— Что с ней, Варя? — спросил Седюк, прерывая свой рассказ. — Что-нибудь нехорошее случилось? На ней лица нет.

— Не с ней, а с Владимиром Леонардовичем, — ответила Варя. — Полчаса назад к нему пришел один из новых, прилетевших с этими самолетами. Это его старый друг, фамилия его Федотов. Сейчас они сидят и разговаривают. Федотов привез Владимиру Леонардовичу вести о его семье, вести нехорошие, Ирина мельком слышала.

Ирина снова показалась в дверях. Она села в стороне, чтобы не мешать беседе, но не справилась с собой — из глаз ее закапали слезы, она вытирала их, отворачивалась. Варя подошла к ней и стала молча гладить по голове. Седюк не мог уже больше рассказывать, даже Киреев с каким-то странным для его высокомерного лица виноватым сочувствием следил за Ириной. Седюк встал и дотронулся рукой до ее плеча.

— Ирина Сергеевна, — сказал он с волнением, — вы знаете, Владимир Леонардович всем нам дорог, скажите: что там происходит у них?

— Я случайно услышала, — прошептала Ирина. — Если Владимир Леонардович узнает, он рассердится..

— Он ничего не узнает, — горячо вмешался в их разговор Киреев. — Расскажите нам, мы будем молчать.

Ирина, останавливаясь и прислушиваясь, не идет ли Газарин со своим гостем, передала, что ей удалось услышать, когда она заходила в комнату и стояла в прихожей, где помещались аккумуляторы. Федотов рассказал Гагарину, что видел его жену, Лизу, и детей. Он встретил их на улице. Жена Газарина с дочкой Сонечкой тащили детские санки, на них лежал завернутый в газету детский трупик — трехлетний сын Коля. Федотов помог им тащить санки на кладбище. Лиза сказала, что муж в Москве, прислал ей со знакомым летчиком посылку, если бы не эта посылка, они все давно бы погибли. Федотов обещал зайти к Лизе, но не успел — его свалил тиф, — а через месяц, в феврале, перед самой своей эвакуацией, он добрался к ним и узнал от соседей, что Лиза с Соней исчезли. За несколько дней до его прихода у Сони открылся бред, она потеряла сознание. Лиза совсем обезумела, схватила девочку, закутала ее и унесла куда-то. Соседи отговаривали, удерживали, но не смогли. Лиза твердила: «Тут она умрет, я пойду искать лекарства, помощи!» С тех пор ее никто больше не видел, а на столе остались хлебные карточки — единственный источник жизни… Федотов сказал: «Таиться не хочу — по всей видимости погибли».

Она замолчала. В глазах Киреева стояли слезы. Он вдруг скверно выругался и быстро вышел из аналитической, хлопнув дверью. Бахлова повела в его сторону головой, она одна не подошла к Ирине и не расспрашивала ее. Но ее лицо было полно молчаливого отчаяния. Крепко закусив губу, она неподвижно смотрела в одну точку.

Из энергетической вышел Газарин со своим гостем. Сквозь стеклянную дверь лаборатории их было хорошо видно. Высокий и толстый Федотов шел, опираясь на палку. Он такими глазами взглянул на людей, сидевших в аналитической, словно это были его злейшие враги. Через минуту Газарин возвратился. Ирина, выйдя в коридор, преградила ему дорогу.

— Владимир Леонардович, — сказала она отчаянно, — разрешите мне к вам? Мне очень нужно.

Он с недоумением смотрел на нее. Ее слова не сразу доходили до него. Потом он испуганно махнул рукой.

— Нет, нет, Ирина, позже, через час, — сказал он поспешно. — Вы меня извините, мне хочется поработать, кое-что написать. Надо одному…

Ирина возвратилась в лабораторию. Варя взяла ее за руку.

— Пойдем, Ирина, — проговорила она ласково. — Завтра поговорите.

Но та покачала головой.

— Я не могу уйти, — прошептала она горько. — Пойми, я не должна оставлять его одного. Я подожду немного и постучусь к нему.

Варя с глубоким волнением смотрела на ее полное смятения, покрытое красными пятнами, ставшее вдруг совсем некрасивым лицо. Ирина была единственной в Ленинске, кто не понравился ей при первом знакомстве. А сейчас Варе казалось, что еще не встречала она человека, поступки и чувства которого были бы так близки ей самой. Она до боли, до слез понимала, как можно страдать горем другого, любимого человека, как можно хотеть все, даже жизнь, отдать за то, чтобы этот человек был счастлив — сам, не с тобой…

В середине сентября Седюк пустил в опытном цехе свой малый опытный медеплавильный завод — так теперь официально называлось это сооружение. Здесь уже работали обогатительная линия, сушильная и отражательные печи, электролизные ванны. Юношей нганасан Седюк отдал Романову, а девушек определил на электролизные ванны. Вначале дело у них шло плохо. Девушек пугал темно-синий раствор, кипевший от выделявшихся в нем пузырьков водорода и кислорода. Стрелка вольтметра, бегавшая, как живая, по всей шкале, внушала им ужас. Но постепенно они освоились. Юноши же не только быстро привыкли к печам, но и увлеклись новым занятием. Когда Яша Бетту впервые удачно загнал ломиком глиняную затычку в летку и струя расплавленного металла, брызнув искрами во все стороны, оборвалась и иссякла, он бросил ломик и с визгом и хохотом затопал ногами.

— Одурел, парень! — говорил Романов, снимая очки и сам от души смеясь счастливому хохоту Яши.

— Все теперь могу! — кричал опьяненный успехом Яков. — Все теперь сделаю, как другой! Правда, Василь Графыч?

— Правда, правда, — подтверждал Романов, вытирая прослезившиеся от смеха глаза.

Сбежавшиеся со всех сторон нганасаны радостно хлопали Якова по спине и смотрели на него с уважением.

Среди других гостей, каждый день навещавших опытный цех, появилась и Караматина. Она никого не предупредила о своем приходе. Романов в это время готовился разливать черновую медь в изложницы. Седюк и Киреев прохаживались по цеху. Появление Лидии Семеновны раньше всех заметили нганасаны — они с криками побросали свой металлургический инструмент и окружили ее. Киреев, никогда до того не видевший Лидию Семеновну, возмутился таким непорядком. Он подошел к ней и тронул ее плечо — она, разговаривая с нганасанами, стояла к нему спиной.

— Слушайте, гражданочка, здесь не бульвар, — сказал он бесцеремонно. — Прошу отсюда уйти!

— Да это Караматина, главный начальник наших учеников, — проговорил Седюк, засмеявшись и останавливая Киреева.

— Все равно, без пропуска в цех посторонние не входят, — твердил упрямый Киреев, еще больше разозлившись от заступничества Седюка.

Но Лидия Семеновна сама знала, как постоять за себя. Она пренебрежительно отвернулась от Киреева, не пожелав услышать его слова. Сняв варежку, она пожала руку Седюку.

— Здравствуйте, — сказала она. — Ну, показывайте мне ваше предприятие, мои мальчики в общежитии говорят теперь только о печах.

— С охотой, — проговорил Седюк, беря ее под руку и отводя в сторону от печей.

Он оглянулся с усмешкой на Киреева. С Киреевым произошло неожиданное превращение — он был укрощен. Он смирно и молчаливо плелся за Седюком и Караматиной. На лице у него было такое постное и смущенное выражение, что Романов, дававший объяснения по ходу операции, поглядывал на него с недоумением и тревогой.

— Можно мне поработать? — попросила Лидия Семеновна.

Она натянула длинные рукавицы, взяла у Романова металлургическую ложку с двухметровой ручкой и, подойдя вплотную к разливочному желобу, осторожно подставила сбоку к струе край ложки и отобрала пробу меди, не брызнув, не расплескав ни капли, что было бы опасно для двух рабочих, державших изложницу у самой струи. Скупой на похвалы Романов не удержался от одобрения.

— Молодцом, девушка! — сказал он, надевая очки, которые всегда держал в руках, и осматривая Караматину, будто только сейчас впервые ее увидел. — Вам бы в металлурги идти, ей-богу! А оделись как на танцульку, — добавил он с осуждением. — Вот прожжет вам фетровые валеночки и чулочки, кожу пораните — что тогда делать придется?

— Ничего, перевяжусь, — отвечала Караматина весело. Она сияла от удовольствия.

Стоявший рядом Киреев схватил Седюка за руку и отвел его в сторону.

— Вот ловкая девка, а? — сказал он с уважением. — Я думал, какая-нибудь фря из управления комбината, смотрите, как она разодета, даже надушилась, а она возле печи управляется, как около самовара. — И добавил почти с завистью — А какая красивая!