Это был, в конце концов, пустяк. Гораздо более важные события произошли в это же время — неудачи на строительных площадках, отпор на конференции, разрушительная пурга. Но пустячок оставил значительный след во взаимоотношениях Дебрева с Сильченко. В этих взаимоотношениях появилось что-то новое — оно началось с их договоренности выступать единым фронтом на конференции, было в том, что их одинаково критиковали, было и в этом совместно подписанном рапорте. Это новое и радовало Дебрева и стесняло его, связывало ему руки. Дебрев теперь осторожно разговаривал с начальниц ком комбината, старался обуздать себя и не выкладывал сразу все, что приходило в голову, — черт его знает, вдруг возьмет и опять без спору согласится, потом расхлебывай…
Строительство ТЭЦ было по-прежнему главной заботой Дебрева. Хотя и не так бесцеремонно, как прежде, он вмешивался здесь в каждую мелочь, навязывал свои решения. И с каждым днем ему становилось труднее обвинять кого-либо другого в плохой работе — проваливались его собственные планы и распоряжения. Все происходило сейчас не так, как этого хотел Дебрев, не так, как он предполагал, — его нажима и ругни не хватало, чтоб породить перелом. Зато — и опять-таки неожиданно — стали улучшаться его отношения с Зеленским. Зеленский, принимая после споров предлагаемый ему со стороны какой-либо план или жесткий график, тут же деятельно начинал его выполнять. При первой же неудаче он звонил Дебреву, требовал помощи, жаловался на смежников. Чем бы ни был занят Дебрев, он немедленно после звонка Зеленского все бросал и обрушивался на виновников. Со стороны казалось, что они с Зеленским выступают едино — в Ленинске напористого Зеленского побаивались вряд ли меньше, чем самого Дебрева.
— Сашенька, да ты дипломат! — утверждал теперь Янсон. — Ты первый придумал, как оседлать Валентина Павловича. Оказывается, нужно с ним согласиться, потом завопить: «У нас не выходит!» — и кончено, скачи на нем в свое удовольствие. Это же открытие, понимаешь!
До Дебрева доходили эти и подобные шутки, они не улучшали его настроения. Он часто вспоминал слова Седюка, они казались ему все более справедливыми: энергоплощадке был нужен не нажим, а настоящее инженерное решение. Но оно не давалось.
После очередного шумного и бесплодного совещания на энергоплощадке в кабинет к Дебреву прошел Сильченко. Он прямо спросил:
— Так что же получается, Валентин Павлович? Неужели ничего не придумаем?
Дебрев опустил голову. Он боялся встретиться глазами с начальником комбината. Он ненавидел в эту минуту всех — Зеленского, Симоняна, полярную зиму, проклятую скалу, Сильченко и более всего самого себя. Вопрос Сильченко поднял в нем невеселые мысли. Его охватывало отчаяние. Какой он, к чертовой матери, главный инженер, если по самому важному, самому сложному вопросу строительства у него нет даже отдаленного, даже приблизительного ответа!.. А Сильченко с волнением и надеждой смотрел на его осунувшееся лицо.
— Ничего пока не получается, — проговорил Дебрев мрачно. — Нет настоящего решения, нет!
В конце ноября он поехал в цех мехмонтажа.
Кабинет Лешковича — маленькая, почерневшая от пыли комната (единственное окно ее выходило прямо в цех) со стенами, увешанными светокопиями чертежей, — был всегда так полон посетителями, как, вероятно, ни один другой кабинет в Ленинске. К Лешковичу приходили выпрашивать все, чем он был богат: сварочные электроды, железный лист, болты, проволоку, готовые конструкции, рабочих и мастеров. В комнате стоял гул голосов и сумрак от застоявшегося дыма. Лешкович работал, стоя за обширным, обитым полосой нержавеющей стали столом, и не обращал внимания ни на этот гул, ни на дым, ни на множество устремленных на него глаз.
Как только в кабинете появился главный инженер, гул затих. Один за другим посетители покидали кабинет: лишний раз попадаться на глаза Дебреву никто не желал.
— Хочу с вами посоветоваться, — сумрачно проговорил Дебрев. — Строительство ТЭЦ начисто срывается. Дело идет к провалу.
— Дайте мне сегодня подготовленные фундаменты, дайте колонны и коробку зданий — и я немедленно начну монтаж, у меня все готово! — воскликнул Лешкович. Он решил, что Дебрев собирается устроить ему очередной разнос.
Дебрев тяжело вздохнул.
— Понимаете, Валериан Александрович, не могут вам сегодня строители дать фундаменты и колонны под монтаж конструкций и оборудования. Есть, в конце концов, объективные трудности, из которых не выдерешься.
— А не могут они мне предъявить объекты для монтажа, значит и монтировать я не могу, — немедленно отозвался Лешкович. — Все упирается в строителей, как видите.
Дебрев молчал, о чем-то думая. Потом он заговорил с необычным для него спокойствием. Лешкович с недоверием на него поглядывал.
— Есть у нас возможности, которые мы не используем. Вы уже сейчас готовы начать монтаж, и в самом деле у вас заготовлено все, что можно заготовить. А строители раньше чем через месяц не предъявят ни одного объекта под монтаж. Получается несоответствие — можем монтировать и не имеем условий для монтажа. Казалось бы, самое простое решение — подогнать строителей. Мы их подгоняем, спуску никому не даем. Но со всей нашей подгонкой — месяц, а то и полтора отставания. И вот у меня явилась одна мысль, хочу вам предложить. Говорю прямо: может, во всем Союзе имеется только пяток монтажников, которые способны осуществить такой план, и вы, разумеется, среди них.
— Предварительно по головке гладите, чтобы не очень кипятился, — понимающе усмехнулся Лешкович.
— Начинайте монтаж не через месяц, а сейчас, — предложил Дебрев.
— Как сейчас? — воскликнул Лешкович. — На голом поле монтировать? Под открытым небом? У котлованов, где еще фундаменты не возведены?
На каждый его вопрос Дебрев утвердительно кивал головой.
— Именно, — сказал он. — Начать сборку агрегатов, монтаж коммуникаций на скале, рядом с постоянными фундаментами, потом собранный агрегат передвигать на его постоянное место. Строители будут воздвигать колонны, а вы тут же собирать перекрытия и потом только устанавливать их на колоннах. То же и со всем остальным.
Вот уже несколько дней Дебрев мучился этой странной мыслью. Она явилась ему во время какого-то заседания и сгоряча показалась убедительной — он тотчас помчался на площадку ТЭЦ. Но здесь, на голой скале, под ветром, в ледяной черноте ночи, она быстро перегорела и стерлась. Дебрев молча бродил по площадке, ставил себя на место тех, кто будет претворять в жизнь его идею. Он вернулся в свой кабинет с тяжелым убеждением, что людей, способных вести тонкие монтажные работы на этом проклятом «открытом воздухе», не существует на свете. А мысль упрямо возвратилась и потом уже не оставляла его.
Дебрев три дня не выезжал на площадку ТЭЦ — он боялся, что неприглядный вид ее снова опровергнет все его доводы. На четвертый день он приехал советоваться с Лешковичем. Он смотрел на задумавшегося Лешковича и, сдерживая волнение, ждал его ответа. Еще месяц, две недели назад он, даже не приезжая, вызвал бы Лешковича к себе и властно распорядился: «Придется переходить на новые методы монтажа, подработайте это задание и через два дня доложите. Ясно?» И сейчас Дебрева подмывало встать, стукнуть кулаком по столу, рявкнуть: «Хватит раздумывать, как бы увильнуть! Разве вы не слышали моего приказа?» Вместо этого он тревожно следил за Лешковичем, пытаясь угадать его мысли.
А Лешкович, жадно потягивая потухшую папиросу, уставясь рассеянным взглядом в обитый железной полосой стол, старался представить все «за» и «против» новой идеи. Лешкович не умел мыслить понятиями, закругленными до последней запятой предложениями. Он видел то, о чем думал. В этом, может быть, заключалось его преимущество перед многими инженерами. Там, где на чертежах его товарищи различали только линии и фигуры, перед ним простирались реальные, хорошо знакомые механизмы. Он вглядывался в разрез мостового крана и слышал грохот и звонки. Кран, живой, оледеневший на морозе, рыча мотором главного подъема, двигался по рельсам в конец цеха, к распахнутым воротам. И Лешкович неожиданно говорил проектировщику: «Ни к чертовой матери не годится. Срежьте эту балку или перенесите ворота цеха. Вы представляете, сколько снегу нанесет пурга в кабину, если кран по ошибке загонят в этот край?» И сейчас перед ним во всех подробностях разворачивалась удивительная, никем не виданная до этого картина. Туманная, морозная ночь, в этой ночи прямо на воздухе или под парусиной люди поднимают на фундамент стену собранного тут же, на земле, на снегу, гигантского котла. Налетает пурга, ревет осатанелый ветер, скрежещет мороз, прожекторы ярко светят, и люди работают. Лешкович ощущал, как у него волосы на голове шевелятся от чувства, похожего на страх и на вдохновение. Он чувствовал себя пловцом, готовящимся прыгнуть с только что построенной гигантской вышки в воду и знающим, что если он не разобьется, то поставит новый мировой рекорд.
