане приветствовали его. Он получил лишь титул (что не замедлили отметить его враги): вместе с короной у него не появилось ни одного нового подданного, ни одного солдата, ни акра новых владений. Но этот титул имел куда более существенное значение, нежели какие угодно завоевания: он означал рождение Священной Римской империи. Более чем через триста лет в Западной Европе вновь появился император.
Если в то рождественское утро Лев оказал Карлу великую честь, то себе уготовил нечто еще более почетное: право утверждать правителей Римской империи и вручать им скипетр и корону. В этом заключалось нечто новое, возможно даже, революционное. Ни один папа доселе не требовал себе подобной привилегии. Теперь же он не только вручал императорскую корону в качестве своего личного дара: подразумевалось, что он обретает превосходство над императором, которого сам и назначил. Между тем в Константинополе узнали о коронации Карла. Легко вообразить, какой была реакция на эту новость. С точки зрения любого благонамеренного византийца, это была не только потрясающая самонадеянность, но и настоящее кощунство. Все знали, что империя основывалась на двух началах: с одной стороны — на власти Рима, с другой — на христианской вере. Оба эти начала слились в образе Константина Великого, равноапостольного императора Рима. Это мистическое единство было присуще всем его легитимным преемникам. Отсюда неизбежно следовало, что подобно тому, как един Бог на небе, на земле должен быть только один верховный правитель; все прочие претенденты на этот титул оказывались самозванцами и богохульниками.
Несмотря на репутацию Ирины, Карл обдумывал возможность брака с ней, и не стоит слишком этому удивляться. В конце концов, такая возможность не представилась бы в другой раз: если бы он убедил императрицу стать его женой, все имперские владения на востоке и на западе оказались бы объединенными под властью одной короны — его собственной. Когда в 802 г. послы Карла, прибыв в Константинополь, сообщили Ирине об этом предложении, то оказалось, что она склонна принять его. Подданные относились к ней с омерзением и презрением, казна истощилась, и она хорошо понимала: обстоятельства не замедлят повернуться так, что ее жизнь окажется в опасности. Тому, что претендент на ее руку — император, соперничающий с ней, искатель приключений и, по сути дела, еретик, не говоря уже о том, что он был фактически неграмотным человеком, она не придавала значения. (На самом деле Карл мог немного читать, но не умел писать и не делал из этого тайны.) Главным доводом в пользу брака для нее было то, что, выйдя замуж, она сохранит единство империи и — что куда важнее — спасет свою шкуру.
Но этому не суждено было сбыться. Ее подданные не собирались допустить, чтобы трон занял этот неотесанный франк в нелепой льняной тунике и смешных красных гетрах с подвязками, говорящий на непонятном языке и неспособный написать даже собственное имя. В последний день октября 802 г. группа высокопоставленных чиновников созвала собрание на ипподроме и объявила императрицу низложенной. Однако она избежала участи, которой так боялась. Ее отправили в изгнание — сначала на Принцевы острова в Мраморном море, а впоследствии на Лесбос (не слишком подходящее место). Годом позже она умерла.
Карл Великий всегда утверждал — возможно, то была правда, — что увенчание его императорской короной застало его врасплох; по словам его друга и первого биографа Эйнхарда, он был настолько вне себя, что тут же покинул собор Святого Петра. Он не только глубоко переживал из-за того, что его императорский сан — дело рук папы, но и знал, что действия Льва не имели под собой законных оснований. С другой стороны, старый порядок вызывал все больше и больше противоречий. Теоретически Константинополь мог быть хранителем римских законов, цивилизации и имперских обычаев, однако по духу своему он теперь являлся сугубо греческим городом. Рим, разрушенный варварами, лишившийся прежнего духа про прошествии столетий почти полной анархии, по-прежнему был фокусом латинской культуры, и именно Карл Великий, а не его венценосные собратья в Византии, поддерживал Pax Romana [113]на западе. В средневековой Европе царил хаос, и одного императора для нее уже не хватало. Возможно, и византийцы подсознательно это ощущали, ибо Карлу Великому потребовалось всего двенадцать лет, чтобы получить официальное признание с их стороны. Но для этого ему пришлось пожертвовать Венецией.
