Из Марсалы «тысяча» (так они теперь стали называться, поскольку их действительно насчитывалось 1089 человек) направилась в глубь страны, где их число удвоилось за счет местных добровольцев. При Калатафими, примерно в тридцати милях к северо-востоку, они столкнулись с войсками Бурбонов, которые уже ожидали их. Сражение произошло 11 мая и продолжалось несколько часов. Большинство его участников перешли к рукопашному бою, используя не столько ружья, сколько штыки. Люди Гарибальди значительно уступали неприятелю по численности; с другой стороны, они обладали большим психологическим преимуществом. В глазах каждого итальянца эта армия «краснорубашечников» после ряда побед, одержанных ей как в Южной Америке, так и в Италии, была овеяна почти легендарной славой, а ее бойцы казались простым людям завороженными от пуль. Напуганные неаполитанские солдаты не слишком рвались в бой; «тысяча» сражалась за идеалы, в которые горячо верила, ею руководил вождь, имевший репутацию отчаянного рубаки, что сильно воодушевляло его людей. Гарибальди говорил им: если они сумеют победить в первом сражении, то очень вероятно, что всякое сопротивление прекратится, а затем, через неделю или две, они овладеют Сицилией.
И они выиграли его. Гарибальди оказался прав. По пути к Палермо его люди не встретили препятствий. Напротив, тысячи сицилийцев становились под его знамена, и когда 26 мая он дошел до города, оказалось, что жители уже подняли восстание против правительства Бурбонов. Завязались беспорядочные стычки, и вскоре неаполитанский командующий отдал приказ эвакуировать Палермо. К концу месяца Гарибальди овладел городом. Последовал недолгий период консолидации, когда подошли значительные подкрепления из Северной Италии. Затем, в начале июля, он продолжил наступление. Последний бой на Сицилии произошел у Милаццо, укрепленного порта примерно в пятнадцати милях к западу от Мессины. Борьба была более упорной, чем в других случаях, но успех открыл дорогу на саму Мессину, которая сдалась без сопротивления, чего нельзя сказать о маленьком, но отважном гарнизоне Бурбонов, который какое-то время продержался в цитадели.
Войска неаполитанского короля были изгнаны из всех городов и местечек, и почти вся Сицилия стала свободной. Кавур стремился к скорейшему официальному присоединению ее к быстро увеличивавшемуся королевству Виктора Эммануила. Это вызвало острое недовольство со стороны Гарибальди и Франческо Криспи, являвшегося его правой рукой. Они доказывали, что Сицилия и так, в сущности, является частью королевства. Сицилийцы, очевидно, именно так и считают, и с юридическими формальностями можно подождать до окончания борьбы. Они опасались, хотя открыто и не посмели сказать об этом, что если остров будет присоединен к Пьемонту, то Кавур сможет использовать новые возможности для того, чтобы воспрепятствовать им расценивать Сицилию в качестве плацдарма Для наступления на Неаполь, Рим и Венецию.
Эти опасения имели под собой серьезные основания. 1 августа Кавур писал в отчаянии главе кабинета и своему близкому другу Костантино Нигра:
«Если Гарибальди сумеет перейти на материк и овладеть Неаполем, как он это сделал с Сицилией и Палермо, то станет бесспорным хозяином положения… Король Виктор Эммануил почти лишился авторитета. Для большинства итальянцев он просто друг Гарибальди. Вероятно, он сохранит корону, однако она будет сиять лишь отблеском того света, который отбрасывает на нее героический авантюрист — насколько он это позволит… Король не может принять итальянскую корону из рук Гарибальди — она будет непрочно сидеть на его голове…
Мы должны сделать так, чтобы правительство в Неаполе пало еще до того, как нога Гарибальди ступит на землю материка… Час короля настал, мы должны взять власть в свои руки во имя порядка и гуманности, вырвав из рук Гарибальди возможность направлять развитие Италии.
Это мужественное, можно даже сказать — дерзкое мероприятие вызовет крики ужаса в Европе, возникнут поводы для серьезных дипломатических трудностей, которые со временем, возможно, вовлекут нас в войну с Австрией. Но это спасет нашу революцию, сохранит для Италии возможность поступательного движения, то, что составляет ее мощь и славу, характер ее государственности и монархии».
Кавур уже убедил Виктора Эммануила написать Гарибальди официальное послание с просьбой не вторгаться на материк. Король так и поступил, но вслед за этим письмом составил другое, частного характера, с замечанием о том, что данными инструкциями можно пренебречь. Теперь есть основания предполагать, что это второе послание так и осталось неотправленным — когда его нашли, печать на нем не была сломана, но едва ли это имело значение: Гарибальди для себя уже все решил. Затем Кавур отправил agents provocateurs, чтобы вызвать волнения в Неаполе в надежде поднять либеральную революцию. Однако Неаполь в отличие от Палермо пребывал в оцепенении и апатии. Теперь не оставалось ничего иного, как предоставлять событиям идти своим ходом.
18 и 19 августа 1860 г. Гарибальди и его люди пересекли Мессинский пролив, что стало началом их наступления на Неаполь. Если Кавур забил тревогу, то король Франческо II [361], унаследовавший трон после своего отца Фердинанда в прошлом году, впал в панику. Британский дипломат Одо Рассел, который в это время состоял при миссии в Неаполе, сообщал, что, когда Гарибальди вступил в Палермо, король «пять раз в течение 24 часов телеграфировал папе, чтобы получить от него благословение», и «кардинал Антонелли… отправил три последних благословения без ведома его святейшества, сказав, что уполномочен на это». Франческо знал, что его армия не способна к дальнейшему сопротивлению казавшимся непобедимыми «краснорубашечникам» и что сам он равным образом не способен вдохнуть в своих солдат отвагу. Единственным выходом оставалось бегство. 6 сентября он поднялся на борт корабля, отплывавшего в Гаэту. Менее чем через 24 часа Гарибальди вступил в Неаполь.
Его продвижение по Калабрии протекало до смешного легко. Здесь ему противостояли 16 000 солдат, их авангард насчитывал только 3500, но после сопротивления, оказанного наступавшим близ Реджо, более никаких препятствий последние не встретили. Им предстояло преодолеть 300 миль под палящим летним солнцем, но войска Бурбонов сразу же складывали оружие, как только сталкивались с ними, и потому Гарибальди не опасался за безопасность своих бойцов. С другой стороны, он спешил как можно скорее попасть в Неаполь — он не верил Кавуру и боялся, что тот его опередит. К счастью для вождя «краснорубашечников», король Фердинанд успел построить в конце своего правления железную дорогу. Теперь Гарибальди реквизировал весь подвижной состав, какой только смог, и разместил на нем свои части. Сам он с шестью товарищами сел в открытую коляску и прибыл в Неаполь в полдень 7 сентября. В тот вечер он обратился к приветствовавшему его населению с балкона королевского дворца, поблагодарив неаполитанцев «от имени Италии, которая при их содействии стала единой нацией». Это была бесстыжая ложь — они и пальцем не пошевелили, но Гарибальди, несомненно, чувствовал, что немного лести не повредит.
Неаполь был крупнейшим городом Италии и третьим по величине в Европе. Следующие два месяца Гарибальди управлял и им, и Сицилией как полновластный диктатор. В это время он планировал свой следующий шаг — немедленную организацию похода в Папскую область и Рим. Но он так и не предпринял его. Кавур, не имевший возможности воспрепятствовать вторжению гарибальдийцев на материк, теперь решил остановить его, ибо отлично знал, что его продолжение может привести к войне с Францией. «Краснорубашечники» столкнутся с хорошо обученными французами, которые сильно отличаются от тех, с кем им приходилось иметь дело до сих пор, и тогда Италия может лишиться всего, что приобрела за последние два года. Были и другие соображения: Кавур опасался, что Гарибальди станет теперь более популярен, чем сам Виктор Эммануил; пьемонтская армия слишком ревниво относится к его последним успехам; наконец, всегда сохранялась опасность, что Мадзини, который прибыл в Неаполь 17 сентября, и его сторонники смогут убедить Гарибальди отступиться от короля Пьемонта и поддержать дело республиканцев.
