Машина остановилась перед светофором. Джим заговорил с полицейским в штатском, который сидел по другую руку от Брада.

— Все хотел вам сказать спасибо за вашу речь на похоронах.

Полицейский кивнул, не глядя на Джима.

— Стив был хорошим полицейским. Несмотря ни на что, мы все это понимали.

Он повернулся, сердито посмотрел на Брада и сквозь зубы что-то прошептал ему на ухо.

Откинувшись на спинку сиденья, Джим разглядывал своего клиента. Вид у Брада был отсутствующий, черты лица, казалось, стали жестче. Все добродушие куда-то исчезло. В уголках глаз залегли морщины, кожа натянулась на скулах. Брад похудел. И, похоже, основательно.

— Когда приедем, не говори ни слова. Никому. Особенно репортерам. Договорились? Все как обычно.

Брад поднял скованные руки и убрал из глаза соринку. Ему понравилось это ощущение. Будто очистился, оторвал что-то лишнее от своего тела. А еще понравилось сковыривать с запястий коричневые корочки от наручников. Ощущение чистоты. Единственное доступное ему с тех пор, как он оказался в царстве общей мысли. Брад стряхнул соринку и почесал руку. На ощупь корочка походила на отборное зерно, которым он каждый день кормил на ферме животных. Брад очень устал и совсем запутался. Он сунул кусочки корочки в рот и разжевал их, а потом рассмеялся, обнажив ряд потемневших зубов.

— Ты как? — спросил Джим. — А, Брад?

Брад повернулся на голос. Джим что-то сказал, но Брад давно понял, что лучше не вслушиваться в слова. Ночные звуки в царстве общей мысли пугали его. Первое время он прислушивался к шепоту и вздохам. То были звуки одного чувства. Одна мысль — одно чувство. Брад решил, что не станет больше слушать. Эти звуки ни о чем ему не говорили. Они только уменьшали его, час за часом, день за днем.

— Ты меня слышишь? — чуть громче сказал Джим.

— Нет, — ответил Брад. — Одна мысль. Одно чувство. И у Джима голос теперь такой же.

— Ладно, забыли. — Адвокат недовольно вздохнул и снова выглянул в окошко. Весь энтузиазм испарился, как дым.

Полицейский в штатском ухмыльнулся, понимая, что адвокат потерпел поражение, и сказал:

— Да, жизнь — сложная штука.

Водитель посмотрел в зеркало заднего вида и тоже улыбнулся.

Брад уже догадался, что глаза в зеркале всегда принадлежат тому, кто за рулем. Он больше не пугался, когда видел их. Брад вспомнил, как заметил эти глаза в первый раз. Глаза того полицейского, который шагнул в огонь. Сначала он был плохим человеком, потом хорошим, а потом снова плохим. В конце всегда плохо. Восемь, десять. Только восемь. Десять — никогда. Никогда Брад постучал по лбу костяшками пальцев.

— Эй! — предупредил полицейский. — Хватит. Так не пойдет.

— А что он сделал? — спросил водитель.

— По лбу себе двинул.

— А-а — Ничего более умного водителю в голову не пришло, и он глубокомысленно покачал головой.

Джим смотрел в окно. Его не интересовало происходящее в машине. Все это он уже не раз видел. Настроение Брада менялось каждую секунду, и вспышки ярости только лишний раз подтверждали растущие подозрения адвоката.

— Помнишь, я тебе рассказывал, что решил изменить линию защиты? — Джим глянул на Брада и снова отвернулся. — Если тебе интересно, могу все подробно объяснить.

— Прекрасная мысль! — хихикнул полицейский в штатском.

— Я не стану убеждать присяжных, что ты невменяем. Я собираюсь доказать, что это была самооборона. Договорились? Запомни, пожалуйста. У того парня бурное криминальное прошлое, таким не то что присяжные — лошадь подавится.

Брад представил себе, как давится лошадь. Как же такое могло получиться? Он совсем загрустил, вокруг глаз залегли новые морщинки. Браду не хотелось, чтобы лошадь давилась. Да и присяжные тоже. Но теперь он был готов к любому повороту. Может, они туда и едут? Смотреть, как убивают лошадь? Он снова постучал себя по лбу.

— Прекрати, Брад! — потребовал Джим и схватил Брада за руку. — И в суде так тоже не делай. Хорошо? А то мы неприятностей не оберемся.

— Да, судят-то по одежке, — сказал полицейский в штатском.

Джим старался урезонить клиента. Он глубоко вздохнул и продолжил:

— Я хочу показать, что ты выполнил свой гражданский долг. Чтобы все забыли о других обвинениях. Хочу представить тебя героем. Это наша единственная надежда. Если нам удастся перетянуть прессу на свою сторону, ни один судья в здравом уме не объявит тебя виновным.

Водитель глянул в зеркало заднего вида. На этот раз он не улыбался.

— Ты все продумал, верно, парень?

Брад повернулся к Джиму и поднял скованные руки. Адвокат вздрогнул, но Брад просто провел пальцами по его волосам, взъерошил их, хмыкнул и устало закрыл глаза.

— Дурак, — вспомнил Брад красивое, приятное слово.

— Прекрати! — повторил Джим. Он тихонько выругался и наспех пригладил волосы. Не хватало еще появиться на суде лохматым. В таком деле самое важное — внешнее впечатление. Джим оглядел костюм и галстук Брада. Андрена сама их выбирала. Она вообще зачастила к обвиняемому.

«Бог знает, что они там делали», — подумал Джим.

— Следите за его руками, — предупредил полицейский в штатском. Он потянул Брада за наручники и заставил сложить руки на коленях. Лицо полицейского стало неприятным, глаза угрожающе сузились.

Брад понял, что поступил плохо. Руками пользоваться нельзя. Теперь все за ним следят. Он посмотрел на свои ладони и тихонько пошевелил пальцами.

— Извините, — сказал Брад. Он не хотел никого огорчать, особенно тех, кто имел сейчас над ним такую огромную власть.

Джим разозлился. Кровь прилила к щекам. Разделять чувства и дело становилось все труднее и труднее. И ко всему еще теперь Брад хочет украсть у него жену.

Они повернули на нужную улицу. Полицейский в штатском напряженно подался вперед. Перед зданием суда собралась приличная толпа.

— Ведь этот парень толкнул твоего брата в огонь, — сказал полицейский Джиму. — Какого черта ты так надрываешься?

Квейгмайер потыкал в кнопки автомагнитолы. Салон машины наполнился обрывками музыки и голосов. Наконец зазвучал церковный хор, пальцы Квейгмайера замерли.

— Отличная музыка, — сказал он бригадиру.

Тот рассеянно кивнул, глядя, как разгораются в листве солнечные лучи, как отступают хвойные леса по мере приближения к городу. Бригадир положил ладони на приборную доску. Вентилятор гнал горячий воздух.

— А я в церкви последний раз был еще пацаном, — сказал он. Зверски болело горло. Бригадир с трудом сглотнул, чтобы смочить воспаленные миндалины.

— О, это великолепное зрелище! — Квейгмайер глянул на пассажира. — Словно душа вылетает вместе со звуком. Это подлинное наслаждение, утешение для страждущих. Для всего человечества.

Бригадир кивнул, не отрывая глаз от дороги.

— Ты верующий?

— Вроде как.

— А какой конфессии? — приставал желтозубый.

— Да я и сам не знаю, — ответил бригадир.

Он подумал о сестре, которую отнял рак, вспомнил, как болезнь пожирала ее тело, а заодно с ее телом — его веру. Похороны поставили точку в душевных метаниях: вера легла в землю вместе с гробом. И хотя на этих похоронах бригадир держался молодцом, никто не знал, чего ему это стоило.

За очередным поворотом показались окна больницы. Бригадир увидел знакомое крыльцо и вспомнил, в какие часы обычно навещал сестру. Он объяснил Квейгмайеру, что когда-то и сам лежал в этом заведении.

— Балка стальная сорвалась. Прямо на башку. — Над названием больницы был нарисован большой красный крест. При виде его бригадир вспотел. — Последние мозги отшибло. Ничего, повалялся маленько в коме, потом очухался. Главное, не помню ничего. Будто умер. Сколько времени прошло — понятия не имею. Может, секунда, а может, пятьдесят лет. Вообще никакой разницы. Потом сказали, я две недели без сознания был. Это ж надо, целых две недели меня носило где-то! Врач все спрашивал, видал я черный туннель или нет? Думал, я ему про тот свет расскажу. Щас! Ни хрена я не видал — Бригадир горько усмехнулся. — А где ж тогда душа была? Где я был две недели? И почему потом вернулся? Чудно… — Больница скрылась из виду. Бригадир помолчал, потом продолжил: — А уж как тогда башка болела! В жизни такого не было. Думал, черепушка пополам треснула. Прямо чувствовал — вот одна половинка, вот другая.