«Никого она не может утешить», — сказал себе Джим.

Воздух напирал со всех сторон, не давал останавливаться.

Толпа завороженно ждала. Вдруг удастся стать свидетелем чьей-нибудь трагедии? Раньше Джим никогда не замечал этой жадности. Люди готовы вытерпеть все, лишь бы увидеть сцены пострашней да покровавей. Зачем? Чтобы забыть о своем жалком безрадостном существовании. Чужой кошмар напоминает, что с тобой самим все в порядке и все твои страхи ничтожны.

Джим подошел к горящему зданию. Он и так плохо соображал, потрясенный смертью брата, а пляска огненных струй окончательно его загипнотизировала.

Андрены рядом уже не было. Она стояла у чугунного забора, закрыв лицо руками и содрогаясь всем телом. Или это всего лишь игра теней?

— Что случилось? — спросил Джим.

Кому это он? Себе или Андрене? Или тому голосу, что бормочет где-то в глубине сознания? Просто так этот голос не вытащишь. Нужен пинцет. И то наверняка застрянет. Джима затрясло от таких мыслей.

Андрена всегда была сильной. Что же случилось? Он подошел к жене и попытался отнять ее ладони от лица, но ничего не получалось. Андрена боялась его. Боялась его взгляда.

— Андрена! — Джим потряс ее за плечо. — Ну что такое?

Она покачала головой.

— Что?

— Это какой-то сон! Почему он не кончается?! — прорыдала девушка. Джим совсем расстроился. Ниточки, которые его держали, рвались одна за другой.

Тягучий воздух не желал попадать в легкие. Горе перешло в ярость. Это ведь он, Джим, только что потерял брата! С какой стати Андрена-то распускает нюни? Почему она так себя ведет? Это ведь не ей нужна поддержка, не ее надо утешать!

Джим отошел в сторону. Он знал, что успокоить жену не удастся. Предоставив ей страдать в одиночестве, Джим двинулся через ворота к толпе больных. Какие славные у них лица! Почему-то здесь гораздо спокойнее. Джим даже позволил себя потрогать, потеребить одежду. Множество рук оглаживали пиджак, брюки, волосы. Он медленно шел через толпу, закрыв глаза и наслаждаясь этим странным общением. Внезапно руки исчезли. Джим огляделся. Он стоял в толпе, правда, с краю, и в лицо ему заглядывали восхищенные больные. Многие кивали, облизывались, запрокидывали головы. Джим отвернулся и чуть не налетел на мистера Квейгмайера. Тот гаденько ухмылялся, обнажив зубы, которые в отблесках пламени казались почти черными.

Брад отвел девушку к своему столу и выдвинул для нее кресло. Он всегда так ухаживал за мамой. Отец объяснял, что это — знак уважения. Женщины — существа особенные, с ними нужно обращаться очень бережно. Их надо обожать. Они продолжают род. Их самопожертвование дарует нам жизнь. Жизнь возникает в теле женщины.

— Привет, — обрадовался новой компании Щен. Он широко раскинул руки и спросил с глуповатой улыбкой: — Как тебя зовут?

Девушка устало повернулась к нему и только тут заметила, что перед ней ребенок. Маленькие перепачканные ручки, обкусанные ногти, которые не мешало бы подстричь. Она с отсутствующим видом погладила воротник своей черной водолазки, послюнявила палец и принялась выводить буквы на грязном, засыпанном пеплом столе.

Щен отхлебнул из бутылки. Буквы сложились наконец в слово, и он прочитал:

— Д… ж… о… й. Джой. Классное имя.

— Джой, — повторил Брад.

Мальчик попытался снова глотнуть пива, но, сколько он ни запрокидывал голову, ничего не получалось. Бутылка опустела Щен сердито стукнул ею по столу.

Джой вздрогнула. Брад отнял бутылку у мальчика и кивнул подруге, показывая, что повода для беспокойства нет.

— А я ведь даже не знаю, как тебя звать. — Щен обиженно ткнул пальцем в Брада и подумал: «Дурак, дурак, дурак».

Брад улыбнулся и стал тыкать в ответ.

Мальчик захохотал, голова его как будто на шарнирах мотнулась вперед. Но уже через миг он встрепенулся и посмотрел на дверь. В дверях стоял новый посетитель. Улыбка сползла у Щена с губ.

— Эй! — гаркнул он, выпрямился, снова гаркнул и повернулся к Браду: — Это он!

Брад улыбнулся.

— Он. Ладно.

— Эй, убийца! — крикнул Щен.

Он хотел вскочить, но кресло никак не отодвигалось. Щен рухнул обратно, сложил ладошки рупором и стал звать отца с новой силой.

Народ притих. Все разом повернулись. Одноглазый прищурился. Мать пьяного семейства подняла с пола коричневый бумажный пакет, встала, с грохотом налетела на стул и целеустремленно двинулась к выходу. За ней потянулись муж и дочь. Алкоголики протиснулись мимо убийцы, и вышибала заботливо придержал для них дверь. «Вороны» снова раскаркались, но тут же замолчали под мрачным взглядом странного посетителя. Он прошел мимо стойки в полной тишине. Люди отводили от Щена глаза в надежде, что убийца не поймет, кто кричал.

— НУ ТЫ, МОКРУШНИК! ДАВАЙ ГРЕБИ СЮДА! СЛЫШИШЬ, МОКРУШНИК! ТУТ СИДИТ ТОТ, КОТОРОГО ПРИНЯЛИ ЗА ТЕБЯ!

Убийца оглянулся через плечо. Скользнул взглядом по одноглазому, по старухе с широкой улыбкой и густым макияжем. Не услышать криков было трудно. Убийца взял со стойки стакан и медленно, словно змея, свернувшаяся в кольца перед броском, двинулся в сторону Щена.

Все онемели. Только Моно как ни в чем не бывало звенел посудой. Один из «воронов» каркнул, предвкушая чужую беду, а значит, и поживу. Убийца искоса глянул на стаю и нехорошо улыбнулся. Многих зубов у него не хватало, узкий подбородок торчал вперед, как у ведьмы, а глаза, казалось, состояли из одних черных зрачков.

Он подошел к Щенову столику и положил руку на спинку свободного кресла.

— Тут сидит кто-нибудь? — спокойно спросил он.

— Из убийц — никого, — деланно засмеялся мальчик, хотя и сам знал, что выглядит глупо: ничего смешного в этой ситуации не было.

Убийца посмотрел Щену прямо в глаза, потом повернулся к «воронам», снова оскалился, обнажив черные дыры между зубами, и сел, держа спину очень прямо.

— Не будь ты моим сыном, — сказал он, продолжая скалиться подросткам, — я бы сейчас сделал то, чего бы ты никогда не всполошил, — убийца перевел взгляд на Щена. — Но тебе повезло. Ты вспомнишь.

Щен нахмурился.

— Да уж, повезло так повезло.

Он стал мрачно отдирать с бутылки этикетку. Вся его уверенность мгновенно испарилась.

Убийца уже разглядывал Брада.

— Ага, так это ты, значит. Тот самый невинный, которого виновным объявили. Знают ведь небось, что прокололись. — Он закашлялся, подавив приступ горького смеха, и сердито продолжил: — Поняли, значит, и отпустили. Они, вообще, милые ребята. Щедрые. Раз невиновен — на всю жизнь невиновен. Ты должен был стать мной. Но не стал. У головоломочки-то еще кое-какие детали есть. И никак ты в них не попадаешь, — убийца постучал себя пальцем по щеке.

Перед ним вдруг возникла бутылка пива. Ее поставила на стол рука со свастикой, убийца поднял голову.

— Это от заведения, — пояснил Моно и похлопал гостя по спине. — Спокойствие, главное — спокойствие! Ладно?

— Спокойствие, значит, — повторил убийца. Его ледяной взгляд скользнул по сидящим. Убийца поднял бутылку, словно чокаясь со всем баром. Моно нехотя вернулся к стойке, а посетители к своим разговорам.

— Таких как мы им взаперти не удержать. Верно говорю? — Убийца обращался только к Браду. — У нас дух боевой. Вдохнули побольше воздуха и просочились через прутья. Я как-то сон видал, будто мне все это приснилось. И летали там, во сне, семь душ. Семь душ, которые я у других украл. Они ведь все со мной. Так что никаким фараонам с нами не справиться. Кто-нибудь из нас обязательно выберется и остальным путь откроет. Мы ничего, ладим. Славная компашка. — Убийца провел пальцем по вздутым венам на руке. — Вот они текут. Кровушку мою впереди себя толкают.

Он молниеносным движением схватил бутылку, чуть не до половины засунул себе в глотку, забулькал, подавился, но пиво проглотил. Через секунду бутылка вернулась на стол.

— Извини, ласточка, — подмигнул он Джой и тут заметил шрамы у нее на лице. — Да, тонкая работа. Но без души. — Убийца хлопнул в ладоши и запрокинул голову. — Трагедия! Трагедия! Трагедия! — Он дернул плечом и снова повернулся к Браду: — А тут еще ты сидишь. Нате вам, живой пример. Пример того, что мы друг с другом творим. Пример того, как мы на свободу рвемся. Ты был мной. А теперь? Да ты погляди на себя. Сидишь тут. Выбрался. Из меня выбрался. Соображаешь, что это значит? — Он скрипуче рассмеялся, и вдруг настроение его резко переменилось. Убийца оглядел своих собутыльников. — Думаешь, ничего не было? А ведь ничего — это все. Так я думаю.