Брад заметил, как на него поглядывают другие заключенные. Проверяют, верен ли он их общей мысли. Никто не должен выделяться из серой массы.

Время от времени Брад набирался храбрости и поднимал глаза. При этом он улыбался, кивал и тихонько смеялся, закрывая рот ладонью. Но от него тут же разочарованно отворачивались. Только один человек ответил на улыбку Брада. Щуплый коротышка постоянно вертелся, оглядывался, потом снова принимался за еду. Он-то поднимал, то клал вилку обратно на стол, ковырялся в подносе пальцами, вытирал рот, опять брал вилку и опять откладывал.

Брад узнал этот взгляд. Он уже видел его в раю, который оказался адом. Брад удивился. Почему же этот не в раю? Может быть, сюда посылают, когда рай превращается в ад?

Брад все смотрел на коротышку. Тот подмигивал и часто моргал. Так они и ели, разглядывая друг друга. Коротышка показал Браду язык и рассмеялся, потом на секунду замолчал и снова засмеялся, как будто тоже вспомнил, что видел Брада в раю. И вдруг нахмурился. Наверное, понял, что общая мысль не допускает никакого смеха. Коротышка испуганно огляделся. А вдруг кто-нибудь видел, как он смеется? Он погрозил Браду кулаком, но сосед тут же стукнул его по руке.

Никто не проронил ни слова, только мелодично звенели ножи и вилки. Брад пытался вслушаться в эту музыку, но насладиться гармонией никак не получалось. Он решил, что это неправильная гармония. Ненастроенная. Где же тот тихий человечек, что приезжал к ним на ферму настраивать пианино? Надо его сюда привести. Неужели здесь никто не слышал о том, кто заставляет музыку звучать как надо?

На ступенях перед зданием суда, как обычно, собралась публика. Все ждали прибытия Брада. Здесь были и репортеры, и жаждущие мести родственники убитых. Им не терпелось собственными глазами взглянуть на того, кто отнял жизнь у их близких. Эти люди надеялись обнаружить во внешности преступника что-нибудь отвратительное. Они с самого начала были уверены, что Брад виновен, и теперь искали для этой уверенности оправдания.

Щен облюбовал пожарный гидрант на другой стороне улицы. Отсюда было удобно наблюдать за возбужденной толпой. Он оглянулся на Джой. Девушка сидела на тротуаре, прислонившись спиной к дому. На толпу она не смотрела, только перебирала в пальцах малюсенькие зернышки. Брад отдал ей их вчера ночью в баре. Джой они сразу понравились: такие гладкие, такие простые. Она наклонилась, черные волосы блеснули на солнце. Джой погладила клочок травы у самой стены. Погрузила пальцы в землю, в прохладные мягкие комья. Покатала зернышки в ладони и одно положила в ямку.

На углу возле газетного киоска Ерш и Голубица читали свежий номер. Голубица с удовольствием разглядывала статую Свободы на фотографии. Какая она незыблемая, неизменная! Статуи не двигаются, всегда стоят на своем месте. Голубице нравилось шляться вокруг них. Она часто ходила любоваться на статуи и всякий раз поражалась, что они ничуть не изменились за время ее отсутствия.

Ерш внимательно всматривался в толпу. Он тоже ждал Брада. Ерш толкнул Голубицу в бок и глазами показал, что пора продвигаться к ступеням. Он сунул руки в карманы и ощупал орудия справедливости — острое лезвие мести, чтобы отсекать лишнее, и курок перемен, он посильнее. В последний момент придется выбирать между ними. Смотря как пойдет.

Брад зарезал Черрепью, и пришло время уравнять весы, добиться от слепой дамочки благосклонности. Как только Брад пройдет через двери суда, правосудию заморочат голову вязью бессмысленных слов, а Ерш не очень-то доверял словам, хоть сам и любил поразглагольствовать. Потому он и кричал, вместо того чтобы говорить, как все нормальные люди. Смысл ослабевал в паузах между звуками, приходилось привлекать внимание криком. И все равно слова получались легковесными, недостойными доверия.

Ерш отошел от киоска. Голубица вернула газету на прилавок и двинулась следом. Она тоже была вооружена. Эта парочка даже шагала в ногу. Ерш склонялся к тому, чтобы пустить в дело нож. Он представлял, как входит в плоть гладкое лезвие, как в награду за решимость течет красный сок, омывая сверкающую сталь.

Голубице больше нравился пистолет. При звуке выстрела ее сердце всегда начинало биться чаще, колени подгибались и дрожали. Она подпрыгивала, кровь приливала к лицу, горячий металл согревал пальцы. Гром напоминал ей о фейерверках, которые всегда устраивают, открывая новую статую.

«Смерть — это тоже статуя, — подумала Голубица. — Тело остается там, куда его положили. А могильный камень становится главным достижением человека, дарит ощущение абсолютной безопасности. Фейерверк превратит Брада в статую, в памятник бедному Черрепью. Все к лучшему. Так мы увековечим его память».

— Проверка. Раз, два, три.

Андрена выключила свой диктофон, отмотала пленку назад и прослушала запись. Только бы не сели батарейки. Она спустилась по ступеням и, перегнувшись через перила, окинула взглядом улицу. Ни частные, ни полицейские машины к зданию пока не подъезжали. Андрена рассеянно повернулась и чуть не налетела на какого-то человека. Человек разъярился.

— Ой, простите! — испуганно сказала она.

Человек презрительно улыбнулся и посмотрел на диктофон Андрены. Он прикинул, за сколько можно сбыть эту вещицу на толкучке, но сразу передумал. Все-таки месть важнее и приятнее. Человек скривился, дернул плечом и пошел дальше, не вынимая рук из карманов коричневой кожаной куртки.

Андрена тут же позабыла о нем. Она еще раз проверила аппаратуру, боясь, что та откажет в самый нужный момент и Андрена пропустит удачную цитату. Придется повторять, как попугай, слова и лихорадочно искать ручку. А к тому времени, как ручка найдется, в голове останется только бессмысленная каша Андрена всегда полагалась на диктофон, хотя расшифровка записей и добавляла ей работы. Приходилось переписывать все разговоры, изводя тонны бумаги.

Ерш подошел к толпе. Он вертел головой и изредка улыбался сообщнице.

— Не дрейфь, Голубица, — прошептал Ерш. Он видел в ее глазах отражение своих надежд, той же самой отчаянной веры. Их собственное евангелие.

Ерш покачался с пятки на носок, чтобы размять мускулы. Он был рад мурашкам, бегущим по коже. Его распирало от нетерпения. Ерш едва сдерживался, чтобы не закричать или не упасть на колени, не завыть, не обваляться в мусоре. Отбросы очистили бы его от грязи.

Губы у него дрожали. Ерш облизнулся, передернул плечами и сплюнул на мостовую, выдвинув челюсть. Ему хотелось прыгнуть, сделать кувырок назад, сальто-мортале на асфальте. Ноги не могли стоять спокойно. Разве что в момент приземления. Алле-гоп! А вот и я!

Андрена краем глаза заметила мальчишку на пожарном гидранте. Рядом к стене дома прислонилась темноволосая девушка со странным, не вполне нормальным лицом. Похоже, эти тоже ждут, уж слишком напряженно они вглядываются в толпу. Вряд ли это обыкновенные зеваки.

Андрена наблюдала за мальчиком. Вот он увидел кого-то, ужасно огорчился и подскочил к темноволосой девушке. Андрена повернулась и заметила того самого человека, которого едва не сбила с ног пару минут назад. Он свирепо смотрел на проезжающие машины, переминался с ноги на ногу и время от времени заговорщически улыбался женщине, стоявшей ступенькой выше.

Человек почувствовал на себе взгляд Андрены и угрожающе прищурился. Нет, этот явно не шутит. Шагнул в толпу. Исчез. Пару раз блеснули его глаза. Холодные глаза убийцы, хищника, ждущего жертву.

— Прокуратура не станет предъявлять тебе обвинение в остальных убийствах, — объяснял Браду Джим. — По крайней мере, сейчас. Они понимают, что улик у них недостаточно. Мне звонили от них минут десять назад. — Он похлопал по кейсу, в котором лежал мобильный телефон.

Адвокат смотрел на пролетающие мимо стены зданий и думал об Андрене. Их брак оказался под угрозой, спор перерос в серьезную ссору. Джим не разговаривал с женой уже несколько дней. Они молчали за столом. Молчали в машине. Молчали на похоронах Стива. Молчали в кровати. Только изредка бросали друг другу: «Тебя к телефону», «Когда вернешься?», «Дай денег», «Что купить?», «Я пошла».