— Пора назад, — сказал я.

Она кивнула, глядя на свои руки. Я предложил ей сигарету — она взяла, мы закурили и несколько минут сидели молча, пуская дым.

— Он что — так сильно вляпался? — спросил я наконец.

Она подняла на меня взгляд. В широко открытых глазах стояло удивление.

— Откуда ты знаешь?

— Украсть старую соковыжималку и не тронуть компьютер? И с погромом на кухне грабитель явно переусердствовал. А денежный ящик — он выглядел так, словно его пытался взломать шимпанзе. Никто там не искал деньги. Так где оно было? В гардеробной?

Она кивнула.

— Травка или кокаин?

— Да уж не травка.

— И сколько?

— На десять тысяч долларов. — Голос ее звучал совершенно спокойно.

— Господи, Беки, как можно было так сглупить и спрятать кучу кокаина в отцовском ресторане?

— Я не знала, что он там, — сердито буркнула она. — Это Кайловы заморочки.

— Кайловы? Откуда у него столько денег? Только не говори, что ты ему дала.

— Он взял в долг. У… знакомых ребят.

Я еле сдержался, чтобы не расхохотаться:

— Очень умно. Теперь он в полной жопе. Ему нужно отдать не только за украденную наркоту, которую уже не продашь, но и долги. Отлично.

— Можно что-то придумать. — Она тяжело вздохнула и одним глотком допила пиво. — А если ты собираешься читать мне лекции, то я не хочу их слушать.

— Да нет, наркота — это классно, — сказал я. — Моральные уроды зарабатывают состояния на том, что губят жизни других людей. Но они-то остаются в тени, а по мозгам получают идиоты вроде твоего бойфренда.

— Нам пора возвращаться. Вечер будет трудным.

— Значит, меня поставят на пиццу?

Она мимолетно улыбнулась — улыбка получилась кривой и печальной. Тут я понял, как она мне нравится, и еще — что она в шаге от пропасти, куда может покатиться ее жизнь.

— Я даже понятия не имею, где он.

Мы встали.

— А ты не можешь просто забить на это?

— Я его люблю, — сказала она так, как умеют говорить только двадцатилетние.

Она отвезла меня к ресторану и высадила у подъездной дорожки.

— Найди его, — посоветовал я. — Выясни, кому он говорил, где прячет товар.

Она посмотрел на меня:

— И потом?..

— И потом, — сказал я и два раза хлопнул по капоту ладонью.

Она уехала.

Парадная дверь ресторана была открыта, персонал, работающий в зале, деловито расставлял стулья. Я обогнул дом и вошел через дверь, которую почти весь день приводил в порядок. На ходу вытянул руку и с силой толкнул ее — она производила впечатление надежной.

В ремонте дверей есть кое-что приятное. Возникает ощущение, что ты сделал хорошее дело, что все в жизни можно восстановить, хотя ты и знаешь, что это не так.

Что можно сделать, когда все вокруг начинает рассыпаться в прах? Посмотрим, какие есть варианты…

Конечно, главное — не впадать в панику. Если только поддашься — дальше уже не остановиться. Уже не помогут никакие убеждения, анализ или веские аргументы в виде лекарств. Паника не слушает. У паники нет ушей — только голос. Паника — лесной пожар души, она перепрыгивает через узкие тропинки логики в поисках новых деревьев и кустарника, ветрá тревоги разносят ее во все закоулки разума.

Кэрол даже не знала, когда это началось и почему. Последние два месяца прошли хорошо. Она впервые почувствовала, что обрела почву под ногами. Стала ощущать себя в этой квартире как дома. Нашла работу на неполный день — помощницей библиотекаря. Расставляла стулья, развешивала плакаты, помогала организовывать читательские группы, и все это под руководством грозной мисс Уильяме. Кэрол понимала, что такая работа больше подходит пенсионеру или сопливому подростку, но деньги ей платили, а это главное. Она ходила в библиотеку и обратно пешком, но все же набрала несколько фунтов — к ней вернулось что-то похожее на аппетит. Кэрол заводила знакомства, даже сделала осторожную ставку на возможность дружбы кое с кем из новых знакомых и вообще перестала вести себя так, будто попала в программу защиты свидетелей.

Иногда она даже просто… забывала. А лучше всего, когда Кэрол вдруг вспоминала, потому что это доказывало: был такой период, пусть и короткий, когда она не помнила.

Но в какой-то момент начались перемены. Кэрол просыпалась с ощущением, будто за ночь погрузилась в кровать на несколько дюймов. Вместо того чтобы энергично натирать себя мылом под душем, она стояла, наклонив голову, глядя на ниточки плесени между плитками и размышляя, как не заметила их раньше и соберется ли когда-нибудь что-то предпринять… или все будет только ухудшаться и ухудшаться, и в конечном счете она станет женщиной, у которой грязные плитки в душе и с этим ничего нельзя поделать, как и с состоянием ее двора, или одежды, или волос. Хаос караулит нас повсюду, он входит в дом через трещинки в быте, через незавершенные дела. Как только понимаешь, сколько сил нужно тратить, чтобы сохранять презентабельность, отказаться от веры и снова начать считать, становится ужасающе просто.

Выходя в мир, она чувствовала себя лучше, но все же ощущение того, что набранная было инерция сходит на нет, сохранялось. Книги падали из рук, и она ничего не могла найти у себя дома. На бедре появился синяк от какого-то незначительного столкновения, которого она даже не помнила. К ее досаде, это напомнило ей слова бывшего мужа, который говорил, что если ухудшается настроение, это сразу же становится ясно, потому что привычные предметы начинают бунтовать, словно усиливающаяся буря в голове выбивает из колеи их духов-хранителей.

А потом, три дня назад, она обнаружила, что возвращается к передней двери, хотя уже заперла ее на ночь.

Она знала, что дверь заперта. Видела это, видела сдвинутую защелку. Она помнила, как закрывала дверь, все еще ощущала холод металлической цепочки на пальцах. В одну ночь воспоминаний оказывалось достаточно. А в следующую — нет, и она возвращалась два раза, чтобы убедиться.

В прошлую ночь она возвращалась к двери восемь раз, в ярости, глаза распахнуты — смотрят, как она скидывает цепочку с двери, потом снова вставляет собачку в паз, до упора поворачивает ключ в замке, еще раз, еще, наконец вытаскивает его. Нет, сегодня не будет девяти раз. Здесь иная прогрессия. Если она не остановится сейчас, цифра возрастет кратно восьми.

Шестнадцать раз, двадцать четыре…

Чтобы понять, насколько человек может не доверять реальности и самому себе, нужно постоять в холодном коридоре, сдерживая слезы разочарования и ненависти к себе, и посмотреть, как собственные руки по двадцать раз проверяют, заперт ли замок.

Она знала, что прочность черепной коробки не равна прочности крепостной стены. Что мысли могут просачиваться через трещины и просачиваются. И если тебя одолевают те или иные настроения, это верный знак того, что оно уже произошло — просочилось. Чем больше она откроет разум панике, тем выше вероятность, что снова соскользнет на эту дорожку. Так что поддаваться панике она не собиралась.

Пока еще.

Эти мысли занимали ее большую часть дороги домой из библиотеки под затянутым серой пеленой небом. Заперев за собой дверь, она заварила кофе покрепче. У нее был час до его возвращения. Когда он вернется, ей станет легче. У нее сразу появится много забот. А еще — она будет в состоянии хоть что-то сделать.

Подумав о Тайлере, она на минуту почувствовала себя лучше. Обед мог подождать. Никто из них не страдал обжорством. Она придумает что-нибудь попозже. Итак…

Она принесла ноутбук из гостиной и водрузила на кухонный стол. Когда на экране открылся браузер, она помедлила, руки ее зависли над клавиатурой.

Она чувствовала позыв сделать что-то, но… что? На ее жестком диске хранились тысячи слов, бессчетное число пэ-дэ-эф-файлов, в браузере висело две сотни закладок. Проблема в том, что ни один из создателей сайтов, на которых были сделаны закладки, и не подозревает об их важности. Они напоминали людей, которые бредут по улицам и мимоходом отмечают, что тротуары время от времени вроде как белеют, при этом не имеют ни малейшего представления о том, что такое снег. Нужно понимать систему, чтобы вписать эти данные в контекст. И она понимала; по крайней мере, ее осенило некоторое время назад. Она была вовсе не глупа, хотя, как ей теперь казалось, она никогда не пользовалась этим для собственной выгоды.