Если меня мучает похмелье, я ухожу в себя и не слышу других людей. А Кэрол было нужно, чтобы я ее слушал. Она переживала то, о чем мы не могли говорить (мы не пускались ни в какие рассуждения после того, как поняли, что врачи не способны объяснить, почему вдруг взорвался мозг Скотта, а долгие часы, проведенные в Интернете, тоже не дали результата), беседуя обо всем остальном. Она словно чувствовала, что, упаковывая обыденный хаос жизни в слова, в навязчивые подробности, его можно связать, не допустить, чтобы он и дальше вредил нам. Я не только не верил в это, я просто не выносил многочасовую бессмысленную болтовню из уст человека, который прежде был крайне лаконичен.

В результате я стал пить еще больше, чтобы как-то терпеть ее бесконечные монологи, а похмелье усиливалось, учащалось, и моя готовность слушать уменьшалась. Дошло до того, что она начала болтать постоянно. Она знала, что я не слушаю, но не могла остановиться, не могла понять, что я готов ее ненавидеть, ведь она наполняла мир шумом, убивая целительную тишину. В конечном счете мы проводили вместе все меньше и меньше времени, я стал упускать из ее повествования все большие куски, пока не понял, что окончательно потерял нить, и решил, что это не имеет ко мне ни малейшего отношения.

Я осознал ее слова, когда она ушла. Со смерти Скотта минуло больше трех месяцев. Я проснулся поздно, и дома царили пустота и тишина. Я поблуждал по комнатам на нетвердых ногах и в конечном счете понял, что отсутствует нечто важное, а именно моя жена и ребенок. Потом я обнаружил письмо на столе в кабинете. Написано там было вот что: «Мир сломался, ты скатился в болото, я в этом не участвую».

В следующие шесть недель я сделал то, что нужно было сделать давно, — то, что Кэрол много раз пыталась заставить меня сделать. Я продал дом. Ей я отправил три четверти выручки, после того как погасил кредит. Половину суммы ей, четверть Тайлеру. Странное имя для ребенка, но не я его выбирал. Кэрол переносила Тайлера, и он стал ее сыном еще до рождения. Я бы все равно его любил, но моим настоящим сыном был Скотт. Теперь же я перестал чувствовать себя отцом, а притвориться у меня не получилось.

В последний раз мы с Кэрол виделись спустя шесть месяцев после трагедии. Мы встретились в ресторане на полпути между Рентоном, где она поселилась (неподалеку от ее брата, с той стороны Каскадных гор), и Блэк-Риджем, где я жил тогда в мотеле. У Кэрол был усталый, изможденный вид. Тайлер, похоже, особо не почувствовал моего отсутствия. Я, однако, узнал, что теперь он хорошо спит ночами, и это началось, как только они с матерью покинули дом у озера. Мы с Кэрол состояли в браке почти семь лет, а расстались меньше чем за месяц до этой встречи. Но с первой минуты было ясно, что никто из нас не ищет примирения.

— Ты по-прежнему пьешь? — спросила она.

Ее руки (возможно, безотчетно) в строгом порядке раскладывали приборы на столе.

— Нет, — солгал я.

К тому времени я стал пить меньше, словно мой демон понял: он свое дело сделал и можно приниматься за следующую жертву. Но ситуация оставалась опасной, а я не хотел рисковать своими достижениями. Оставив меня, Кэрол сделала пьянство моей личной проблемой, и мне потребовалось еще полгода, чтобы почувствовать себя хозяином положения.

Она вскинула подбородок, и я увидел, что она все понимает. Я не возражал. Это было даже приятно — на мгновение почувствовать себя женатым и понимаемым. Пожалуй, это единственное, что настраивало меня на безмятежную волну. В прежние времена в ее глазах была улыбка. Теперь они стали темными, печальными и старыми.

Через двадцать минут мы поднялись и чопорно поцеловали друг друга в щеки. С тех пор я не видел ни ее, ни Тайлера. Наверное, можно было попытаться что-то предпринять, но я чувствовал себя подавленным. В благополучные времена мы казались неплохой парой, но понятия не имели, как ужиться друг с другом, когда времена переменились. Мы обращались к психоаналитику, но проблема в том, что брак — это язык, у которого нет алфавита. Как только вы начинаете приводить его в систему, он умирает. В отношениях между людьми слишком много мелких уловок, и не надо раскрывать карты — чертовски велик риск, что, зная секреты всех фокусов, вы не захотите дальше смотреть представление.

Видимо, наш союз был рассчитан на ясную погоду, а тут начался жестокий шторм. Вообще-то в тот вечер, когда я сидел на пластиковом стуле и три часа глазел в пустой бассейн мотеля, напиваясь все сильнее, небо, казалось, стало плотным штормовым одеялом, которым мир укрылся навечно. В конечном счете я уснул на этом стуле и проснулся после четырех, когда на меня стали падать капли дождя.

На следующий день я съехал из мотеля. Пару месяцев жил на колесах, стараясь похоронить прошлое под новыми впечатлениями. В результате, я оказался в Орегоне. Там есть как будто пустоты, куда можно провалиться и жить какой-никакой жизнью, а другие почти не будут тебя замечать. Еще какое-то время я продолжал пить. Потом перестал и впал в спячку.

К половине десятого я начал раздражаться. Пил я медленно, но успел неплохо набраться. Улица была холодной и пустой, да и бар не производил уютного впечатления.

— Еще?

Я поднял глаза и увидел барменшу, облокотившуюся о стойку в шести футах от меня. Она с характерным для местных спокойным безразличием уставилась в окно.

— Пожалуй, — сказал я. — Только скажите, где именно тут у вас нужно встать, чтобы открылся вид на горы?

— На улице, — ответила она, повернувшись ко мне.

От ее взгляда веяло прохладой, словно из незакрытого окна.

— К тому же придется задрать голову или дойти до перекрестка. А что? Хотите подать на нас в суд за название?

— Меня зовут Джон, — сказал я и протянул руку.

Она модным энергичным движением пожала мою руку. Ладонь оказалась широкая и сухая.

— Кристина. Сейчас подам пиво. Эй, постойте-ка. Вы не ее ждете?

Я повернулся к окну. Все заведения на той стороне улицы были уже закрыты, но на тротуаре под фонарем стояла фигура.

— Не знаю, — автоматически сказал я.

— Ну да, так бывает со старыми друзьями.

— Бога ради. — Я смиренно тряхнул головой. — Как называется это пойло, что я пью?

— Напиток правды. Поостерегитесь. — Она усмехнулась и направилась за пивом.

Я смотрел на женщину за окном. Минуты две она стояла не шевелясь, потом стала переходить дорогу.

Когда она добралась до входа в бар, сомнений у меня не осталось: именно ее я и жду.

Я повернулся, чтобы она, войдя, могла увидеть мое лицо:

— Эллен?

Она не ответила, даже не посмотрела в мою сторону, подошла к соседнему табурету, потом передумала и направилась к столику в середине зала. Я глубоко вздохнул и пересел за ее столик.

— Это неподходящее место, — сказала женщина.

Она даже не расстегнула плащ. Голос ее звучал точно так же, как по телефону, — отрывисто и четко. У нее было среднее сложение, светлые волосы, карие глаза и точеные симметричные черты — такой тип внешности любят использовать косметические компании для рекламы своих товаров. Мне бросился в глаза ее прекрасный макияж — либо в Блэк-Ридже появился салон красоты, своим уровнем превосходящий все остальное в городке, либо она откуда-то приехала. На вид ей было лет тридцать.

— А по мне так ничего, — заметил я. — «Хилтон» я тут не обнаружил, иначе бы…

— Неподходящее для меня, — раздраженно прервала она мою болтовню.

— Тогда пойдемте куда-нибудь.

Она покачала головой:

— У меня слишком мало времени.

В этот момент прибыла Кристина с пивом.

— Что вам? — спросила она с мимолетной улыбкой.

Эллен отрицательно тряхнула головой.

— Что ж, начнем, — сказал я, когда мы остались вдвоем. — Начнем с «Я не могу говорить» и «У меня мало времени», с места подальше от окна, чтобы вас не увидел случайный прохожий. Что все это значит? Ведь это вы просили меня о встрече, помните?