Назаров предложил состав комиссии по разработке делового решения, и конференция была закрыта.

— Зайдемте ко мне, — предложил Сильченко Дебреву, — нам нужно посовещаться.

В кабинете Сильченко Дебрев грузно опустился на диван. Он тяжело дышал, на лбу у него пульсировала набрякшая жила, под глазами вздулись мешки. Дебрев был подавлен и растерян. Конференция прошла совсем по-иному, чем он ожидал. Тон на ней задали его враги, все, кого он разносил, собирался выгонять вон и отдавать под суд. А друзья, те, что выступали по радио, на собраниях и в газете, или набрали в рот воды, как Янсон, или переметнулись, как Седюк, и пустились в резкую критику. Даже неожиданная поддержка Сильченко не смогла придать конференции то направление, которого Дебрев добивался. Дебрев теперь понимал, что если бы Сильченко не принял на себя значительную долю нападок, могло бы быть хуже, много хуже.

Сильченко повесил шинель, уселся за свой стол и повернулся к Дебреву:

— Ну как ваше мнение? Что будем делать? Дебрев мрачно отозвался:

— Представляете, как теперь с этими людьми работать? Если они и дальше станут отвечать в этом стиле, толку большого не будет.

Сильченко возразил, внимательно наблюдая опустившего голову Дебрева:

— Многое в их выступлениях имеет резон, и у нас с вами были промахи. Мне, кстати, досталось больше, чем вам.

Дебрев невесело усмехнулся.

— Да, пожалуй. Один раз вы взяли настоящий тон, изменили своей неизменной вежливости и спокойствию — и вот все сразу обрушились.

— Значит, этот единственный раз был ошибкой, — твердо сказал Сильченко. — Стенограммы конференции уйдут в Москву, а люди останутся на месте. Нам работать с людьми. Давайте, Валентин Павлович, подумаем, как наладить правильные взаимоотношения в нашем коллективе.

Непомнящий тосковал.

Казалось, у него была та самая работа, о какой он всегда мечтал, — «не пыльная», как он говорил, не напряженная, не грозившая неприятностями. Начальник материально-хозяйственной части — это звучало веско. Нужно было раза три в неделю съездить на базу, погрузить в сани выписанные материалы и доставить их в цех. После этого он мог предаваться своему любимому занятию — ничего не делать. До сих пор он завоевывал право оставаться лентяем ценой многих трудов, усилий и лишений — нужно было тратить бездну энергии и изобретательности, чтобы, не работая, создавать видимость работы. Сейчас его безделье было узаконено. Но он чувствовал себя птицей, попавшей в разреженную атмосферу: не хватало воздуха ни для полета, ни для дыхания.

Ужас был в том, что все кругом были заняты. Куда он ни шел, он оказывался лишним. Он хотел разговаривать и острить, но у окружающих не было времени слушать его.

Сначала Непомнящий пристроился в лаборатории Газарина — здесь было тепло и чисто, а на красивую, степенную Ирину было приятно смотреть.

Но на третий день вежливый Газарин грубо объявил Непомнящему, что его болтовня мешает работать. Молчать и сидеть неподвижно Непомнящий не умел — он перенес свой стол в склад. Но здесь было очень тоскливо, в склад редко кто приходил.

На некоторое время, сам того не зная, нганасан Яков Бетту заполнил пустоту, трагически распространившуюся вокруг Непомнящего. В свободные минуты Яша бегал по всему цеху и всем интересовался. Он приходил в склад, осматривал стеллажи и все спрашивал:

— А это что?

— Это приборы, — охотно объяснял Непомнящий. — Это слесарный инструмент. Здесь лежат электроматериалы. Тут химические реактивы.

Якову нравились незнакомые названия. Он быстро запоминал их и любил повторять. С Непомнящим он подружился, приходя в склад, кричал: «Здравствуй, Ига!» — и тотчас выкладывал все, что случилось с ним за день. После этого он непременно осведомлялся:

— Что ты делал, Ига?

Непомнящий пытался ему втолковать, что он раздумывал, беседовал с теми, кто приходил, но Яков сразу схватывал суть дела.

Он с обидным удивлением говорил:

— Ничего не делал, Ига? Почему такое?

Еще более тяжкий удар нанесла Непомнящему красивая рыжеволосая девушка, с которой он познакомился в очереди к кассе кинотеатра. Вечер начался радужно. Непомнящему удалось достать двести граммов конфет «подушечка», в зал они проникли одними из первых и сумели сесть на места, указанные в билетах. Показывали «Свинарку и пастуха» — картину старую, но веселую, и девушка с охотой слушала рассказы Непомнящего. Она только спросила, как его зовут и где он работает. Он проводил ее домой и по дороге острил без устали, она весело смеялась, потом стала рассказывать сама. Она работала на механическом заводе токарем, дело у нее шло хорошо, но вредный мастер и контролеры ОТК страшно придирались и даже в прошлом месяце вывесили её фамилию на черную доску. Она чуть не расплакалась, вспоминая об этом. Он, утешая, обнял ее и хотел было поцеловать в щеку. Но она спросила:

— Вы мне совсем не рассказали о себе, Игорь. Как у вас идет работа, никто не придирается?

Этого он не сумел вынести. Забыв о холодном ветре, он церемонно приподнял свою меховую шапку с длинными ушами и пожелал ей спокойной ночи.

— Война весь быт поставила на дыбы, — пожаловался он Мартыну на следующий день. — Круг интересов катастрофически сузился. Ты целуешь девушку, а она тебя спрашивает: «Ну, а работа у вас хорошая? Ничего начальник?» А где луна, шепот трав и прочие тонкие вздохи? Ведь это же катастрофа, светопреставление крупным планом!

Только в аналитической лаборатории Непомнящий иногда отводил душу. Варе нравилась его болтовня — она производила анализы, а он сидел рядом и развлекал ее. Сумрачная Бахлова терпела его: он всегда был весел, услужлив, добр, в глубине души она ценила свойства, которыми не обладала сама. Но как-то Непомнящий увидел, что Бахлова плачет. Она взвешивала пробы руды, руки ее проворно шевелились, досыпая и отсыпая навеску, а по щекам катились слезы и падали на мрамор столика. Самое удивительное было в том, что кругом сновали лаборантки и громко переговаривались, словно не замечая этого молчаливого плача. Непомнящий был отзывчив. Он тронул Бахлову за плечо и участливо спросил:

— Что с вами?

Она вскочила, разъяренная.

— Вон отсюда, бездельник! — закричала она на весь опытный цех. — Что вам здесь надо? Чтобы ноги вашей здесь не было, слышите!

Одна из лаборанток, выйдя с Непомнящим в коридор, сказала:

— Вы, вероятно, не знали, что она со вчерашней почтой получила письмо, оттого и вошли в аналитическую.

— Я вошел бы, если бы и знал о письме, — возразил Игорь. — Я не понимаю: почему вчерашняя почта должна мне мешать ходить по земле?

— Разве вы не слыхали ее истории? У нее муж погиб в боях под Москвой, а единственная дочь потеряла рассудок во время бомбежки. Каждый раз, как приходит из Москвы письмо, Надежда Феоктистова совсем расстраивается. Мы это хорошо знаем и держим себя так, словно ничего не происходит.

После этого Непомнящий уже не заходил в аналитическую лабораторию.

Варя по-прежнему оставалась для него самым близким человеком в Ленинске. Но и тут его вскоре постигла неудача. Однажды Непомнящий провожал Варю домой. Ей это было приятно: в последнее время ей хотелось всем нравиться, а Непомнящий всегда смотрел на нее добрыми глазами, был очень хорош и внимателен с нею. Ее переполняло внутреннее оживление, даже посторонние замечали в ней перемену. Хмурая Бахлова сказала ей как-то ворчливо: «Что это вы все хорошеете, Варя?» Она отшутилась: «Отхожу после эвакуации, Надежда Феоктистова!» Она и без Бахловой видела в зеркале, что хорошеет. Она и радовалась этому и грустила.

Несколько минут они шли молча — валенки их скрипели на сухом, твердом снегу. Проходя мимо общежития, Непомнящий взглянул на окна своей комнаты. Окна были темны.

— Седюк еще не пришел, — заметил Игорь. — Странный человек этот ваш приятель Седюк.

— Он мне такой же приятель, как и вы, — возразила Варя. Она сама удивилась, что могла проговорить это так спокойно. — Я ведь познакомилась с ним и с вами в Пинеже. А чем он странный?